Андрей Климов - Моя сумасшедшая
Юлия снова спустилась по ступеням.
Сабрука среди сильно поредевшей публики не было видно, и она направилась прямо к Казимиру. Тот поднялся навстречу с продавленного дивана, отставив стакан с остывшим чаем. Сидевшая рядом с художником полная рыжеволосая дама в черном, чье лицо показалось Юлии смутно знакомым, нахмурилась.
— Ну как вам в моей норе? — Валер сутулился, глаза к ночи выцвели, а белки налились нездоровой краснотой.
— Я здесь уже была однажды. С Митей Светличным.
— Хоть убейте, не помню.
— Могу я прийти к вам еще раз, Казимир? В другое время.
— Зачем?
— Мне… Я хотела бы приобрести одну из ваших работ.
— Не по адресу, — отрывисто перебил он. — Этим занимается Марьяна. Зачем вам понадобилась моя мазня?
— Причем тут Марьяна? — смелея, воскликнула Юлия. — Я хочу, чтобы вы сами… выбрали!
Рассеянный взгляд остановился на ее лице. Радужки потемнели. Казимир взял ее руку, поднес к сухим теплым губам — женщина на диване не отрывала глаз от них обоих — и проговорил:
— Что там выбирать? Все ушло. Осталась чепуха. Но вы все равно заглядывайте, Юлия Дмитриевна.
Она радостно улыбнулась, кивнула и пошла к выходу из мастерской, не замечая ничего вокруг…
Юлия неторопливо брела вдоль трамвайных путей к остановке, когда позади вспыхнули фары и дважды квакнул автомобильный гудок. Она обернулась. За рулем серого «опеля» сидел муж. Дверца распахнулась, и Вячеслав Карлович кивком указал на сидение рядом с собой.
Юлия села; улыбка, все еще блуждавшая по ее лицу, растаяла.
В машине Балий угрюмо молчал. Они были в квартале от дома, когда он резко затормозил и притер «опель» к тротуару.
— Что ты творишь, Юлия? У нас с тобой была твердая договоренность: без глупостей. Никакой самодеятельности!
— Прости, Слава, — она едва не впервые назвала мужа по имени. — Не смогла предупредить. Чуть-чуть выпила, но ведь это, кажется, не запрещается?
— Запрещается встречаться со всяким сбродом. Ты понятия не имеешь, кто эти люди!
— Чем они тебе не угодили? — не выдержала она. — Говорю тебе — чистая случайность. Я не смогла отказать.
— Не смогла!.. Вечно тебя тянет к гнилью… Я звонил твоим, и мне сообщили, что ты ушла еще днем… с этим, как его… дьявол…
— Сабруком, — Юлия отодвинулась, искоса разглядывая мужа. — Чего тебе неймется, Вячеслав? Что за злоба тебя душит? Я и так постоянно под замком, тебе этого мало? Скажи: чего ты, в конце концов, от меня хочешь? — Она отвернулась к потному стеклу, с отвращением разглядывая темную площадь.
Запахло нешуточной ссорой. Балий сцепил зубы и откинулся на сиденье, чувствуя, как кожаная обивка холодит безволосую макушку. Нужно совладать с собой, иначе потом придется жалеть, что не сдержался. Он знал: Юлия может надолго запереться в своей комнате или сбежать к родителям. Придется упрашивать, унижаться, пока не оттает. Сам он не прощал никому, ей одной. Да и повода как бы не было — информатор докладывал: вела себя сдержанно, в дискуссии не вступала, разговоров по существу политического момента не поддерживала. Пара слов о живописи с неким Сохвиндером, который по их картотекам не значится. Потом зачем-то слонялась среди этой подозрительной компании, пока он битых два часа дожидался в машине.
Придется действовать по-другому, — уже успокаиваясь, решил он. Вызвать с утра Ягодного, заново проинструктировать. Ни шагу без контроля…
— Юля, — Вячеслав Карлович бережно коснулся ее плеча. — Я волновался. Ты должна понять.
— Извини… — сухо обронила она.
— В моем положении, — он слегка напрягся, не позволяя голосу стать слишком мягким, — и я, и моя семья должны быть вне подозрений. — Юлия вздрогнула под его тяжелеющей рукой. — Ни малейшей зацепки.
— У тебя, Вячеслав, сердце никогда не болело? — спросила она. — Хотя бы слегка?
— Я тебя не понимаю, — насупился Вячеслав Карлович. — Не отворачивайся, Юлия, смотри сюда! Что ты имеешь в виду?
— Ничего, — она повернулась к мужу, одновременно выскользнув из-под его руки. — Забудь. Я, кажется, извинилась. Постараюсь впредь тебя не огорчать…
Сговорившись с Софьей, что отправится погулять с племянником, пока сестра сбегает по своим делам, Юлия явилась к родителям в полдень. В знак очередного примирения на сегодня ей досталась машина мужа — до самого вечера. Но не успела она переступить порог, как Анна Петровна прибежала с известием, что звонила Олеся Клименко и просила немедленно с ней связаться.
Юлия была взвинчена утренней стычкой с мужем и огорчена тем, что отцу становится все хуже и хуже. Однако сразу же набрала номер, обрадовалась голосу Олеси, и сказала, чтоб ждала, — она придет.
Муж сосредоточенно собирался на службу, и уже в прихожей, провожая, Юлия неосторожно обмолвилась о Сабруке. Вячеслав Карлович тут же возвысил голос. Из кухни в испуге выглянула домработница и мгновенно скрылась. «Плевать мне на эту вашу пьесу, — орал муж, багровея и напрягаясь так, что его шея становилась похожа на связку шнурков. — Пусть она трижды гениальная, но в ЦК есть компетентные товарищи, и они в этих делах разбираются не хуже нас с тобой. И если из театра поступают сигналы на твоего гения, что я могу поделать?» — «Не реагировать на эту чушь! Ты же сам знаешь, кто это пишет, — не сдержалась Юлия. — И перестать хватать людей, не доводить их до безумия, до самоубийства! Скоро здесь вообще никого не останется, кроме…» — «Договаривай! — рявкнул он. — Ты кого, собственно, имеешь в виду? Ты понимаешь, что несешь, Юлия? Раз и навсегда прекрати совать нос в дела, в которых ни бельмеса не смыслишь. У меня должен быть надежный тыл, а я тут без конца веду с тобой… дискуссии, — уже остывая, проговорил он. — Не суетись. Не тронут пока твоего дружка. Если, конечно, сам на рожон не полезет…»
Потом сменил гнев на милость, сообщив, что шофер отвезет его на Совнаркомовскую, а затем вернется и будет в ее распоряжении до шести вечера.
Накануне Юлия сказала Вячеславу Карловичу, что сестра хотела бы пройтись по магазинам, а она тем временем погуляет с племянником в парке. Муж хмыкнул: ему ли было не знать, что в магазинах, кроме казеиновых пуговиц, одеколона, английских булавок и шляп из панамской соломки, в огромном количестве завезенных в Харьков прошлой зимой, — хоть шаром покати. Однако возражать не стал.
Вот что Юлию больше всего тревожило — намерения Сони, хотя она сама все и устроила. Но тут ничего нельзя было поделать, сестра настаивала.
Когда она звонила Олесе, сестра упаковывала какие-то свертки в старый отцовский саквояж, оживленно прихорашивалась, даже надела кольца.
— Это еще зачем? — подозрительно спросила Юлия, заметив, что Соня, пересчитав крупные купюры и уложив их в конверт, прячет деньги между свертками. — Что ты собираешься покупать?
— Ничего, конечно, — со смехом ответила сестра. — А это для Роны. Женские штучки. Она всегда их любила — тонкие чулочки, белье, духи.
— Ты все-таки решилась?
— А почему бы и нет? Загляну к Мите в мастерскую — как бы невзначай. Там и встретимся. Потом чуть-чуть пройдемся, поболтаем и сразу домой. Не волнуйся, дорогая, — она обняла Юлию. — Ничего плохого со мной не случится.
— За тобой могут следить, — снова начиная нервничать, пробормотала Юлия.
— Кто? — поморщилась сестра. — Чепуха. Кому я нужна?
— На твоем месте я бы не вела себя так легкомысленно. У тебя ребенок.
— Я буду осторожна. Неужели грозное ведомство твоего мужа может интересовать моя скромная персона? Очень даже сомневаюсь.
Юлия, однако, думала иначе.
После разговора с Вячеславом Карловичем в машине, буквально на следующий день, она заметила, что ей постоянно попадается на глаза один и тот же мужчина. Не то чтобы он как-то изощренно таился. Вертелся на самом виду и вдруг пропадал, когда она неожиданно оглядывалась. Неприметный тип с таким лицом, будто по нему прошлись канцелярским ластиком. Когда накануне вечером Юлия садилась в трамвай вместе со Светличными, он прыгнул во второй вагон. Трамвай дернул, мужчина схватился за поручень, и она заметила у него на руке светлую нитяную перчатку. Это в мае-то!
Сегодня его не было видно, но все равно она сказала сестре:
— Обрати внимание на светловолосого мужчину. Не очень рослого, средних лет. Носит перчатки. Если увяжется за тобой, постарайся ускользнуть.
— Ты как мой Филипп. Ему тоже повсюду мерещатся агенты… Ну не сердись — я буду очень внимательной…
Юлия собирала вещички племянника, мать хлопотала в кухне, когда из своей комнаты, сухо покашливая, появился Дмитрий Львович.
— Читала статью Смальцуги? — спросил он. — О театре Сабрука. Как рядовой зритель он, то есть Смальцуга, отдает должное, а как большевик — категорически осуждает. И больше того — находит вредным. Националистические тенденции. Паранойя! Откуда они свалились на нашу голову?
