Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра
— Этого я не могу, царица. Перед алтарями Сохмет и Асклепия я присягал на верность клятве Гиппократа. В ней говорится, что я никому, даже по его просьбе, не стану давать яд или советовать что-нибудь по этому поводу. Я прошу тебя, царица, освободить меня от этой обязанности.
На лице ее мелькнула печальная улыбка.
— Ты не нарушишь своей клятвы, Олимп Гиппократ, потому что спасешь столько людей, сколько, может быть, не всякий врач может спасти за свою жизнь. Речь ведь идет не только о тебе, мне или Птолемее. Речь идет о миллионах жителей Александрии и Египта. Сотни из них, а может быть, даже тысячи, обречены на смерть, если Птолемей останется жив. Ты можешь взглянуть на все это по-другому. Представь себе Египет как гигантский организм, у которого начал гнить какой-нибудь незначительный член, например палец. Воспаление может перекинуться на кисть, руку и охватить потом все тело. Но этого можно легко избежать, если врач вовремя отсечет палец.
— Ты полагаешь… ты полагаешь, восстание неминуемо, если…
Клеопатра подняла руку и позвонила в серебряный колокольчик.
— Позовите Протарха! — приказала она слуге.
Верховный визирь вошел, поклонился и вопросительно
взглянул на царицу.
— Протарх, расскажи нашему Гиппократу о твоем пребывании в Александрии, можешь говорить обо всем открыто.
— Нашему Мардиону старались не мешать в его правлении, чтобы он ни о чем не догадался. Но ему удалось перехватить двух шпионов, и таким образом он узнал о готовящемся перевороте. Ядро заговорщиков составляют члены бывшего регентского совета Птолемея Тринадцатого. Эти господа вовсе не отказались от своих первоначальных замыслов и только ждали, пока младший брат достигнет совершеннолетия. По имеющимся у Мардиона сведениям, число их сторонников все более возрастает, так, например, за них может выступить часть греков в Александрии. Совершенно уверенно можно утверждать, что назревает гражданская война. Последствия ее непредсказуемы, но Мардион считает, что по сравнению с ней война с римлянами покажется простой перебранкой.
— Хорошо, Протарх, благодарю. Ты можешь идти.
Она требовательно посмотрела на меня.
— Спаси жизнь, Гиппо, спаси жизнь — ты можешь это сделать!
— Почему ты не поручишь это какому-нибудь другому врачу?
:—Потому что ты мой друг, а только друзей можно просить о чем-нибудь подобном. Другому врачу мне придется: приказывать. А многие считают, что они вправе чего-то требовать от человека, отдающего такие приказания. Ты ничего не получишь за это — ни денег, ни новой должности, только мою благодарность. И помни: для моих друзей я сделаю все, так же как и для моих врагов — чтобы их уничтожить.
Странным образом именно эти слова убедили меня. Конечно, если бы она приказала мне, я бы послушался. Но она хотела не этого. Так что я ухватился за мысль спасти свою страну от кровопролития и позднее не имел оснований усомниться в правильности такого решения. То, что сообщил Протарх, соответствовало действительности — назревал кровавый переворот. Конечно, можно сказать, что я нарушил клятву Гиппократа, — но ведь во имя высшей цели. Я и сейчас убежден в этом, и этот поступок не тяготит мою совесть, хотя я и не люблю о нем вспоминать.
Нужно было устроить так, чтобы Птолемей умер незадолго до прибытия в Александрию и мертвое тело недолго бы находилось на борту.
Нам предстояло еще несколько дней пути, так что можно было все спокойно обдумать. Я решил, что лучше всего использовать меконий. В сделанных мной в Остии записях значилось, что доза в один скрипул (1,14 г) является смертельной для взрослого человека. Это вещество имеет очень резкий горьковатый вкус и очень плохо растворяется в вине или воде. После целого ряда неудачных попыток мне удалось подмешать его в необходимом количестве в горячий медовый напиток.
Когда я сегодня вспоминаю об этом, то, несмотря на все доводы рассудка, на душе у меня становится тяжело. Но тогда я был совершенно спокоен, как будто приготавливал обычное лекарство.
За день до предполагаемого прибытия я обследовал юного царя. Он страдал от морской болезни, со всеми ее обычными симптомами, почти не мог спать, а приступы малярии еще усилились. Птолемей беспокойно ворочался на своем ложе и тихо стонал.
— Его величество страдает от постоянной дурноты и совсем потерял сон, — шепотом сообщил его личный слуга.
Я кивнул.
— Поэтому я приготовил лекарство, чтобы, когда мы завтра прибудем, царь был свежим и отдохнувшим.
Птолемей был миловидным юношей, правда, немного изнеженным и полноватым. Несколько месяцев назад он открыл, что его фаллос годится не только для отливания воды. Поэтому все свое время он проводил с любимой рабыней, которая сидела сейчас на корточках у его кровати. Я отослал ее, но она вместе со слугой и двумя телохранителями осталась в дверях, наблюдая, как я наливаю лекарство.
Эту рабыню звали Ирас, ее привезли из Сирии, и она была искусным парикмахером. Во время своего последнего визита Антоний подарил ее Клеопатре. Таким образом, эта милая веселая девушка служила обоим: царице своими руками, а царю своим лоном. Клеопатра очень ценила ее, но не возражала против того, чтобы она услаждала ее брата в постели. До тех пор, пока он не требовал власти, она охотно позволяла ему такие удовольствия.
Я сделал крошечный глоток и предложил попробовать также слуге.
— От него наступает некоторая усталость, но ведь это же снотворное, — сказал я улыбаясь.
По стенам и потолку каюты танцевали пурпурные отблески заходящего солнца. Море было теперь спокойным, и судно едва продвигалось. Я присел на кровать и протянул кубок.
— Прекрасное снотворное, царь. Когда завтра мы достигнем берега, от твоей морской болезни не останется и следа.
Он приподнялся.
— Подай же его, Гиппо, я весь высох, как старый сандал.
Он хотел взять кубок, но рука его дрожала так сильно,
что я испугался, как бы он не расплескал содержимое.
— Я помогу, царь, — сказал я успокаивающе и поднес кубок к его губам. Он с жадностью выпил, и я промокнул ему губы салфеткой.
— На вкус неплохо. Я пробовал лекарства, которые были гораздо более горькими.
«Смертельный напиток тоже может быть сладким», — подумал я.
Птолемей снова лег.
— Меня почти не тошнит, — сказал он, — ты неплохой врач, Гиппократ. Почему ты не давал мне этого лекарства раньше?
— Я должен был сначала приготовить его, ваше величество.
Он ничего не ответил и закрыл глаза.
Я повернулся к остальным:
— Теперь дайте его величеству спокойно поспать, чтобы завтра, когда мы прибудем, он был отдохнувшим. — Я повернулся к рабыне: — Особенно это касается тебя.
— Да, господин, — прошептала она, тихонько засмеявшись.
Около полуночи меня разбудил один из телохранителей. Птолемея:
— Скорее, скорее — царь как-то странно хрипит…
Мы оказались у его ложа почти одновременно: Клеопатра,
Протарх и я. Птолемей с трудом вздохнул последний раз, затем тело его слегка вытянулось, а голова откинулась набок.
Я осмотрел его.
— Видимо, это произошло от малярии. Никто еще не умирал от морской болезни, даже если бы захотел. Он слишком долго болел, тело его совсем ослабело.
— Мой дорогой супруг мертв, — прошептала Клеопатра, воздев руки, — народ скорбит о нем.
Потом она вышла — с радостью и облегчением, как я подозреваю.
На следующий день вдали показался Фарос, который, как будто огромный палец, указывал нам путь в гавань. Клеопатра велела поднять траурный флаг. Возможно, кое-кто из сторонников Птолемея решил, что это умерла Клеопатра, однако они не долго оставались в заблуждении. Протарх разослал дюжину глашатаев, которые должны были объявить, что царь Птолемей XIV Филопатор отошел к Осирису, и приказал установить сорокадневный траур.
Клеопатра просто поблагодарила меня и сказала, что я поступил как друг, и она этого никогда не забудет.
Пока бальзамировали тело мертвого царя, Клеопатра вместе с друзьями обследовала Сему, чтобы выбрать место для гробницы. Это царское кладбище было заложено еще Птолемеем Вторым, когда он велел перенести сюда из Мемфиса тело Александра Великого. Чтобы предотвратить разрушающее воздействие грунтовых вод, Сема была расположена на гряде холмов и защищена еще земляной насыпью. Вокруг нее располагались гробницы знати, храмы, жертвенники, так что постепенно Сема превратилась в отдельный район города. Внутри, вокруг могилы Александра, рядами тянулись гробницы Птолемеев. Их было уже пять или шесть дюжин, потому что здесь лежали не только цари и их жены, но и их рано умершие дети и другие родственники.
Еще прежде, чем я осмелился высказать просьбу посмотреть могилу Александра, царица сама заговорила об этом:
— Хотя мои предки ввели обычай, по которому увидеть гробницу могут только лица знатного происхождения, но вы, мои друзья, для меня ближе всех царей в мире.
