Горничная Карнеги - Бенедикт Мари

Чуть в стороне от аллеи я приметила уединенную скамейку. Вновь оглядевшись и убедившись, что поблизости никого нет и никто не увидит меня в минуты возмутительного безделья, я подошла к ней и села. Луч солнца пробился сквозь пелену облаков. Я закрыла глаза и погрузилась в вихрь собственных мыслей, перебирая в уме все вопросы, которые мне предстояло обдумать.

Вдалеке раздались чьи-то шаги, но я не обратила на них внимания, пока они не приблизились почти вплотную. Когда я уже собралась уходить, на скамейку рядом со мной сел мужчина. Старший мистер Карнеги. Я расправила плечи, приготовившись встать, но он жестом остановил меня.

— Вижу, вы обнаружили мое любимое укрытие, мисс Келли, — приветливо произнес он, как будто сегодняшней сцены в библиотеке и не было вовсе.

— П-п-рошу прощения, сэр, если я вторглась в ваши в-в-владения, — проговорила я, заикаясь. Я окончательно растерялась и не знала, что делать: измышлять оправдания или сразу бросаться на меч. Мистер Карнеги снова застал меня в таком месте, где мне быть не положено, и я не могла каждый раз уповать на его снисходительность. Тем более теперь, когда я узнала, на что он способен ради достижения собственных целей.

— Я никому ничего не скажу, если вы тоже не скажете, мисс Келли.

— Я не совсем понимаю, о чем вы сейчас говорите, сэр.

— Простите за дерзость, но я отвечу прямо: мне кажется, мы оба прячемся от одного и того же человека. От моей матери.

Я села еще прямее, сразу насторожившись. Неужели миссис Карнеги увидела, как я выхожу со двора, и отправила следом за мной старшего сына, чтобы испытать меня? Да, я весьма опрометчиво пренебрегла своими обязанностями, сбежав на прогулку в то время, как должна была заняться делами, но все же я не настолько глупа, чтобы попасться в ловушку и злословить в адрес хозяйки. Если это и правда ловушка.

— Мне доставляет удовольствие служить вашей матери, сэр. Я благодарна судьбе за свое положение при такой хозяйке и не хотела бы, чтобы она думала, будто я от нее прячусь.

Мистер Карнеги нахмурился, словно его обидел мой ответ.

— Я полагал, мы с вами пришли к соглашению, мисс Келли: в этом мире, где искренность не в чести, мы все-таки будем друг с другом честны.

Мы будем честны? Поразительное замечание в свете тех ухищрений, о которых я только что узнала. Да, я действительно ощущала некое родство душ с мистером Карнеги, особенно в наших с ним редких беседах за пределами «Ясного луга», но он явно не из тех, кого называют глашатаями истины. К тому же и я рассказала ему о себе далеко не всю правду: скрыла свою настоящую личность и полностью перекроила себя, превратившись совсем не в ту Клару Келли, которой была от рождения. Вся моя честность проявлялась в откровенных высказываниях по тому или иному вопросу, никак не касавшемуся моей истинной биографии. И в любом случае сейчас было не лучшее время для искреннего разговора. Иначе мне пришлось бы признаться, что я убежала не только от своей хозяйки, но и от самого мистера Карнеги, который, как оказалось, не гнушался бесчестных действий, когда речь шла об успехе его деловых начинаний. Меня поразило и неприятно задело, что человек, вызывавший у меня такую симпатию, способен обманывать мать, младшего брата и близких друзей.

Я молчала, опасаясь сказать что-то не то.

— Мне очень досадно, что вы стали свидетельницей моей ссоры с братом, — сказал мистер Карнеги. — И увидели мою мать и меня самого, скажем так, не с лучшей стороны. Возможно, знай вы больше об истории нашей семьи, вы не стали бы судить нас так строго. Особенно это касается мамы.

— Я вовсе не осуждаю вашу семью, сэр, — поспешно проговорила я, хотя после сегодняшнего происшествия мое мнение о мистере Карнеги действительно переменилось не в лучшую сторону.

— И все же я представляю, как горько вам было присутствовать при такой отвратительной сцене. Вы позволите мне объясниться?

Я кивнула.

— Конечно, сэр. Но вы не обязаны ничего объяснять.

— Мы уехали из Данфермлина в тысяча восемьсот сорок восьмом году. Мне было двенадцать, Тому — пять. Он был прелестным ребенком. Светлый блондин с блестящими черными глазами. Мы уезжали без гроша в кармане. Наш отец, ткач, ткал парчовые ткани на ручном станке и считался лучшим из мастеров-кустарей во всем городе, но, когда в Данфермлине открылась ткацкая фабрика, он лишился заказов и не сумел приспособиться к новым условиям. А может, и не захотел приспосабливаться. Потому что любая новая должность на фабрике была бы ниже его прежнего положения. Его заработки сильно уменьшились, и мать практически в одиночку поддерживала семью. Она открыла маленький магазинчик, где продавала домашнюю выпечку, а по вечерам занималась починкой обуви, пока отец целыми днями сидел в своей мастерской, уставившись на пустой станок. Мать выбивалась из сил, чтобы мы, ее сыновья, всегда были накормлены и хорошо одеты. Но денег не хватало. Моя тетя уже тогда обосновалась в Питсбурге, и мать убедила отца перебраться в Америку, где, как ей представлялось, мы сумели бы устроиться лучше. Она с трудом наскребла денег на переезд — пришлось даже взять в долг у знакомых, — и мы приехали в Питсбург. Поначалу поселились в бедном грязном квартале, где жили наши родственники, рабочие литейного завода. Отец, вопреки ожиданиям, не нашел хорошего заработка на новом месте. На самом деле он окончательно впал в уныние, и мать снова пришла на помощь семье. Знакомый сапожный мастер давал ей работу, и она содержала нас всех. Без нее мы не выжили бы. Она была нашей спасительницей, нашей героиней. Отец же скончался через год после приезда в Америку.

— Примите мои соболезнования, сэр, — сказала я.

— Спасибо, мисс Келли. Правду говоря, мне казалось, что отец покинул нас задолго до собственной смерти. С тринадцати лет я зарабатывал сам, чтобы обеспечивать семью, хотя мать продолжала вносить свою лепту починкой обуви и частенько засиживалась за работой далеко за полночь. И это вдобавок ко всем домашним трудам, лежавшим только на ней, ведь прислуги у нас тогда не было и в помине. С тех пор так оно и повелось: я остаюсь главным кормильцем семьи, хотя Том — под моим руководством — помогает мне вести дела в компаниях, в которые я вложил средства. Это отнюдь не оправдывает недавнюю некрасивую сцену, но, надеюсь, вам станет понятнее, из чего все проистекает. Мама твердо решила, что мы никогда больше не будем жить в бедности. И я с ней солидарен. Я всегда помню о своем долге перед семьей. — Его лицо посуровело, взгляд стал отсутствующим, словно он вновь мысленно переживал те далекие трудные времена.

— Наверняка это очень тяжелая ноша.

Очнувшись от задумчивости, он посмотрел мне прямо в глаза.

— Не тяжелее, чем у многих. К тому же мне повезло. Я почти сразу устроился на работу. Таскал катушки на ткацкой фабрике. Потом следил за паровой машиной на механическом заводе.

— Вы хорошо поднялись с тех времен, сэр.

— Работа рассыльным в телеграфной компании предоставила мне отличные возможности. Помните, я рассказывал вам о ней в конке? И я использовал каждый шанс, чтобы закрепиться там. Дабы никогда больше не возвращаться в грязный и шумный фабричный цех. — Он невольно поморщился при воспоминании.

— Можно спросить, что за возможности?

— В «О’Райли телеграф» я быстро продвинулся от простого разносчика телеграмм до телеграфиста. Я старался трудиться как можно лучше, чтобы стать самым быстрым и самым умелым телеграфистом. Не просто ради прибавки и карьерного роста, а для того, чтобы все крупные предприниматели Питсбурга обращались только ко мне, когда им требовалось отправить или получить важное сообщение.

— Как вам это удалось?

— Я уже рассказывал, как запоминал расположение всех улиц и потому быстро и четко разносил телеграммы по адресам. В любую погоду, в любое время суток. Но я разносил не только телеграммы. Я завел на работе специальную тетрадь, куда записывал всю интересную информацию о бизнесе и финансах, которую мы получали по телеграфу. Собирая сведения по крупицам, я постепенно пришел к пониманию, как устроено промышленное и деловое сообщество Питсбурга. И, доставляя телеграммы бизнесменам, я передавал им все, что слышал об их собственных предприятиях и предприятиях, так или иначе связанных с областью их интересов. Меня знали, меня ценили за прилежание и острый ум. Вскоре я познакомился с мистером Томасом Скоттом, заместителем управляющего Пенсильванской железнодорожной компанией. Когда же мистер Скотт учредил для компании собственную телеграфную линию на участке Питсбург — Филадельфия, чтобы эффективнее управлять расписанием поездов, которые шли в обе стороны по одной колее, он предложил мне должность заведующего телеграфом и уже через несколько месяцев назначил своим первым помощником и личным секретарем. На этом посту я узнал все, что можно узнать о железнодорожном бизнесе, и работал усерднее прочих, доказывая свою незаменимость.