Зигфрид Обермайер - Под знаком змеи.Клеопатра
В февральские дни назревал заговор, но подготавливался он сверху, и в народе о нем ничего не знали.
Впоследствии говорили, что было множество предостерегающих предзнаменований. Правда, как подтвердил мне позже Антоний, все это не соответствует истине. Но даже если предзнаменования и были, — не такой человек был Юлий Цезарь, чтобы отказываться от своих планов.
Ничто не могло бы помешать ему пойти в сенат в этот день 15 марта — разве что его болезнь. Но как раз в этот день он почувствовал себя лучше и в пять часов дня вышел из дома. По дороге кто-то тайком сунул ему список участников заговора — до сих пор неизвестно, кто это сделал. Но Цезарь подумал, что это обычное прошение, и решил просмотреть его вместе с другими бумагами дома на досуге. Говорят, что гадание по внутренностям жертвенных животных также предсказывало в этот день что-то неблагоприятное — но это уж доказать невозможно.
Утверждают, что знаменитый прорицатель того времени Спуринна в этот день также предостерегал Цезаря, чтобы он не ходил в сенат. Но известно, что он делал это и раньше. Спуринна встретил Цезаря у входа в курию. И когда тот сказал, что вот сегодня пятнадцатое, а с ним ничего не случилось, Спуринна взглянул на него укоризненно и заметил: «Но ведь день еще не кончился».
Я пришел пораньше, и смотритель, как всегда, наморщив лоб, долго изучал мой пропуск. При этом я заметил, что это заседание проводится не в старой курии на Форуме, а в, большом зале театра Помпея — видимо для того, чтобы вместить всех, кто хотел присутствовать при появлении Цезаря. Мне удалось занять на скамье довольно удобное место, так что я ясно видел выражение лица Юлия Цезаря, когда он вошел в курию. У меня не было никаких видений, но мной овладело вдруг какое-то странное чувство нереальности: как будто я сижу в театре, а на сцене происходит что-то непостижимое и загадочное.
Цезарь сел. Его худое, изборожденное морщинами лицо выражало собранность, доброжелательность и вместе с тем некоторое пресыщение, как будто он хотел сказать: «Все это: мне наскучило, кончайте же скорей, ведь есть дела поважнее». На заседании присутствовали в основном самые известные сенаторы.
К Цезарю подошел вечный проситель Кимбер Тиллий и о чем-то спросил его. Цезарь покачал головой и отмахнулся правой рукой: видимо, ответ был отрицательным. Тогда Тиллий, как будто в гневе, схватил его за плечи. Цезарь громко воскликнул: «Это насилие!» По залу пронесся какой-то ропот. Далее все произошло так быстро, что едва можно было уследить. Кто-то сзади ударил Цезаря кинжалом, и две дюжины мужчин набросились на него. Он без звука рухнул на пол, голова его была чем-то прикрыта, тога в кровавых пятнах. В том, что он упал к подножию статуи Помпея, многие увидели перст судьбы.
Потом началось нечто невообразимое. Все ринулись к выходу, многие из сенаторов были полумертвыми от страха. Я тоже поспешил выбраться из этого хаоса. У меня не было ни малейших сомнений в том, что Цезарь мертв. Но все же, опасаясь принести недостоверные известия, я притаился за колонной и подождал, пока не пришли несколько рабов, чтобы унести тело. Они положили Цезаря на носилки. Теперь видна была его голова с полуоткрытыми глазами на бледном, забрызганном кровью лице. Одна рука бессильно свесилась и покачивалась в такт торопливым шагам рабов. Глядя на это бессильное покачивание, я не смог сдержать слез. Только что это был властелин половины мира — и вот уже мертвое тело, кусок мяса, ничем не отличающийся от тех, что ежедневно дюжинами выносят из Цирка и сбрасывают в Тибр. Конечно, с диктатором этого не произойдет. Но не все ли равно мертвому телу — вознесется оно вверх с душистым дымом костра или волны Тибра вынесут его в море, где его сожрут хищные рыбы.
Рим встревоженно бурлил, на каждом углу взволнованные толпы громко обсуждали это событие. Я изо всех сил подгонял моего мула. Но, как оказалось, я был не первым, кто принес царице это ужасное известие.
Клеопатра была потрясена, однако оставалась спокойной и деловитой, как будто ей просто сообщили о смерти какого-то старого сенатора. Она велела нам взять с собой только самое необходимое и сказала, что судьба Египта зависит теперь от того, насколько быстро мы исчезнем. В сущности, это было бегство, но происходило оно очень организованно, без паники и проволочек.
Тогда Клеопатра уже знала то, что сообщила нам только позже: согласно завещанию Цезаря, его наследником был объявлен Гай Октавий. Цезарь завещал ему три четверти своего состояния и даже усыновил его. С этих пор в официальных документах он именовал себя Гай Юлий Цезарь, сын божественного Цезаря. Теперь он был на пути к Риму, и Клеопатра понимала, что отныне из ее тайного врага, который всегда был противником политики Цезаря в Египте, он превратился в явного. Хотя Марк Антоний ничего не унаследовал по завещанию, но в последний год он был назначен консулом вместе с Цезарем и таким образом держал в своих руках ключи от власти. Ясно было, что в будущем это должно было привести к жестокой борьбе между Антонием и Октавием. Вряд ли богатый Египет сможет избежать участия в этой распре. Клеопатра открыто сказала нам, что должна выбрать, чью сторону примет, но для этого надо подождать развития событий. Мы отчетливо услышали, как Протарх заметил в ответ:
— Если я чего-то и не одобряю, царица, так именно этого решения.
— Ах, Протарх, — ответила она со своей очаровательной, пленительной улыбкой, — я происхожу из рода божественных царей, и моя советница Исида уверена, что мне не следует ничего опасаться — так же, как и вам.
По тому, как она это произнесла, видно было, что эти слова были сказаны не просто так, а выражали ее твердое убеждение.
Через три-четыре дня наше судно было готово к отплытию. Из Рима доносились угрозы в наш адрес и в адрес Цезариона, двухлетнего сына Цезаря. Сейчас нельзя было и думать о том, чтобы объявить его законным наследником. Царица понимала, что ей надо подождать момента, когда она сможет оспорить завещание у преемников Цезаря.
Все это было более чем ясно, и, я думаю, задержись мы еще на несколько дней, наши дома в Садах Цезаря просто подожгли бы.
Эти два месяца до смерти Цезаря — январь и февраль — были необычайно холодными, поэтому многие из наших придворных были больны. Все мы чувствовали себя не особенно хорошо и радовались, что отправляемся наконец в обратный путь. Царь Птолемей серьезно простудился в эту зиму. Приступы лихорадки, от которых он страдал еще летом, теперь стали гораздо сильнее. Я всерьез опасался за его жизнь.
Когда во время нашего плавания я решил поговорить об этом с царицей, она отослала всех, так что мы остались вдвоем.
— Я хотела бы поговорить с тобой о том, что касается всего Египта, но должно остаться в тайне. Ты пришел, чтобы выразить мне свое беспокойство о здоровье моего супруга. Знай же, что я разделяю его, но мое беспокойство иного рода. Садись, Гиппо, — указала она на скамейку у подножия своего большого, привинченного к полу кресла. — Нам предстоит долгий разговор.
Я сел. Снаружи доносились пронзительные крики ка-ких-то морских птиц. На море было легкое волнение, и корабль покачивало.
— Море неспокойно, — сказала Клеопатра, — но в такое время года в этом нет ничего необычного. А теперь пусть наши мысли так же быстро, как эти птицы, перенесутся в Александрию. Ты знаешь, что я все время поддерживала связь с Мардионом и что в августе туда отправлялся на несколько дней Протарх. Известия приходят неутешительные. В последнем сообщении уже говорится о перевороте, который готовится после прибытия нашего флота. Определенные круги, враждебно настроенные к Риму, хотят, чтобы Птолемей правил один. Об этом можно было бы говорить, если бы он был старше, опытнее и крепче здоровьем. Но ничего этого нет. При нем Египет скоро падет к ногам римлян, как спелый плод, тем более что Цезарь мертв, и мы не знаем, будут ли его наследники соблюдать заключенные договора. Короче, дорогой Гиппо, если Птолемей прибудет в Александрию живым, возникнет угроза гражданской войны.
Она помолчала, чтобы эти слова дошли до меня должным образом.
— Но кто же может помешать ему прибыть в Александрию живым? — спросил я, все еще ни о чем не подозревая.
— Мы оба сделаем это, Гиппократ. Я попрошу тебя прервать его жизнь, а ты найдешь подходящее средство,1 чтобы сделать это безболезненно. Он ведь и так болен, и, пока мы доплывем до Александрии, эта болезнь вполне может привести к смерти. Его сторонники будут сетовать и причитать, с плачем сопроводят его к Семе, похоронят там и отвлекутся. Таким образом мы сможем предотвратить гражданскую войну и я стану управлять "Египтом вместе с моим сыном Птолемеем Цезарем.
— Этого я не могу, царица. Перед алтарями Сохмет и Асклепия я присягал на верность клятве Гиппократа. В ней говорится, что я никому, даже по его просьбе, не стану давать яд или советовать что-нибудь по этому поводу. Я прошу тебя, царица, освободить меня от этой обязанности.
