Валентин Гнатюк - Святослав. Болгария
– Черниговский воевода к концу месяца должен был снарядить пополнение княжеской дружине, к нему гонцов пошлю, да в другие грады. Хотя особой надежды нет, все свежие полки уже в Болгарию отправлены, – доложил Гарольд. – Князю гонцов-то пошлём, да пока они его достигнут, пока он сюда с дружиной приспеет… А кочевники, считай, к утру здесь будут.
– Гляди-ка, как подгадали, подлые, – в раздумье молвила Ольга, – в самый тяжкий момент, когда ни дружины в Киеве, ни пополнения для неё из прочих земель…
– Будто нарочно кто подсказал печенегам, – в тон княгине вздохнул Улеб.
– Худо ещё и то, что припасы зимние почти съедены, а новое созреть ничего не успело. Если Киев осадят, долго не протянем… – озабоченно молвил начальник Городской стражи. – Сейчас же распоряжусь послать гонцов в Чернигов и к светлейшему князю в Болгарию…
– Постой, – остановила Ольга собиравшегося уходить Гарольда, – я сама князю послание напишу. – И она излила на кожу всё, что накипело на сердце материнском, всё выплеснула в краткие, но горькие строки: «Ты, сыне, чужих земель ищешь и блюдешь, а своея ся лишив! Аще не придеши, не оборониши нас, да возьмут нас печенези. Аще ти не жаль отьчины своей, и матерь стары суща, и детей своих». – Коли не придет Святослав с дружиною, то погибнем все, или, того хуже, в полоне окажемся, – с тревогой молвила Ольга, запечатав кожу и передавая её Гарольду.
Полетели разными дорогами послы киевские с вестью тревожной в землю Болгарскую. Потому как неведомо, какая из тех дорог счастливой окажется, а на какой ждёт-дожидается тех посланников смерть скорая или полон тяжкий.
А поутру вышли к Киеву печенеги.
Будто весеннее половодье выплеснуло из степи несметную орду всадников на конях и верблюдах, повозок, в которые были впряжены круторогие волы. Над войском грозно трепетали на ветру знамёна из звериных шкур и колыхался густой частокол копий. Вопли команд на незнакомом языке, рёв животных и низкое утробное гуденье огромных печенежских труб заполнили всё окрест чужими устрашающими звуками.
Кочевники только раз приблизились к стенам града, но, будучи обстреляны из луков и самострелов, откатились и обложили Киев плотным кольцом, раскинув на склонах, сколько хватало глаз, свои шатры. Началась осада.
– Гляди, расположились, будто на всё лето, – молвил тревожно Гарольд Улебу и начальнику Теремной стражи, что стояли подле на главной городской башне.
– Странно, – потёр пальцем меж бровей Фарлаф, – они более привычны наскоком брать, а тут… Неужто не понимают, что придёт дружина с Дуная и разметает их, как траву сухую, по полям да перелескам?
– Как же, придёт, – хмыкнул Улеб, – птицей, что ли, перелетит с Дуная? А у нас припасов почти нет, голод скоро начнётся, тогда печенегам вовсе легко будет нас взять.
– А может, выйти ночью из ворот и ударить полком Городской стражи в самую их середину, где шатёр князя ихнего? Если убьём, то паника начнётся, неразбериха, а если полоним его, то и того лепше, в качестве выкупа за голову его пусть осаду снимут и уходят, – предложил Гарольд.
– Легко сказать, – возразил Улеб. – А как мы полк погубим? Тогда это всё одно, что просто ворота открыть, риск велик, Претича подождать надо, – заключил он резонно, и все согласно промолчали.
Черниговский воевода Претич прибыв к Киеву на зов о помощи, стал на левом берегу Непры. На правом берегу между городскими стенами и рекою густо рассыпались шатры кочевников. Начать переправу значило попасть под их стрелы, да и просто так они на берег не впустят, а числом их немерено. С обложенным со всех сторон Киевом связи не было. Никакого разумного решения воеводе в голову не приходило. Если бы хоть как-то связаться с осаждёнными и придумать что-то сообща, но слишком хорошо чуткие кочевники стерегли подступы ко граду, потому пройти незамеченными лазутчикам Претича не удалось. Несколько попыток горожан отправить к черниговскому воеводе своих посланцев на другой берег окончились плохо, их схватили печенеги.
Время шло, в граде заканчивались съестные припасы, замаячила угроза голода. Да и с водой было худо – немногочисленные колодцы вычерпали почти до грязи. Некоторые богатые купцы уже поговаривали, что лепше отворить ворота и сдаться, чем сгинуть от жажды, голода и мечей тех же кочевников, коли они сами ворвутся в град. Несмотря на буйство весны и яркое весеннее солнце, мрачно и уныло стало в прежде весёлом и суетливом Киеве.
В это время к Горазду явился полутысяцкий Хорь.
– Есть у меня человек, который сможет весть воеводе Претичу передать. Только от тебя помощь потребуется: одежонка печенежская, пара «свежих» полонённых кочевников и два-три дня сроку на подготовку, – проговорил старый воин, прямо глядя на начальника Городской стражи. – Только про то никто, кроме нас двоих, ведать не должен, – предупредил Хорь.
Невзор, невольно оказавшийся в осадном Киеве, теперь помогал старому Хорю в охоте за вражескими лазутчиками. Благо речь вражескую добре разумел и знал печенежские повадки не хуже булгарских или хазарских. Теперь, по заданию Хоря, он три дня прожил в землянке у самой городской стены с двумя пленёнными печенегами, выдавая себя тоже за пленника. Он «освежал» язык кочевников, их обычаи, «влезал в шкуру» их привычек и поведения. Потом стражник, отворив дверь, грубо окликнул Невзора:
– Эй ты, доходяга, а ну-ка, ступай за мной!
Они прошли немного и спустились в другую полуземлянку.
– Эх, и дух ядрёный от тебя, – сморщил нос Хорь, – по запаху всякая печенежская собачонка и та тебя за своего примет. – Полутысяцкий довольно улыбнулся. – И одежонку, гляжу, сменил.
– Эта настоящая, племени Язы Копон, что у самых стен расположились, – ответил изведыватель на печенежском, присаживаясь к столу. – Я с одним из печенегов, с которыми сидел, поменялся одеждой за кусок вяленой конины.
Старый изведыватель одобрительно кивнул.
– Мне уздечка нужна, – продолжил печенег-Невзор, – тот, чья одежда на мне, рёк, что его взяли, когда он коня своего искал в зарослях у стены, там где-то он узду и выронил, непременно надобно сыскать. Печенеги туда не заходят, опасаются, как бы под наши стрелы не попасть.
– Может, другую узду тебе подобрать, чтоб на печенежскую походила? – проговорил, размышляя вслух, Хорь. И тут же сам себе возразил: – Нет, из-за мелочи эдакой всё дело сорвать можно. У них ведь удила сплошные. Постараемся найти, некуда ей деться. Пошлю тех, кто его взял, пусть на том же месте все кусты обыщут. А сейчас запомни, что Претичу сказать надобно.
Только после полуночи вернулись лазутчики с печенежскою уздой, хотя и не могли взять в толк, на что она понадобилась их начальнику.
Рано поутру, когда туман ещё только начал рассеиваться, задремавшего печенежского стража толкнул кто-то в бок.
– Так ты его не видел, брат?
Испуганный страж взвился, молниеносно обнажив клинок. Перед ним стоял худой отрок, держа в руках узду. По одежде и говору, а тем более по узде печенег сразу определил своего соплеменника.
– Кого не видел? – рассерженно проговорил он, отряхнув остатки сна и возвращая клинок в ножны.
– Коня моего, Тулпаром зовут, вороной, вот тут и тут белые пятна. – Худой юноша показал себе на лоб и правую сторону шеи. – А вот тут, над левым копытом…
– Э-э, иди отсюда, никакого коня я здесь не видел, может, он к реке пошёл напиться, иди, – не дослушав, отогнал юношу стражник. Потом окликнул уходящего: – Если твой конь близко к стене подошёл, можешь больше не искать, – страж ехидно усмехнулся, – его урусы точно съели… – И расхохотался хриплым со сна голосом.
А молодой худощавый печенег с уздой в руке, расстроенный и озабоченный, всё шёл меж просыпающихся соплеменников, спрашивая о коне, у которого там и там белые, будто птичьи крылышки, пятна, а ещё он когда стоит на месте или щиплет траву, то ногами делает вот так и так… При этом убитый горем юноша смешно переступал ногами. Кто-то сочувствовал и высказывал свои предположения, а кто-то, смеясь, прогонял его, коря за нерадивость.
Вот закончилась часть стана, где расположились воины из племени Язы Копон, дальше начались шатры Предводителей Цвета Древесной Коры, которые считали себя более высокородными и достойными, нежели соседи. Здесь над несчастным смеялись большей частью зло и высокомерно, обзывая его худосочным доходягой, которому нельзя доверить не только коня, но и старого барана.
У последнего костра, где уже начали варить еду воины, охранявшие берег, ещё подёрнутый утренним туманом, на вопрос подошедшего здоровенный, несколько тучноватый десятник, сверкнув злым взглядом, рыкнул:
– Жалкий шелудивый пёс из племени бестолковых, ты что, не видишь, что нам не до недоумков, которые теряют коней, как нерадивая женщина иглы для шитья? Пошёл прочь к своему недостойному племени!
