Николай Бахрошин - Ярость берсерков. Сожги их, черный огонь!
– И какой твой замысел, мой хороший? – вдруг спросила Сельга.
Я вздрогнул. Погруженный в свои невеселые размышления, я не заметил, как она догнала меня. Скосил глаза. И растаял, конечно, глазами и духом, как тает под весенними лучами последний, ноздреватый снег.
Зарница моя…
Она была в своей обычной рубахе, стройный стан перехвачен наборным кожаным поясом. Через плечо – лук, на поясе – нож, колчан со стрелами и небольшой меч с ромейским узором на рукояти, как раз впору легкой женской руке. От ходьбы она раскраснелась, черные мягкие волосы играли крупными волнами, пронзительно-синие глаза смотрели на меня весело.
Так бы и съел ее всю! Или, что еще лучше, смотрел бы бесконечно в глаза, как ива у берега смотрит в омут. В таких глазах и утонуть не жалко…
– Что делать думаешь, милый, куда ведешь мужиков? – еще раз спросила она.
Милый… Обычное вроде слово, а как звучит, если ее голосом… Чародейка моя! До сих пор не пойму как она уговорила меня взять ее с собой на мужское дело? Может, все-таки отправить назад, пока недалеко ушли?
Силясь сохранить строгий вид, приличествующий старшему, я нахмурился. Задумчиво почесал нос, скрывая под пятерней радостную улыбку, против воли растекающуюся от одного ее взгляда.
– Замысел, говоришь? – переспросил ее. – А какой тут может быть замысел? Найдем родичей, что уцелели в сече. Дальше видно будет. Там уж как доведется. Может, и головы придется сложить, кто знает…
– Хороший замысел, – одобрила она. В синих глазах блеснула смешинка, или мне показалось? – Главное – простой. Головы сложить – что может быть проще… Послушай, родной, меня! Не срок сейчас железом махать, еще успеется. К волхвам надо поворачивать, с ними говорить будем.
– К кудесникам, говоришь? – удивился я.
Задумался. Обратно смотреть – тоже дело, волхвы мудрые, многое знают о жизни. Их совет злата-серебра стоит. Не зря они у себя на капище весь род охраняют от темных сил Чернобога…
– А мужики как же? Они вон остервенели уже, мстить хотят за обиду родичей, рвутся в сечу, – сказал я. Кивнул назад, где сопело, разомлевши дорогой, мое малое войско.
– Рвутся, думаешь? – спросила она.
Я не ответил. Может, сказать по правде, и не так рвутся, подумал. Понятно, самые бойкие сразу ушли со Златом. Тоже небось уже нарубились всласть. Откусили свейской добычи, не прожевать теперь…
– С мужиками я сама поговорю, – сказала Сельга.
– Я и сам могу, старший-то я все-таки.
– Можешь. Кто говорит, что не можешь? – удивилась она, округлив большие, трогающие за самое сердце глаза. – Но лучше мне. Так, милый?
Ну как я мог отказать ей?
* * *Ночь спустилась на землю в свой срок и залегла чернотой меж стволами высоких вековых елей, в круг обступивших капище. Как будто могучие деревья тоже охраняли священное место от чужого глаза и звериного любопытства.
Я, Кутря, знаю, видел своими глазами, что червленные Хорсом люди в теплых краях устраивают капища своего бога Исуа на виду у всех. Глупые они, неразумные. А вдруг придет на капище кто-то злой и договорится с богами о недобром. Что тогда?
То-то… Боги капризны, их трудно понять человеку. Нельзя, чтоб всякий мог свободно разговаривать с ними.
На тайное святилище рода, испокон веков спрятанное в глубине непролазного Ерошина леса, где, отрешась от простых забот, живут и беседуют с богами волхвы Олесь, Тутя и Ратень, я привел свою малую дружину по настоянию Сельги. Задать вопрос и получить ответ, как воевать пришлых свеев, лютых железом и непобедимых в бою. Как ни торопились мы на подмогу родичам, она сумела убедить мужиков, что прежде нужно понять, как бороться с пришлыми. А кто может ответить на это лучше богов?
Подумав, все согласились с ней. Понятно, лучше принести родичам надежду и силу, чем слезы и сожаление. Она умеет убеждать, оказывается. Умеет говорить красно, кругло, без женского сорочьего треска, чтоб слушали ее и вникали в суть. Старая Мотря, хоть и баба, тоже всегда говорила весомо. Даже старейшины не перебивали ее на пустословии. Удивительно, Сельга – приемыш, неродная кровь, а похожа на старую выросла. Не лицом, конечно, не статью, по-другому похожа.
По дороге мы взяли стрелами молодого оленя, принесли его для жертвы богам.
Теперь мои ратники расселись возле костра на краю священной поляны. Дальше темнела низкая, коренастая, словно вросшая в землю, избушка волхвов. А еще дальше, в самом центре просторной, но потаенной поляны, росло раскидистое Древо Богов, подобие Мирового Древа. Вокруг него темнели в ночном свете деревянные чуры самих богов, оживляемые теплой, дымящейся кровью. Семь старших по обычаю – в два человеческих роста, средние и низшие боги – пониже.
Все молчали. Всем, как и мне, было не по себе рядом с капищем, в нескольких шагах от тайного. Не то место, где можно перекидывать слова языком от пустого и до порожнего. В пляшущем свете костра я видел вокруг напряженные лица мужиков, всклокоченные бороды, волосы, сучковатые пальцы, цепляющиеся за оружие и царапающие кольчуги, намозолившие плечи непривычной тяжестью. Плохие доспехи остались от дедов-прадедов, подумалявкоторый раз за день. Кожаные, гнилые, наспех крепленные железными вставками, словно нитью по живой ране. Против оличей или витичей ничего, годились. Но куда против свеев, у которых всякий воин одет в дорогое железо по самый лоб…
Одна Сельга смотрела вокруг спокойно, бестрепетно задерживала взгляд на высоких, в полтора-два человеческих роста, чурах. Понять можно, сама ведающая, ей ли бояться капища? Все знают, тех, кто осмеливается говорить с ними, боги или сразу карают, или навсегда привечают.
Сейчас ведунья моя отдыхала явно, днем мы шли много, быстро. Сидела рядом со мной, опершись на плечо. Ее волосы, пахнущие медвяными травами, невесомой лесной паутинкой трогали мою щеку. Щекотали нежно.
Все так, все правильно, пусть и боги видят, что мы выбрали для себя друг друга…
Ночь удалась спокойной. С вечера лохматые тучи наползли было на небесную твердь, но прохладный ветер Полуноча подхватил их и погнал дальше, вдоль течения Илень-реки, к теплому и далекому устью. В небо вышла круглая, масленая Луна, выгнала пастись свое звездное стадо, что рассыпалось по густо-синему полотну мелкими блестящими камушками. Если поднять глаза и долго всматриваться в их чередующиеся узоры, можно было различить разные фигуры, которые складывали между собой маленькие звезды-проказницы. По этим фигурам можно находить дорогу там, где пути не видно. Так учили меня когда-то побратимы-венды, с которыми ходил я в набеги, очутившись в чужих краях.
Я поднимал глаза, всматриваясь в небо, и опускал их, оглядываясь вокруг себя. Сказать по правде, прятал от остальных ратников страх, что холодной жабой шевелился внутри живота. Такое место. Странное место, где волосы на теле сами собой начинают шевелиться, а по спине пробегают беспокойные мураши. Загадочное, тайное место, где человек может обратиться к богам, а те выслушают его и ответят. Где-то недалеко они, значит…
Спокойно тут было, как-то очень спокойно и отстраненно. Словно уже и не в Яви находишься, Навь вокруг, неведомый, особый мир. Чуры семи старших богов: огненного Сварога, Хорса, Перуна, Дажь-бога, Семаргла, Стрибога, Мокоши, и остальных, помладше, пониже, смотрели на нас неподвижными, застывшими в спокойной силе, глазами. Черепа, звериные и человеческие, память о больших охотах и злобных врагах, побежденных и отданных богам в жертву, густо усеивали древнее капище. Тускло белели здесь и там на заостренных кольях. Казалось, переглядывались между собой черными провалами глазниц, на которых играли ночные тени. Только слышно, как сам Стрибог, младший брат Дажьбога, буйный владыка семи ветров, семи десятков вихрей и семи сотен ветровичей, разминая руки, шевелит во тьме верхушки могучих елей. Те в ответ покорно и протяжно скрипели.
Шумел лес, переговаривались между собой деревья, переглядывались черепа, и казалось мне, чуры высших тоже переговариваются между собой еле слышными, утробными голосами…
О чем они говорят? Понятно о чем. Смотрят сейчас на нас сквозь деревянные глазницы идолов, обсуждают детей своих. Выдержат ли посланное им испытание, не дрогнут ли духом, не оцепенеют ли сердцем, не склонят ли шеи перед пришлыми, свирепыми воинами? Может, на заклад бьются, как оно будет. Голоса богов человек может слышать, как любая тростинка издалека слышит грузную поступь продирающегося сквозь чащу сохатого. Но как уберечься ей от его копыт? Понять волю верхних, разгадать их потаенные замыслы – куда сложнее…
Колдовское место, конечно. Сильное другой, высшей силой, чем та, что движет мечом воина и натягивает тетиву лука охотника…
Волхв Тутя, щуплый, слабосильный, как малец, отставив волховской посох и припадая на перебитую с детства ногу, неслышно прохаживался у огня. Палкой поправлял палево, чтоб горело ровнее. Его рубаха была длинной, ниже колен, как у женщины. По подолу, рукавам и вороту ее покрывали красные символы. На поясе хитрого, узорчатого плетения подвешены мешочки с разными тайными зельями. На шее – обереги, собранные в ожерелья. Как водится у волхвов, еще больше других, тайных оберегов было спрятано у него под одежей, поближе к телу, или зашито в ткань.
