Борис Тумасов - Русь залесская
Прямо на неё ехали ордынцы. Передний, в богатой одежде, подскакал к ней, с минуту жадно разглядывал, потом что-то сказал старику. Тот спросил:
- Мурза Исмаил спрашивает, как зовут тебя, урусская красавица?
Меланья дерзко взглянула в глаза Мурзе.
- Отец с матерью Меланьей кликали. А ну посторонись, чего дорогу заступил?
Мурза прошептал толмачу:
- Эта Меланья будет моей женой. Пусть один из багатуров караулит её. А когда мы покинем этот деревянный город, я заберу Меланью с собой…
Долгая зимняя ночь. За оконцем скрипят на снегу шаги караульного ордынца. Меланья сидит на лавке пригорюнившись. Печь перегорела, но тепло ещё держится в избе. На душе у Меланьи смутно. Со вчерашнего вечера не отходит от двери ордынец. Сердцем Меланья чует беду, но как отвести её?
Думы Меланьи нарушил караульный ордынец. Он вломился в избу, ёжась от холода, потирая побелевшие от мороза руки. Не обращая внимания на Меланью, навалился на печь. Полулежа, отогревался долго. Сонно слипались глаза. Он встряхивал головой, но сон не уходил. Тогда ордынец покосился на Меланью, но та сидела не шевелясь, и караульный успокоился. Мало-помалу сон одолел его… Меланья боком обошла ордынца и, накинув полушубок, выскочила во двор. У берёзы остановилась, обняла холодный ствол.
Неожиданно злая мысль обожгла её. Крадучись, она вернулась в избу, набрала у печки охапку дров и щепок, вынесла. Затем взяла горящую лучину и, прикрывая полой, чтобы не загасил ветер, вышла. Закрыв дверь на задвижку, стала на колени, подожгла щепки. Сухие поленья разгорелись быстро. Пламя лизнуло дверь, стены избы, языком вырвалось под соломенную крышу. Меланья попятилась, торжествующе выкрикнула: «Гори!»- и поспешно, чтобы не встретиться ни с кем, дворами покинула Коломну.
Изба запылала, заревом освещая посад. Тревожно, будоража окрест, загудел набат, но Меланья уже не шла, бежала не оглядываясь.
* * *
Меланья шла всю ночь, не замечая усталости. Свистел и завывал ветер, дул в спину, подгоняя. На рассвете мороз покрепчал, ярко засветили звёзды. Коломна осталась далеко позади, а Меланья всё шла и шла, как во сне. Ей хотелось плакать, но слез не было. Иногда её губы выговаривали имя Гаврилы. Она звала его.
Не раз виделась Меланье горящая изба, и тогда ей становилось жалко родного дома, где прошла вся жизнь.
Посерело небо, тёмной полосой проступил лес. Меланья села у дороги, засунула озябшие пальцы в рукава полушубка. Сначала было холодно, потом пришло тепло. Оно разлилось по всему телу, сморило. Меланья сопротивлялась сну, но веки стали тяжёлыми, они закрылись сами собой, а голова склонилась на грудь.
Сколько она спала, Меланья не помнит. Ей снилось, что лежит она на печке, с треском горят дрова, а за окном метель.
Пробудилась Меланья оттого, что кто-то с силой тряс её за плечи, приговаривая:
- Вставай, замёрзнешь!
Она открыла глаза. Был уже день. Над нею склонился бородатый мужик, а рядом - неосёдланная лошадь. Меланья с трудом поднялась.
- Этак и замёрзнуть немудрено, - помогая ей встать, снова сказал мужик. Он покачал головой. - Ишь как разомлела. А куда идёшь-то?
- Не знаю.
- Вот те раз! - удивился мужик. - А коли не знаешь, куда идёшь, то как тут оказалась?
Меланья ответила:
- С Коломны я.
Мужик обрадовался:
- Значит, по пути. А я в Коломну еду, вот, значит, садись верхом, а я рядышком пойду. Меня Демьяном кличут.
Меланья отрицательно покачала головой.
- Не могу я назад, Демьян.
Тот удивился:
- Вот те раз! Это ж почему?
Она рассказала ему, что случилось с ней в эту ночь.
Демьян внимательно слушал, иногда поддакивал: так, так, и поглаживал бородёнку. Когда Меланья кончила, сказал:
- Коли так, Меланья, в Коломну тебе и не след ходить. А иди-ка ты к нам в деревню. Она тут недалече. Вот видишь, тропка, по ней иди. Скажешь, Демьян направил. Будешь жить у нас. Мы хоть и сами сюда недавно с рязанской земли пришли, а местом своим довольны. Понравится - оставайся, всё ж в гурте лучше, чем самой по свету горе мыкать.
* * *
Не широка речка Пахра, да глубока - как вскроется, без парома не обойтись.
Землянка деда Пахома у самого берега. Зиму он силки ставит, зверя промышляет, а в остальное время года на перевозе…
К перевозу Гаврила пришёл в полдень. Тепло пригревало солнце, лёд вздулся и посинел, вот-вот тронется.
«Погляжу-ка, что это за дед Пахом», - устраиваясь на сваленном буреломом дереве, решил Гаврила. Раздвинув колючие еловые ветки, он принялся наблюдать за землянкой. Дверь была плотно закрыта. У входа - ровный штабель дров. Мимо дорога протянулась к самому берегу. Вокруг глухой лес.
«Бирюком живёт дед, - невесело подумал Гаврила. - Как он примет меня?»
Не думал Гаврила идти к лесовикам, да судьба привела. Вернулся он из Москвы в Коломну, а Меланьи нет. Кто говорил, что сгорела она вместе с ордынцем, кто - спаслась. А куда ушла, того народ не ведал.
Постоял Гаврила на пожарище, погоревал и ещё больше озлился на ордынцев. «Уйду к лесовикам, - решил он, - сочтусь и за Василиску, и за Меланью».
Шёл Гаврила той дорогой, какую Петруха и Левша указали, и действительно вышел к Угрешской обители. А тут и переправа недалече…
Дед Пахом появился не скоро. Он вышел из леса, небольшой, щуплый, с добычей в руке, постоял, настороженно поглядел в сторону, где притаился Гаврила, и, не входя в землянку, принялся снимать с зайца шкурку. Работал он одной рукой ловко. Закончив разделывать, крикнул в сторону, где затаился Гаврила:
- А ну-кась, доколь таиться будешь?
Гаврила вышел из укрытия, подошёл к деду. Маленькие, глубоко запавшие глазки вонзились в пришельца. Глядя в заросшее белым пухом лицо старика, Гаврила подумал: «Ровно леший». А вслух вымолвил:
- Ну и да! Да отколь ты, дед, знал, что я там?
- Сорока на хвосте принесла. Слышь, кричит?
Над тем местом, где он укрывался, без умолку трещала сорока, Гаврила рассмеялся своей недогадливости, сказал:
- Петруха и Левша тебе кланяться велели.
Настороженность сошла с деда.
- Тогда проходи в избу, хлёбово варить будем.
В землянке полутемно, воздух спёртый. Пахом достал из мешочка углей, подложил под бересту, сказал:
- Внеси-кась дров! - и надолго замолчал.
Ел Гаврила с жадностью, изголодался. После обеда дед как бы невзначай спросил:
- А что, дело какое у тя к Петрухе и Левше?
- Дело, дед, душевное. Была у меня жена, да померла. Осталась дочка, да и той не стало, в Орде нынче. Повстречалась люба, и ту ордынец сгубил…
Тот слушал его да головой покачивал, а когда Гаврила кончил, промолвил:
- Было и у меня такое. Только мне ещё шуйцу ордынцы срубили.
- Ты мне, дед, дорогу к Левше и Петрухе укажи. У меня ныне с ними жизнь одной верёвкой связана.
- А ты не торопись, дай-кась потеплеет, они и сами сюда пожалуют. Лес им отец родной и мать покрова…
Минула неделя, за ней другая. Изо дня в день всё жарче пригревает солнце, вскрылась Пахра, очистилась ото льда. Звонкими ручьями сошёл с земли снег. На полянах забелели подснежники, фиолетовым цветом распустились фиалки, пробивая терпкую прель слежавшихся иголок, на весь лес запахла молодая хвоя.
По целым дням с луком и рогатиной пропадал Гаврила на звериных тропах, выслеживая добычу. Однажды, возвратившись поздно, заметил у землянки незнакомых людей. Сквозь разросшиеся сосны видно, как двое из них у костра, раздевшись до пояса, осматривают одежду. Один в воинском убранстве сидит поодаль, возле него на низкой траве лежит ещё один. Деда среди них не было.
«Верно, перевоза ждут», - подумал Гаврила.
Бывало и раньше, придёт Гаврила, а у переправы то ли боярский поезд, то ли княжеский гонец, а то просто смерды ждут переправы. Переждёт Гаврила, пока уедут чужие, и снова можно появляться у деда.
Только собрался Гаврила повернуть назад в лес, как, откуда ни возьмись, навалились на него двое, скрутили руки, потащили к костру. Гаврила попытался сопротивляться, тогда старший, уже седой мужик, прикрикнул:
- Иди, чего упираешься! Будешь знать, как подглядывать.
У костра Гаврилу окружили. Бородатый сказал обступившим товарищам:
- Идём это мы с Васяткой, а он поперёд нас крадётся. Не иначе как княжой либо боярский соглядатай.
- Ты бы, Серёга, дал ему шестопёром, и делу конец, а то ещё сюда приволок, - ответил бородатому тот, что был одет в воинский наряд. - Погоди, я его сейчас…
- А ну отступись, вон атаман топает!
Гаврила увидел подходившего деда, а рядом с ним Петруху с Левшой, обрадовался. Петруха узнал его сразу, подмигнул:
- Всё ж пришёл, дядя!
