Лидия Обухова - Набатное утро
Некоторое время оба молча сидели на кошме, потягивая слабое вино.
— Знаешь, что говорил отец о тебе? — спросил вдруг Сартак. — Мол, в каждом можно пробудить дурные страсти. Делать зло то же, что скакать через пни: опасно, да сладко! А ты хоть не сторонишься крови, но не пьянеешь от нее. Еще он говорил, что один всадник держит перед собою лишь прямой путь. Другой имеет в уме и объезд. Третьему дано приметить петляющие следы. Ты же не только след человека, но и скок джейрана, ползание черепахи, движение крылатой твари промыслишь. А кто тебя разгадает, тот либо возненавидит, либо будет сильно любить, смотря каков сам. Отец наказывал мне не поддаваться на твою ласковость, но в общем деле доверять, ибо твое хитроумие не живет рядом с предательством. Что на это скажешь? — Сартак засмеялся, глядя на изумленного Александра.
— Мудр твой отец, славный хан, — только и нашелся князь.
— Да, мудр, — потухая, отозвался Сартак. И прибавил с обидой: — Он-то посреди опасностей плыл, как зубастая щука. А мне на кого положиться? Улус большой, только негде укрыться от погубителей. — Мысль его снова произвела скачок. — Верю, что ты не знал о помыслах брата. Но он ошибся, думая, что далек от моих рук!
— Я не за него прошу, — поспешно вставил Александр. — Народу почто отвечать за плохого державца?
— Я и не велел Неврюю разить всех подряд. Мне нужны не трупы, а данники. Но как остановишь кривую татарскую саблю, когда она на замахе? Ладно... Пошлю гонцов, ворочу Неврюя.
— Мир нисходит на того, кто не разоряет, а устрояет. Прости на правдивом слове, хан, но отними у откупщиков право нас грабить. Русь сама принесет тебе дань.
— Не понимаю, — сказал Сартак с опасным ядом. — Как ты, победоносец, смиряешься перед татарами? При дедах твоих Русь была куда как горделива.
— А ныне она огненна! Чему же изумляться, хан, что я зряч?
— Хорошо, — проговорил после молчания Сартак. — Дам тебе ярлык на великое княжение. Но обожди, не отъезжая в Русь. Я Сарай не люблю. В степи на Дону мне вольнее. И что вы, оросы, за деревянные ограды держитесь? Живете сами у себя в полоне. Завтра поедем на охоту, как, помнишь, когда-то... Да, лихой был у тебя брат! Жив ли ныне?
Андрей уцелел. Спасаясь от Неврюевой рати, он доскакал до Новгорода к Василию, сыну Невского. Новгородичи не вняли его словам, что лучше было бежать, чем татарам служить. Князя с его беглецами не приняли. С остатками дружины и княгиней-галичанкой Андрей пустился искать приюта за море, у Биргера. Но и давний недруг уязвлял его гордость постоянными расспросами о старшем брате. На престоле сидел сын ярла Вальдемар, и он правил ныне, как хотел.
***
...Возвращаясь из Орды во Владимир, Александр не искал глазами, как в детстве, дубовый куб Золотых ворот, не ловил блискучую искру створ, обитых золоченой медью.
Он сидел в седле угрюмо, ежась от раннего холодка. Небо было облачным; крепостной вал желтел жухлой травой, ее запах витал в воздухе. Ехал не наивный переяславский княжич; не отселенный на порубежную заставу новгородский страж; не обойденный наследник. Ехал великий князь владимирский.
Весь город толпился перед воротами. Встречали князя с опаской. Андрей вверг в разорение, навлек Орду, но его запальчивость была понятна. Александр Ярославич вез мир, успокоение, а радости не было. Шептались: злее зла честь татарская... Скажи он им, как Андрей: умрите за Русь! Умерли бы, как один. Но он требовал жить и работать, чтобы и Орду насытить, и свою землю не опустошить вконец. Доколе?! Нет ответа. Сжаты губы у старшего Ярославича. Шагом проезжает улицы-слободы к верхнему Мономашьему городу. Само слово «город» от горы идет.
Пока владимирцы гадают о будущем, князь ушел в прошлое. Выдвинув Андрея, татары сказали, что делают так по желанию отца. В завещании этих слов не было. Терзаясь предсмертной мукой, Ярослав просил сыновей лишь о братней любви и милости к сестрам Авдотье и Ульяне, «им же нынешние времена горше полыни». Прости, отец, если поступаю не по твоему наказу (да был ли он?), беру державу, как мне и надлежит. Клязьма набухала осенними дождями. Горизонт был гол, нестерпимо огромен; его лесная кайма расплывалась сиреневой дымкой. Стоя на холме спиною к Дмитриевскому собору, князь на миг ощутил себя столь умалившимся перед заклязьминским простором, словно сам стал одной из тех фигурок, что выбиты по соборному камню... Сестру Ульяницу обидел Неврюев темник, но ныне честью просил княжну себе в жены. Она же молит отдать ее в монастырь.
— Любой грех венцом прикрывают, — задумчиво сказал Александр Ярославич. Он находил выгоду в таком браке. Но, видя ее отвращение и страх, махнул рукой. — Ну, ин будь по-твоему. Только смотри, сестра. Монастырская стена высока, назад не перескочишь.
— А могила еще глубже. Не отпустишь — удавлюсь.
— Господь с тобою! Ступай в монашки да моли за нас...
Через четыре года воротился от шведов и Андрей. Не хотел более поддакивать Биргеру, что, мол, Александр вовсе не умнее, а просто везучее других. Что не талант дал ему две великие победы, а нелепый поворот судьбы: не остановись тогда он, Биргер, из-за течи своих кораблей в устье Ижоры, а двинься сразу на Новгород, не было бы Невской победы. А окажись лед на Чудском озере чуть потолще? Ведь рыцари уже смяли русское «чело»! Спору нет: ловок князь Александр, с ханами успешно торгуется. Да как бы и ему не подсыпали они отравы за излишнюю прыть!
Галичанка слушала ярла с сочувствием. Но Андрей все более мрачнел и, как все делал быстро, так и Свеарике покинул в одночасье...
Александр Ярославич принял брата с честью. На пиру — то ли встречальном, то ли прощеном, — стало тесно от двух дружин и двух дворских: один распоряжался ранее, другой — теперь. Гордая галичанка, ходившая прежде здесь великой княгиней, роняла слезы в вышитый платочек. Андрей хмуро пробормотал :
— Остынь, княгинюшка. Вини меня. А князь-брат поступил как должно. Не роняй жемчужные слезки: чать не в ордынский полон, на суздальский двор поедем.
С Александром они долго просидели запершись. Вышли с отуманенными взорами, но без явного нелюбья, рядом, плечо в плечо.
— Суда между мной и братом даже про себя не ставьте, — сказал великий князь. — Мы, Ярославичи, носим соломины для одного гнезда. Так, брат?
Тот отозвался с натугой:
— Ты сказал.
Александр Ярославич приподнялся над столом — всем показалось, что вырос.
— А ты, сестра-невестка, хоть из гордого рода, но сватал я тебя у князя Даниила, когда он из Орды ехал. Показал себя государем не спесивым, разумным. Ныне раскусил и папское двоедушие, прогнал от себя латынского попина, отверг корону. По доброму корню брали мы ягоду!
Галичанка нехотя усмехнулась, но, встретив взгляд деверя, почувствовала, что улыбка ее против воли стала доверчивее. Когда вышли из-за стола, храмы едва белели в потемневшем воздухе. Хмельные и тверезые вздохнули с одинаковым облегчением: братья встретились и разъедутся мирно.
Сыновья и сыновцы
Долгие годы Онфим жил как вся княжеская дружина. Бояре-думцы уже оседали по собственным усадьбам, обрастали пашнями и лесами. Но младшие мужи земли в кормление получали от князя и двигались за ним то в Новгород, то в Переяславль, то в стольный Владимир. Дома рубили себе споро, уставляли коробами с военной добычей, пивными бочками от немцев, ларями с рухлядью. А чего недоставало — прикупали на княжеское серебро. Без сожаления спускали нажиток, коль приспеет пора идти с князем на рать.
В 1256 году шведы вновь напали на карелу. Высадились в Новгородской пятине. Под началом рыцаря Дидмана стали рубить крепость на русском берегу Наровы. Но, прослышав, что с полками на них идет Невский, не достроив, ушли. Зимний поход был проделан со всеми уловками, которые князь высмотрел и изучил у татар. Перенял он отчасти и приемы ордынского управления: долгую терпимость, словно бы рассеянное невнимание ко всему, что зреет и собирается вокруг, — и внезапный, не оставляющий надежд удар. Карать без угроз, не стыдясь уворачиваться от сильнейшего — это была новая тактика русских князей.
Отпуская пленных, князь сказал:
— А дерзнете снова двинуться на нас, запрем в замках, и будут ваши рыцарские кони объедать друг другу хвосты с голодухи.
Возвращаясь из похода, Онфим встретил в деревеньке из шести дворов прежнего знакомца пешца Шелеха Третьяка. Был он сыном новгородского смерда, а подружился с Онфимом на Ижоре. Дразнил беззлобно: вы, витебцы, волынка да гудок, собери свой домок... Онфим удивился, застав его дома.
— Чего не в войске?
Тот угрюмо мотнул головой.
— Я ноне не ратник, не смерд. Я, брат, стал холопом. А за боярином жить — души не дадено: куда укажет, туда и гляжу.
— Как же так?! Кто тебя похолопил? За что? Погодь, я князю скажу...
