Маргарита Разенкова - Девочка по имени Зверёк
– Не о чем жалеть! Может, он даже рабов не бьет?
– Не бьет рабов! Вот еще! Порки – ежедневно! Луций нетерпим к малейшим провинностям, даже самым безобидным и непреднамеренным. Однажды мне пришлось утешать старого слугу, нещадно выпоротого за то, что поставил блюдо не так ровно, как велел хозяин. «Он плохо видит? За столько лет мог бы научиться все делать на ощупь! Пусть благодарит, что его не выбросили на улицу, когда он потерял сноровку!» Старик битый час рыдал у меня на плече.
– Да-а, нрав у Луция крут. Что ж, а затем…
– Затем в расстроенных чувствах (не из-за ритора! Из-за непонимания и самого тона разговора!) я отправился в одну таверну в квартале Субура, где и наткнулся на всю эту компанию во главе с Клавдием. Вернее, это они на меня наткнулись, я уже давно там сидел.
– И дальше вы пили вместе?
– Я пил до них, пил бы и без них дальше, но при них следовало, конечно, остановиться. Да что теперь говорить! Я читал какие-то свои стихи… У Клавдия хорошая память.
– И он не глуп. Но сплетничать он не станет. С него довольно, что он уколол тебя и владеет твоей тайной, это он любит. Забудь, не беспокойся.
– «Не беспокойся». Нет уж! Мне, дураку, наука: не пей с кем попало! Знаешь, я, пожалуй, установлю для себя некоторые твердые правила. А ты, если нарушу, бей меня палкой!
– Поручи лучше Гаю – он будет счастлив.
* * *«Я так и слышу твой иронический голос: „Уж не стыд ли уводил тебя, дружище Марк, подальше от дома, в притоны Рима? Куда ты и канул, к моему огорчению, прямо накануне столь неожиданного отъезда!“ Нет, Гай, не стыд. И не в римских притонах, обрадую тебя, провел я последние дни. Но далее оправдываться не стану: некоторые знакомства я обретал действительно рискованно-случайно…»
* * *Марк, уткнувшись взглядом в булыжник мостовой, не разбирая дороги, удалялся от театра в сторону окраины. Мысли, толкаясь и путаясь бестолковым хороводом, все крутились вокруг последнего разговора с Валерием – о Терции, о браке. И все звучал в голове монотонно-наставительный голос Луция.
Солнце клонилось к закату. Длинные тени невысоких строений все чаще падали на лицо, а камни под ногами постепенно мельчали. Все больше попадалось выбоин, пока мостовая окончательно не сошла на нет. Теперь кальцеи Марка, тихо шурша, ступали по гравию.
Он поднял голову. Этой окраины он не знал. Двух– трехэтажные ветхие домишки хаотично и неряшливо лепились друг к другу, как мидии к днищу старого корабля. Крыши одних, из-за неровности почвы, утыкались в нижние этажи других. Фасады то выпирали вперед, словно колченогие уроды, тщетно пытающиеся держать ряд, то, будто стыдясь своей неприглядности, отступали-прятались поглубже.
«Где это я? – спохватился Марк. – До Палатина и Форума отсюда явно далековато!» Он огляделся. Местность выглядела до того неказисто, что впору было если не испугаться, то озаботиться. Но ленивые лучи заката так густо вызолотили щербатые стены домов, а мягкий вечерний ветерок так неспешно-ласково овевал разгоряченную ходьбой и неприятными размышлениями голову, что этот, мягко говоря, небогатый район вдруг показался Марку даже уютным. Его мысли приняли более непринужденный оборот: «Впрочем, стоит ли торопиться с возвращением? Не поискать ли таверну?»
У распахнутой настежь двери одного из домов Марк заприметил девчушку лет пяти, сосредоточенно и деловито ковырявшую в носу, и решил справиться о дороге. Он приблизился и вложил в голос как можно больше дружелюбия:
– Девочка, скажи, где здесь таверна?
Он еще не окончил фразы, как девчонка, подхватив подол и сверкнув чумазыми коленками, скрылась в подворотне. Марк недоуменно пожал плечами и решил было отправиться куда ноги вынесут, как его окликнули:
– Эй, господин! Чего это Вы хотели от моей дочки? Если обидеть, так я кликну соседей! И мы не поглядим, что Вы в тоге!
На него мрачно взирала из-под ладони, приставленной к широким бровям, всклокоченная бабенка лет сорока в неаккуратном и явно наспех подпоясанном платье, напяленном наперекосяк на мешкообразное тело. Да к тому же – без какой-либо накидки или плаща, должных прикрывать голову уважаемой замужней женщины.
За край ее обвислых одежд, прячась позади матери, держалась все та же девчонка, беспрерывно ковырявшая в носу. Она так хитро поглядывала на Марка, что это насмешило его, но он изо всех сил старался держаться учтиво: кто знает, что у этих чертовок на уме.
– Я искал таверну. – Он спокойно улыбнулся.
– А, вон в чем дело! – Женщина как по волшебству оттаяла. – А я-то смотрю, такой приличный молодой господин, одет так аккуратно и чисто, а пристает к моей девчонке. Так вы таверну ищете?
– Да-да. Приличный молодой господин забрел в трущобы в поисках таверны, – едва сдерживая смех, подтвердил Марк.
Но бабенка не поняла иронии и принялась утомительно-долго и во всех несносных подробностях объяснять дорогу. Девчонка тем временем присела к его ногам и свободной от носа рукой принялась бесцеремонно дергать и поворачивать во все стороны костяную застежку кальцей. Марк с удивлением, подобрав край тоги, воззрился на нее. Она тоже смотрела на него, снизу вверх, и ухмылялась.
– Не трогай господина! – одернула ее мамаша, проследив за взглядом Марка, и неожиданно, понизив голос, зашептала угодливым тоном: – Зачем Вам так далеко идти, господин? У меня есть еще одна дочка, постарше – крепкая, здоровая! У нее хорошая фигура и все прочее… ну, господин понимает меня!
Она придвинулась совсем близко – невыносимо пахнуло чесноком и прокисшей капустой. Марк попятился и чуть не упал: девчонка, цепко ухватившись за застежку левой кальцеи, и не думала отпускать ее.
– В следующий раз, уважаемая, в следующий раз! – поспешно проговорил Марк, стряхивая с обуви маленькую паршивку. – Я запомнил, где ты живешь.
За свободу собственных сапог все же пришлось заплатить пару мелких монет, и Марк наконец отправился по указанному женщиной адресу.
Таверна оказалась совсем недалеко. Видно, бабенка специально болтала длинно и путано, чтобы он отказался от своего намерения и остался с ее старшей дочкой. «Воображаю себе ее дочурку! – усмехнулся Марк. – Верно, эта молодка так же благоухает чесноком и капустой, как и ее мамаша, и так же бесформенна!»
Тут ему на ум пришла недавняя встреча с Септимией. Что нашла в нем эта щеголиха (с дивной талией и ослепительной шеей!) с Авентина, за которой ухлестывали самые видные молодые люди из высоких патрицианских семейств? Септимия умело вела беседу, ласково кивала ему и, словно ненароком, касалась своей мягкой рукой его локтя. Но он-то такие намеки хорошо понимает, ему не надо повторять дважды!
Марк читал ей свои стихи, а Септимия с удовольствием слушала. А как от нее пахло! О Венера! Все сладостные ароматы Востока, верно, были к услугам вольноотпущенницы Септимии! И когда они наконец остались наедине… Впрочем, что сейчас об этом!
Валерий, узнав, где он провел ночь, воскликнул:
– Я просто восхищаюсь тобой, Марк: ты обставил всех этих пижонов! Притом что ты… э-э…
– Что я? Да ладно, друг, говори смело. Ты, кажется, собирался сказать: «Притом что ты некрасив, слишком худ, невысок ростом, да к тому же – не навиваешь модных локонов, а стрижешься накоротко, как солдат!» Так?
– Ну, в общем, так. Если ты не обиделся.
– Нет, – рассмеялся Марк, – это сущая правда, так что продолжай.
– Но ты и вправду таков. Но, – Валерий заговорил громче, так как Марк продолжал смеяться, – но чем-то ты берешь!
Марк сквозь слезы смеха «прорыдал»:
– Они жалеют меня-а-а… Им меня жа-а-аль… И все как одна наперебой хотят меня усынови-и-ить!
– Ну, прекрати! Я же видел, они просто шалеют, стоит тебе рот раскрыть!
– Вот тут, друг, ты попал в самую точку! Я прочту тебе маленькое братское наставление: вливай в женские ушки побольше льстивых медовых речей, превышающих по своей цветистости все разумные пределы! Не бойся показаться чрезмерным в восхвалении их пусть и маленьких достоинств и превращай – на словах! – их большие недостатки в какие-нибудь милые черты.
– Например? – Валерий состроил физиономию примерного ученика, внимающего ценнейшим наставлениям опытного учителя.
– Например, – Марк глубокомысленно свел брови и учительно поджал губы, – что уж ходить далеко – Септимия! На Септимии я для начала остановил восторженный взгляд, затем, когда она заметила это, отвел глаза в сторону, сделав вид, что застигнут врасплох: я, мол, хотел скрыть свой восторг перед ней. И уж больше я в ее сторону не смотрел открыто, а бросал взор украдкой, но – точно тогда, когда она могла это заметить! До трех раз я «крал» ее взгляд, затем перестал вовсе на нее смотреть, но старался выглядеть как можно более понуро. Тогда-то она и подсела ко мне на ложе.
– И?..
– И спросила что-то о греческой поэзии, в которой она сама, кстати, недурно разбирается! Дальше следовало вести разговор в нужном мне русле, а именно – что только такая просвещенная женщина, как Септимия, способна по достоинству оценить и греческую поэзию, и мое творчество.
