Садриддин Айни - Рабы
Под тентом поставили в ряд широкие деревянные скамьи, покрыв их алыми кзылаякскими коврами, и по краям ковров расстелили шелковые одеяла для почетных гостей.
В верблюжьем стойле, помещавшемся рядом со двором, установили медные котлы такой величины, что в каждом из них сразу можно было сварить восемь пудов риса.
Здесь же установили и чугунные котлы: варить конскую колбасу, жарить кур и перетапливать масло. Не забыли и о медных котлах для варки варенья и нишаллы.[59] В одном углу вырыли яму, навалили в нее и зажгли сучья саксаула и накалили ее так, как накаляют печь для хлеба. Здесь целыми тушками, содрав с них кожу и выпотрошив, зажаривали ягнят.
С восходом солнца начали съезжаться гости.
Приехали все купцы, ходившие с караванами из Варданзенского туменя, местные землевладельцы, чиновники и сельские старосты во главе с караван-баши Мир-Азимом.
Все они прибыли в Махаллу и разместились по дворам, заранее для каждого из них предназначенным.
Каждый из них, оставив на этих дворах своих лошадей и слуг, вошел в дом Абдуррахима-бая.
Все расселись во дворе под полосатым полотнищем на алых кзылаякских коврах и занялись чаепитием.
В полдень с западной окраины деревни прискакал ко двору Абдуррахима-бая вестовой. Спрыгнув с седла, отдал коня мальчикам, степенно вошел во двор, степенно подошел к Абдуррахиму-баю и торжественно сказал:
— Едут.
Весь двор заволновался, как осиное гнездо.
Гости выплеснули из пиал недопитый чай, отставили пиалы, поправили свои чалмы, разгладили бороды, перевязали или подтянули шелковые пояса.
Все вышли со двора на улицу и выстроились по обе стороны дороги.
Ждать пришлось недолго.
Показались всадники.
Чем ближе они подъезжали, тем чаще встречающие снимали с головы чалмы, проверяя, хорошо ли они повязаны, пышно ли завиты. Снова надевали их на голову, снова разглаживали бороды и отряхивали халаты.
Всадники подъехали совсем близко.
Впереди ехали в ряд казий и амлакдар; за ними следом — раис и начальник стражи; за ними ехало духовенство, мирабы,[60] секретари и другие чиновники.
Когда они подъехали, музыканты, стоявшие на крыше над воротами дома Абдуррахима-бая, забили в барабаны, задудели в дудки, затрубили в трубы, исполняя какой-то веселый напев.
Правители вошли в дом, заняли места на толстых бархатных одеялах. Вошли и другие гости и разместились, долго уступая друг другу места, в соответствии с их чином и положением. Купцы сели по степени своего богатства, а гости помельче расположились во дворе под полотнищем.
Развернули скатерти, перед четырьмя правителями туменя на особых блюдах поставили сдобные лепешечки и огромные десятифунтовые хлебы.
Перед купцами положили на блюдах по пять лепешек, а хлебы пятифунтовые.
А во дворе подали лепешки и по два двухсполовинойфунтовых хлеба.
Плов внесли на огромных блюдах, вмещающих не менее десяти фунтов риса каждое. Такие блюда поставили по одному на троих гостей.
Перед каждым блюдом поставили тарелки с конской колбасой, по одной жареной курице, начиненной рисом и кишмишом, а также ягненка, зажаренного на огне без масла.
Во дворе подали столько же плова, но колбасу, кур и ягнят положили вместе с пловом.
Начался пир.
Гости наелись так, что животы их натянулись до последнего предела.
Поев, вытерли руки.
Блюда унесли, подали чашки с жидкой халвой, нишаллой и вареньем. Принесли подносы, полные конфет, всякой сухой халвы, сластей, соблазнительных и по вкусу, и по виду.
Абдуррахим-бай, одетый в дорогие халаты, опоясанный шелковым платком, стоял в проходе перед гостиной. Одним глазом он наблюдал, как подают гостям, а другим — как убирают объедки и уносят ли их обратно на кухню. Он напоминал грача, глядящего одним глазом на соблазнительную кость, а другим — на опасного охотника.
Некадам, вместе с батраками и рабами подававший гостям, а потом убиравший со стола, зайдя за дверь верблюжьего хлева, взял кусок из мясных объедков и быстро сунул его в рот.
Абдуррахим-бай увидел это.
Он настиг Некадама, покрутил его уши и за уши поволок к котлу, где распоряжался Наби-Палван.
— Ты не видишь, Наби-Палван? Этот жадный и ненасытный щенок готов съесть все остатки от гостей. Я тебя здесь поставил, чтобы ты был тут моим глазом. А ты не очень-то смотришь. А тратился я не на угощение рабов. И не для батраков, не для голодранцев, явившихся сегодня нам помогать.
— Хозяин! — сказал Ашур. — Мы со вчерашнего дня не пробовали соли. Что же делать мальчику, если он шатается от голода? Ну и пускай бы съел кусочек мяса и горсть плова. Мир от этого не разрушится, а у тебя ничего не убавится.
— Мальчик, мальчик! Он для вас до двадцати лет будет мальчиком! Если вы проголодались, скажите Калмак-оим. Она вам разогреет вчерашнюю похлебку.
Один из деревенских бедняков сказал:
— Бай! Рабов Калмак-оим накормит. Разогреет им вчерашней похлебки, а мы-то, придя на пир, чем наполним наши животы?
— У тебя есть дом. Там твое место. Сходи домой и поешь. Есть же у узбеков пословица: «Собираясь на пир, поешь дома». Вот ты и поступай по этой пословице. Деды наши знали, что говорили.
Когда гости поели и напились чаю, правители туменя получили по куску парчи, шелка, бекасама, адраса,[61] атласа, по десяти- и двадцатифунтовой голове сахара.
Остальным тоже роздали подарки.
Гостям — менее почетным — по коробочке леденцов.
После благодарственной молитвы гости вышли в поле.
Там они сели на скамьях, привязанных к деревьям, посмотреть копкари — козлодранье.
Начались конские скачки, когда под ноги всадникам бросили обезглавленного козленка. Всадникам надо было схватить козленка с земли и, вырывая друг у друга, вынести его из свалки. Надо было, никому не переуступая, промчать его условленное расстояние до хозяина, и хозяин вознаграждал победителя.
Много всадников и лошадей оказывались избитыми и изувеченными после каждого такого состязания.
Для сегодняшнего козлодранья зарезали сто коз и десяток телят. Тот, кому удавалось на своем коне вынести козла, получал этого козла в награду. А кому удавалось вынести теленка, получал халат и деньги.
Если с козлом достаточно было проскакать один раз в сторону, с теленком надо было проскакать трижды вокруг поля, не давая никому вырвать его из рук.
К концу третьего круга телячья шкура превращалась в клочья от десятков рук, цеплявшихся за нее, всадник оказывался исхлестанным плетками, а конь — взмыленным, избитым, искусанным до крови конями-соперниками.
На подарки на этом копкари ушло около ста халатов и тысяча тенег серебром.
Так отпраздновал Абдуррахим-бай свое возвращение с караваном из Оренбурга, а заодно и семейное торжество — свадьбы старших сыновей и обрезание младших.
Через неделю жизнь на дворе Абдуррахима-бая потекла своим обычным порядком.
Снова в сундуки и кладовки были спрятаны ковры и дорогие одеяла, блюда и чаши.
Поставили в огромной комнате сандал,[62] накрыли его простым одеялом.
Засунув ноги под это одеяло, Абдуррахим-бай разговаривал с Наби-Палваном, сидевшим напротив:
— Слава богу! Хорошо и с достоинством провели мы этот пир. Старших сыновей поженили, младшим сделали обрезание.
Абдуррахим-бай вдруг задумался. Тронул ладонью лоб, помолчал и снова повернулся к Наби-Палвану. Наби-Палван нетерпеливо и настороженно ждал его слов.
— Вот смекаешь ли ты, если ежегодно спаривать пять пар овец, сколько голов станет через десять лет?
