Маргарита Разенкова - Девочка по имени Зверёк
– У меня есть вопрос по поводу брака.
– Брака? Уже? – Губы Луция сложились в усмешку. – Твой отец и дед женились довольно поздно. Я надеялся, и ты не проявишь ранней инициативы.
– О самом браке я пока не помышляю, но вопрос уже есть… – Марк с трепетом ждал, позволит ли Луций хотя бы говорить о том, что Марка волнует.
Луций сделал благосклонный приглашающий жест: «Зайдем в кабинет».
Там он устроился в кресле и, оставив Марка стоять перед собой, кивком головы предложил: «Говори».
Собравшись с духом, Марк вначале (и совершенно искренне!) поблагодарил Луция за то, что тот уделяет столь пристальное внимание его воспитанию, для чего и сам с ним беседует, и поселил в доме греков-философов, которые…
– Стоицизм, – спокойно заметил Луций, – это и мое собственное глубочайшее жизненное кредо. Стоическую философию я ставлю необходимой к изучению не только юношам. Как я не раз говорил тебе, предназначение человека – в преодолении телесной, материальной стороны своей природы и, как следствие, в продвижении к более высокой чистой жизни. А на этом поприще лучшего подспорья, чем Стоя я пока не вижу. Продолжай.
Марк продолжил, что именно этот, столь аскетический род философии, при всем уважении к ней как к науке, пока отчего-то не находит отклика в его сердце. К тому же Марку претит и сам внешний вид бородачей-греков («Словно не знакомых с понятием чистоплотности», – добавил он про себя), и их манера держать себя: сумрачно и нелюдимо. А главное – их отношение к жизни: отстраненно-безразличное, холодное ко всему, что входит в понятие радости, любви, воли к жизни.
В его, Марка, понимании любовь и воля к жизни (столь свойственная римлянам как нации) связаны неразделимо. А греки, с их отвлеченными философскими рассуждениями, навевают на него дикую, смертельную тоску.
– Мне надоело слушать твои глупые рассуждения. Какой же вывод ты сделал? – перебив его посередине фразы, сухо поинтересовался Луций.
Вывод? Вывод…
– Для чего же ты тратишь мое время?
Марк не сделал окончательного вывода относительно занятий философией, но у него появились некоторые мысли (и выводы!) о счастье и судьбе, чем он и надеялся поделиться со своим воспитателем.
– Вернее всего так: твои собственные намерения и жизненные планы начали расходиться с моими, – с ироничной усмешкой предположил Луций, – и ты желаешь об этом заявить. Заявить заранее. Я правильно тебя понял?
Пусть так. Верно. Марк и не собирался скрывать это, только хотел облечь в наиболее учтивую форму. И он рассказал Луцию, как понимает человеческое счастье, в данном случае – брачные отношения, взаимную любовь, все то, что уже говорил Валерию. Луций теперь слушал молча, лишь изредка лениво шевелил пальцами и щурился, отвернувшись к окну. Закончив, Марк мужественно приготовился выслушать ответ.
– Ты закончил? – уточнил Луций. – Так. Если твои рассуждения о том, что аскетика философов-стоиков для тебя неприемлема, можно было назвать несносно-глупыми, то выводы, юноша, которые ты сделал о своем возможном будущем браке, просто безумны!
Марк вспыхнул и сжал зубы.
– Не нервничай и выслушай, – неожиданно примирительным тоном продолжил Луций. – Для начала замечу, что в своих рассуждениях о счастье и судьбе ты гораздо ближе к греческой философии, чем сам думаешь. Почему? Какой же римлянин, истинный римлянин, станет тратить время и энергию на отвлеченные (ведь у тебя нет конкретных планов!) рассуждения? Это делает только философ! Хочешь быть римлянином – не рассуждай, действуй!
Луций поудобнее устроился в кресле и добавил без обычной своей едкости:
– Мне, впрочем, понравилась твоя мысль о достоинстве римского духа, о римском жизнелюбии и воле. И о том, что для человека унизительно соединять свою жизнь и судьбу с судьбою другого человека без воли на то обеих сторон.
Он отвернулся к окну, как-будто вспомнил о чем-то далеком, потом с прищуром оглядел Марка и продолжил:
– Но мне смешон твой вывод: «Лишь взаимная любовь соединяет жизни». Есть еще долг, юноша. Долг! Тебе, римлянину, близко это понятие? Долг – не только любовь – может вдохновлять волю обеих сторон! Долг является нам опорой. Это тебе важны чувства. За одну только эту беседу ты на все лады просклонял важность чувств и ни разу не помянул о разуме.
Марку не трудно было признаться:
– Что ж, верно: чувства вдыхают в меня больше жизни и вдохновения, чем упражнения интеллекта. Я, наверное, действительно не слишком умен. Но то, что я могу любоваться пурпурными и лиловыми красками заката, вдыхать запахи цветов и свежести моря, касаться женщины, держать в руке персик, красивую чашу, свежий хлеб, видеть сны, – в познании мира все это значит для меня неизмеримо больше, чем работа мысли…
– Ты стремишься к познанию мира, но при этом полагаешь, что чувства тебе расскажут о мире больше, чем такой инструмент, как интеллект? Какая чушь! Отказываться от работы разума в пользу чувств при познании – это граничит с помешательством. В следующей жизни тебе более прилично было бы родиться женщиной! Это их, так сказать, метод познания.
– Родиться женщиной? Занятно. Почему бы и не попробовать… – пробормотал Марк.
– Вернусь к нашей теме. Ошибочность твоих рассуждений и выводов, мой друг, проистекает от изначально неверных предположений, которые я сейчас развенчаю одно за другим. Первое. Ты затеял этот разговор из-за того, что полагаешь, будто я когда никогда собираюсь тебя женить, сделав выбор за тебя. Что, собственно, тебя и пугает. На самом деле я не собираюсь прикладывать к этому вообще никаких усилий. Можешь хоть вовсе отказаться от брака! Иными словами, ты ошибся в тот момент, когда предположил, что твой приемный отец считает брак обязательным для всех.
Второе. Ты также ошибаешься, когда думаешь, что, вступив в брак по взаимной любви, мужчина обретает покой и счастье. Здесь я даже не стану утруждать себя пояснениями. Общайся с женщинами, Марк, общайся – и ты все поймешь на опыте. Любые мои попытки убедить тебя сейчас будут лишь раздражать твой пылкий юношеский норов.
Третье. Ты, именно ты, вряд ли будешь счастлив в браке вообще с кем бы то ни было. Я с детства наблюдаю за тобой и нахожу, что при всем неуемном темпераменте твоя натура располагает многими особенностями и склонностями для уединенной жизни, не вполне пока проявленными по молодости лет.
Четвертое, последнее, – и это мой взгляд с точки зрения сугубо римской отеческой морали: брак – строгий и чистый, но отнюдь не поэтический союз, как ты себе воображаешь. Ни о какой возвышенной духовной жизни, о чем ты мне здесь плел свои оды, речи не идет и идти не может. Любовь в общем случае не имеет к браку ни малейшего отношения.
– Бывают же счастливые исключения из общего случая? – воскликнул Марк. – Например, Гай Лелий, друг Сципиона. Да и твой друг, Метелл. Они же счастливы в браке!
– Всего лишь исключения, – холодно процедил Луций. – Так что тебе, столь стремящемуся быть римлянином во всем, должно быть ясно, что с точки зрения римской традиции твои тезисы о браке просто смешны. Если же ты захочешь жениться, тебе придется прийти ко мне за одобрением. Тебе все ясно? Мой совет – прими свою судьбу.
– В чем же моя судьба? – Марк чувствовал себя подавленно. Он продолжал стоять перед приемным отцом навытяжку, по спине, противно скользя, пунктиром ползла струйка пота.
– Замечу, что ты сейчас расширил тему нашего разговора. Но я отвечу – спрашивай.
– Семья – не для меня. Политическое поприще не влечет меня вовсе…
– Да, надо признать, что в этой области у тебя не обнаруживается никакого таланта, – успел вставить Луций.
– Стать солдатом, чтобы защищать интересы отечества?
– Одного желания защищать интересы Рима мало. Я хочу сказать, что хоть ты и стал совершеннолетним и имеешь право, как все римляне, записаться в легион, ты просто не пройдешь цензорского смотра, коему в обязательном порядке подлежат все представители сословия всадников, в котором мы состоим.
Сколь эти слова ни были безжалостны, Марку приходилось согласиться: тщедушный, невысокий и слабый, он не без причины вызывал у Га я острое желание защищать и покровительствовать.
– К тому же, скажи откровенно, разве ты на самом деле хочешь стать солдатом?
Марк задумался и ответил не сразу:
– Могу только признать, что марширующие когорты, развевающиеся на ветру знамена и блеск значков легионов, а особенно буквы SPQR на штандартах – «Сенат и народ Рима!» – приводят мою душу в неизъяснимый трепет! И за славу и идеалы Рима я не пожалел бы самой своей жизни, но…
– «Но»?.. – ждал Луций.
– Судьба военного… Походы, оружие, кровь… Меня это, стыдно сказать, – Марк опустил глаза, – почти пугает.
– Думаю, ты говоришь правду, – важно изрек Луций.
«Еще бы!» – усмехнулся про себя Марк, а вслух спросил:
– Чему же мне посвятить свою жизнь? Что еще осталось?
