Владимир Москалев - Варфоломеевская ночь
— Но на короля можно воздействовать, избавив его от пагубного влияния адмирала, — хитро сощурив глаза, проговорила герцогиня, — а Альбе объяснить, что всему виной Колиньи с его программой, и действует он при этом против мнения двора и правительства…
— Ничуть не бывало! — отрезала Екатерина Медичи. — Филипп не такой дурак, чтобы не понять, что вина в оказании помощи нидерландским гёзам лежит на французском короле. Что бы там ни говорили о пагубном влиянии на сознание Карла французского адмирала.
— Он сам может начать войну против Франции, — внезапно произнес герцог Д'Омаль, — видя, что французы стягивают войска к границам Фландрии, собираясь отнять у него то, что он считает своей колонией и что приносит ему немалые доходы. Ведь именно здесь находятся все важнейшие торговые пути Европы. Не хочу нагонять лишнего страха, но Филиппу нетрудно будет собрать войско в два, в три, в пять раз превышающее численность французского! Ведь о нем говорят во всем мире, как о великом защитнике христианства, особенно после того, как он разгромил турок.
— Не говоря уже о том, — упорно гнула герцогиня, — что адмирал мечтает объединить всех французов под своими знаменами, пользуясь тем, что у нас царит мир.
— Честное слово, не понимаю, что это за программа! — воскликнул Генрих Гиз и принялся нервно ходить по комнате. — Куда она направлена, о чем гласит? Почему ему не сидится на месте в своем двухэтажном особняке и не спится сладко с молодой женой? Чего он добивается? Переустройства мира?
— Он мечтает превратить Францию в гугенотскую республику! — ответила мать. — Его программа — программа южного дворянства, гугенотов!
— Но их цели? Чего они хотят? Каковы пункты программы? Я хочу это знать! Я должен уметь владеть оружием, с которым вышел биться мой враг.
— Что ж, герцог, я объясню вам вкратце, — произнесла Екатерина Медичи голосом, каким она разговаривала со своими детьми, когда наставляла их на путь истинный. — Чего хочет Колиньи, хотите вы знать? Я вам отвечу. Защитить, поддержать нидерландских гёзов, которые по сути своей являются не кем иным, как теми же протестантами. Его цель при этом — объединив всех французов, заставить католическое дворянство служить своим идеям, иначе — тому, чему учит их Кальвин, вернее, учил.
— Ну, уж этого не будет! — воскликнул Гиз. — Никогда принцы Лотарингского дома не пойдут на поводу у протестантов, а коли те будут упорствовать, мы вырежем всех еретиков повсеместно на всей территории королевства!
— А начать надо с Парижа, — произнес герцог Смальский в наступившей тишине.
Королева-мать повернулась в его сторону. Брови чуть приподнялись.
— С Парижа? — спросила она.
— Да, мадам.
— Что вы хотите этим сказать?
— Только то, что судьба уготовила нам прекрасный случай удалить опухоль, назревшую внутри страны. Овечек для стрижки предостаточно, и самые жирные собраны здесь, в одном месте.
Эта мысль показалась ей дикой и нелепой. Ей, ревнивой поборнице мира, предлагают устроить резню! И кого же? Ее подданных, с которыми она заключила мир, и вся вина которых состоит в том, что ради любви к своему королю они съехались на его свадьбу! Устроить кровавое побоище в собственном доме, у трона ее сыновей!
Она смерила герцога уничтожающим взглядом:
— Вы соображаете, что говорите? Предлагаете вновь начать кровопролитную войну после того, как с таким трудом удалось заключить мир! Новый Крестовый поход против еретиков во славу креста!
— Но, мадам, ведь такой удобный случай, другого не представится. А после свадьбы они разъедутся по своим крепостям и оттуда вновь станут угрожать Парижу.
— В том, что говорит герцог, есть немалая доля здравого смысла, ваше величество, — проговорила Анна Д'Эсте, буравя Екатерину острым взглядом. — И если бы только вы дали согласие… — она замолчала, не сводя глаз с королевы.
Паузы допускать нельзя было. Заговорили о том, о чем давно уже говорили без нее, думали, мечтали, лелеяли эту мысль, потирали руки. Однако не давили, все знали, что такое опала, но было необходимо подать мысль, которая в короткое время должна дать благодатные ростки.
— Париж, словно пороховая бочка, к которой стоит только поднести горящий фитиль, — взволнованно заговорил Гиз, останавливаясь подле матери. — Гугеноты не платят за постой, обворовывают горожан, разбойничают на улицах, повсеместно затевают потасовки… Чаша терпения народного переполнилась! Их ненавидят, их мечтают убивать, горожане выходят из домов с оружием в руках, готовые по первому же зову уничтожать еретиков…
Екатерина сильно хлопнула ладонью по столу. Герцог замолчал. Наступила тишина. Кажется, Гиз увлекся и наговорил лишнего, а она, судя по всему, к этому еще не готова.
— Замолчите, Гиз! — сказала она. — Добрая половина сказанного вами — ложь. Дай вам волю — вы уничтожите всех гугенотов королевства, а потом во главе черни пойдете штурмовать Лувр!
Гиз побледнел.
— Ваше величество неправильно меня поняли. Я хотел только сказать, что политическая обстановка в городе и в стране в целом крайне напряжена. В любую минуту может разразиться вспышкой народного бунта. Ни к чему ждать этого, а потом упрекать себя в бездействии, лучше заблаговременно дать сигнал самим, чтобы не потерять уважения и любви народа.
— Что вы предлагаете, герцог?
— Уничтожить всех главарей гугенотов, дабы оставить их без головы. Некому станет командовать ими, они окажутся бессильными и неспособными ни к какому вооруженному выступлению против правительства.
Когда-то она и сама так думала, но теперь…
— Нет! — резко оборвала Екатерина. — Мне нужен только Колиньи, он — всему голова, и ее надлежит отрубить в первую очередь. Равного ему среди них нет, и это быстро охладит пыл всех остальных горячих голов. Оставить его в живых с его программой — значит подчиниться требованиям южного дворянства. Я не договорила, вы перебили меня, так слушайте дальше. Колиньи добивается включения в состав Франции Нидерландской республики с ее мировой торговлей и промышленностью, сосредоточенными в Антверпене. Сюда же примкнут и богатые буржуа, привыкшие к вольным обычаям и самоуправлению. Чем это грозит Франции? Развалом существующего строя и смещением столицы королевства в Антверпен или Амстердам. Кому это выгодно, спросите вы? Дворянству юга. Оно давно уже связано с Нидерландами политикой и торговлей. Теперь им надо разбить испанцев, чтобы в контакте с буржуазией объединиться против двора, против нас с вами, против тех, кто управляет государством.
— Но ведь это антикатолитическая программа! — воскликнула госпожа де Немур. — Как же король может не понимать, что она направлена против всех и вся: духовенства, Рима, Испании, против него самого, наконец!
— Потому их и называют протестантами, — пренебрежительно бросил герцог Омальский.
Екатерина продолжала:
— Теперь вы все понимаете, что, покуда жив адмирал, нельзя допустить краха французского королевства. Этот человек не должен жить еще и потому, что постоянно мешал мне и королю проводить мирную политику, организовывая раз за разом восстания и мятежи и нарушая тем самым наши мирные эдикты. Своими действиями во Фландрии он настроил против нас испанского короля, которому стоит только двинуть войска, как с Францией будет покончено. Его пагубному влиянию следует положить конец, и эту миссию должны взять на себя мы с вами, пока он настолько не околдовал короля, что скоро заменит ему и отца, и мать, а меня за ненадобностью они просто отправят в изгнание. Ну, а что касается особ Лотарингского дома, то, думаю, становится ясным, что король сделает так, как посоветует ему адмирал, этот Тифон[17], эта меотийская проказа[18]. Он — крупный лосось, и одна его голова стоит больше тысячи лягушек. Так, помнится, говаривал когда-то герцог Альба. А теперь, когда стала ясной позиция адмирала, я спрашиваю вас всех, каждого по очереди: чего заслуживает сей человек за все его прегрешения перед истинной верой в прошлом и настоящем? Вы, герцогиня?
— Смертной казни!
— Вы, Гиз?
— Смерти!
— Вы, герцог?
— Смерть ему!
— Я за этим и пришла. Рада, что обнаружила между мною и вами, надеждой и опорой французского трона, полное единодушие. Невидимая рука провидения до сей поры хранила адмирала от смертоносного жала меча, несущего справедливое возмездие, но на сей раз его час пробил. Смерть Колиньи угодна Господу и явится подлинным спасением для нашего королевства. Герцогиня, вы привели человека, о котором говорили?
— Он давно уже ждет, мадам.
— Где он?
— В соседней комнате.
— Готов ли он?
— Он преисполнен ненависти и жажды действовать, к тому же ему хорошо заплачено.
