Николай Дубов - Колесо Фортуны
— Людям, естественно, бросаются в глаза блеск и роскошь, особенно умноженные злословием и завистью.
Станьте выше этого, мадам. Вы уже стоите выше. Разве не с вашей помощью Машо пытался провести финансовую реформу? Она не удалась потому, что посягнули на богатства церкви. А это противник слишком сильный даже для королей. Вас огорчает злословие врагов, но почему вы забываете о друзьях? Вас ценят, отдают вам должное лучшие люди Франции. Они умеют за сверканием бриллиантов разглядеть блеск ума и доброй воли.
Что дурного может сказать о вас Мармонтель? Разве без вас не грозила нищета Кребийону? Без вас "Энциклопедия" была бы сожжена на Гревской площади, энциклопедисты брошены в Бастилию, и Франция лишилась бы своей славы. И разве вы тратите деньги на пустые затеи? Разве для себя вы перестраивали и заново украшали Версаль? А дворец на Елисейских полях, который стал украшением Парижа? Без вас не было бы пансионата Сен-Сира. Без вас не было бы Севрской мануфактуры, а севрский фарфор уже сейчас прославлен не меньше саксонского… Я не стану больше перечислять, чтобы вы не посчитали меня льстецом… Голос черни всегда громче, но это вовсе не означает, что она права.
Ее просто больше. Прислушивайтесь к тем, кто олицетворяет ум и честь страны. А вами восхищается даже самый язвительный ум нынешнего времени…
— Вольтер? Да, восхищается — и смеется надо мной.
— Над кем не смеется старая фернейская лиса?
— А Руссо?
Граф улыбнулся.
— Даже выдающиеся женщины остаются прежде всего женщинами: они непременно хотят нравиться всем…
А так ли важно мнение сочинителя чувствительных романов и наивных утопий, который живет не в реальном, а в им самим придуманном мире?..
— Не знаю… Может быть, во мне говорит уязвленное самолюбие плебейки? Маркиза де Помпадур никогда не забывает, что прежде ее звали Антуанеттой Пуассон…
— А если ее следовало называть Антуанеттой Ленорман де Турнэм?
— Вы и это знаете?
Граф развел руками.
— Если Ленорман де Турнэм и не был моим фактическим отцом, он был отцом духовным. Мудрым отцом.
Ему я обязана всем… Хорошо. Оставим, граф, воспоминания о прошлом и сожаления о настоящем. Меня тревожит будущее. Судьбу его решают деньги и шпаги.
А казна наша пуста, и мы не можем больше полагаться на остроту французских шпаг. У нас осталась одна надежда — на остроту французского ума. Поэтому я и просила вас приехать.
Граф поклонился.
— Меня винят в том, будто я втянула Францию в войну. Какой вздор! Зачем мне война? Или она нужна Шуазелю? Война сама надвигалась на Францию, и еще счастье, что нам удалось создать союз с Австрией и Россией. Это был единственный способ противостоять аппетитам Фридриха Второго. И вот результат — русские разгромили его.
— Его войска, мадам, но не Пруссию! Войска Фридрих соберет заново.
— Да, я помню, вы предсказывали, что поражение, которое нанесут русские, не приведет к победе. Так и случилось, к сожалению. Но может случиться значительно худшее. Императрица Елизавета тяжело больна. А ее голштинский племянник, объявленный наследником, молится на Фридриха. Став императором, он прекратит военные действия. Более того, он может поставить бесчисленные русские штыки под фактическое командование Фридриха. Союз прусского волка с русским медведем — это слишком опасно для Европы. Мы не можем, не должны допустить этого союза, иначе Франция погибла!
— Надеюсь, вы не предлагаете мне убить наследника русского престола?
— Ах, ну нет, разумеется! На смену великим всегда приходят эпигоны. После Петра Первого в этой дикой стране не прекращается династическая борьба. Вам придется, как говорят, mettre la main a la pate… [51] Наверно, там есть какие-то силы, противостоящие этому голштинцу, которые могли бы подчинить его своему влиянию или хотя бы сдерживать…
— Несомненно!
— Может быть, у вас уже есть план?
— Нет, мадам. Планы нельзя придумывать заранее, они должны возникать из обстановки. Один человек в чужой стране не может по своей воле управлять событиями. Он может лишь воспользоваться ими. Вы позволите задать вам один вопрос? Почему герцог Шуазель не поручит этого нашему послу в Санкт-Петербурге?
— Барону Бретэлю? Он глуп, как табурет. И наши дипломаты там бессильны. Чего нам стоило восстановить отношения с Россией после злосчастной высылки де ла Шетарди! Он был настолько наивен или глуп, что полагал, будто "черный кабинет" есть лишь у Бертье. Но полиция русских не менее любознательна, и она так же старательно читает дипломатическую почту. Когда Бестужев показал императрице Елизавете, что Шетарди наболтал о ней в своих письмах, его просто выгнали… под конвоем.
С тех пор русские так настороженно, даже предубежденно следят за нашим посольством, что оно с грехом пополам выполняет официальные обязанности. При первой попытке вмешаться во внутренние дела его уличат или сами русские, или шпионы Фридриха. Если Париж переполнен ими, можно представить, сколько их в России.
Нет, граф, наши дипломаты ничего не могут и не должны ни о чем подозревать.
— Тем лучше, мадам. Одно опасение. Его величество считает себя великим дипломатом и время от времени возобновляет свою игру в le secret du roi [52]: одновременно поручает одно и то же дело нескольким людям и чаще всего авантюристам. Посланный им Казакова очень мешал мне в Гааге и едва не провалил переговоры с генералом Йорком. Как бы в Петербурге опять не оказался какой-нибудь болван, вроде переодетого женщиной шевалье д'Эона, который стал чтицей у Елизаветы. Быть может, сегодня его величество потому так пространно и обсуждал работу своего желудка, чтобы не говорить о деле и предпринять что-то помимо вас и Шуазеля?
— Можете быть уверены, граф, я этого не допущу!
Король иногда пытается хитрить и со мной, но хотя все его внимание поглощено женщинами, он так и не научился их понимать… Петербург — это слишком серьезно, чтобы вести там любительскую игру с переодеваниями и прочим театральным вздором. У вас трудная миссия, граф, поэтому я не стану осложнять ее мелочными условиями. Если будет невозможен дальнейший союз России с Францией, пусть хотя бы не возникнет союз России с Пруссией. Пусть прусский волк сторожит русского медведя, а медведь опасается волка… Россия все ближе подбирается к Черному морю, потом она захочет пробраться и в Средиземное. Этого допустить нельзя. И если у нее в тылу будет щелкать зубами прусский волк, она перестанет теснить Блистательную Порту.
— Рано или поздно, это произойдет, — сказал граф.
— Пусть, но как можно позже. Полного разгрома Порты мы не допустим никогда — Средиземное море останется нашим морем. От этого слишком многое зависит… Быть может, граф, вам следует появиться под личиной гонимого? Об этом позаботится Бертье.
— Начальник полиции?
— Почему это вас удивляет? Если он не умеет ловить врагов Франции, пусть хотя бы научится создавать их.
Если вы явитесь в Россию как изгнанник, беглец, вам будут больше доверять, труднее будет разгадать ваши действительные намерения. Если не сумеет Бертье, кое на что в этом- смысле гожусь и я.
— О да!
— Что-то вы слишком горячо подтверждаете. Вы считаете меня интриганкой?
— На вашем уровне, мадам, уже нет интриг, есть только политика. Нет, мне не нужен венец страдальца и гонимого. Чем меньше шума будет вокруг моего имени, тем лучше. И так чего только обо мне не наплели: картежник, шпион и бонвиван, знаток каббалы и магистр оккультных наук, не то фокусник, не то маг, а может быть, сам Агасфер…
— Наверно, дым не без огня… — улыбнулась маркиза. — Если бы ко всему вы были еще и алхимиком, умели делать золото! Для многих политиков звон золотых монет — самая привлекательная музыка, а мы сейчас не в состоянии снабдить вас достаточными средствами, чтобы вы могли употребить их по своему усмотрению…
— Пусть русские сами подкупают друг друга, если это понадобится, я никого подкупать не собираюсь, так как не доверяю подкупленным. Если человека можно подкупить, его можно и перекупить, дав больше-.
— Как вы будете сообщаться с нами?
— Никак, мадам. Вы сами напомнили о Шетарди и любознательности полиции. А любой курьер надежен не более, чем письмо. Вам придется полностью положиться на меня. О том, что произойдет, вы узнаете и так — из газет, донесений посла.
— И еще, граф… Раз уж вы поедете так далеко, быть может, вы посетите и Польшу? Это странное королевство, которое называет себя республикой… — я никогда не могла его понять. Страна, в которой любой дворянин считает, что он не хуже короля, а король значит не больше, чем захудалый дворянин. Впрочем, что и может значить король, если он занят только едой и охотой?
А теперь, говорят, он ленится даже ездить на охоту и только стреляет в бездомных собак, которых для этого сгоняют под окна его дворца… Когда-то Польша лицом была обращена на Запад, а оружие направляла на Восток, была щитом Европы от диких орд. Но уже давно она ничего не может дать Европе…
