Роуз Тремейн - Музыка и тишина
Как только я прочла это Письмо и увидела, что Эмилия вся побелела от ужаса и горя, я прижала ее к себе, постаралась утешить и сказала ей:
— Эмилия, твой Грешный Отец не принял во внимание Кирстен Мунк, что очень глупо. Сегодня мы отправимся в Город и купим еще один набор колокольчиков. Я отправлю его с Королевским Гонцом в дом твоего отца с Приказом передать их Маркусу в присутствии Гонца, который скажет ему, что они от тебя.
Эмилия попробовала возразить, говоря: «Ах, Мадам, вы не должны этого делать», но я прервала ее и заявила:
— Я сделаю и больше! Начиная с сегодняшнего дня мы каждую неделю будем посылать Маркусу какой-нибудь подарок. Мы будем посылать игрушки, обручи, книжки для занятий. Мы будем посылать котят, птиц, ласковых змеек. Мы будем посылать шляпы, пряжки и башмаки. Не пройдет ни одной субботы без того, чтобы он не получил от тебя подарка и нескольких ласковых слов в утешение.
Эмилия посмотрела на меня так, словно я какое-то Чудо, которого она еще никогда не видела на земле. Она растерялась и не могла найти слов, поэтому я продолжила, обнаружив, что моя голова Переполнена Планами, как покарать ее Отца и дать ему понять, что ни один человек не может выгнать дочь, не заплатив за это определенную цену.
— У меня есть еще одна идея, — сказала я. — Моя Мать Эллен Марсвин соседка твоего Отца, и, как ты знаешь, именно она нашла тебя и возвела в ранг моей Женщины. Отлично. Я прикажу моей Матери быть в этом деле моим и твоим Шпионом. Она будет наведываться в дом твоего Отца и сообщать нам, в каком состоянии находится Маркус. И если окажется, что дела у него плохи, что ж, тогда мы прикажем привести его в Росенборг и будем воспитывать здесь вместе с моими собственными Детьми, так что ты сможешь видеть его каждый день своей жизни, и он убедится, что ты живешь в Этом Мире, а не в Другом!
Я так кипела от злости на этого отвратительного выродка Йоханна Тилсена, что едва не потеряла сознание, и меня уговорили лечь в постель, а Эмилия старалась оживить меня персиковым ликером. Мы вместе плакали и горько сетовали на Власть, которой обладают все Мужчины, а потом перешли к другому делу, которое очень меня Беспокоит — к возвращению Короля.
Меня одолевают тяжелые предчувствия.
Память у меня такая хрупкая, что изгоняет — словно под снегом погребает — те самые мысли, которые повергают меня в ужас. Так я задушила в себе малейший проблеск мысли о том, что станет со мной и моими восторгами с Отто, когда Король вернется в Копенгаген. Будто решила, что он никогда не вернется, а навсегда останется в Нумедале, в положенное время умрет там и никогда больше не подойдет ко мне близко, не прикоснется ко мне и не назовет меня по Имени.
Но я ошибалась. Еще до наступления лета он вернется домой. Меня мучает не только ужас, который я всегда испытываю, когда Отто нет рядом. Есть одно куда более Серьезное Дело. Пришло и ушло время менструаций, а их все нет и нет. Я боюсь, что ношу в себе ребенка Отто. Если так, то как мне разобраться с Королем, который уже многие недели и месяцы не допускался в мою постель? К тому времени, когда липы покроются листьями, я буду с Животом. И Король, наконец, поймет, что у меня есть Любовник. И меня выгонят. Или еще хуже — меня ждет страшный конец. Все Дворянство поднимется против меня, и будет составлена Петиция, в которой потребуют моей казни.
Во всем этом я решила признаться Эмилии.
Раньше в мои планы вовсе не входило, чтобы она знала про Отто; я боялась, что такое знание может заставить ее отвернуться от меня и начать Ненавидеть, как все в этом городе. Но мне надо было с кем-то поделиться своими страхами. И я рассудила, что, как существо очень доброе и преданное, она постарается не осуждать меня, но останется рядом со мной в моей Беде и приложит все усилия, чтобы меня утешить.
Я пролила много слез.
— Эмилия, — сказала я, — молю тебя, не ожесточай против меня свое сердце. Все смертные слабы, когда речь заходит о великом деле Любви, и до этого момента я была Королю верной женой, никогда не сходила с пути истинного, но моя Страсть к Отто, а его ко мне так велика, что мы никак не можем ее побороть, и вот, посмотри, как жестоко я должна быть теперь наказана.
Эмилия побледнела. Это второе потрясение последовало за Письмом ее Отца. При виде ее лица мне пришло на ум объединить два эти Дела в одно и тем самым очень хитроумно связать ее со мной, чтобы мы защищали и поддерживали друг друга.
Я вытерла слезы.
— Я сделаю все, что возможно, для Маркуса, — сказала я, — клянусь моей несчастной жизнью. Но ты, Эмилия, тоже должна пообещать помогать мне, ведь кроме тебя у меня здесь никого нет. Ты моя Женщина, и теперь, когда ты отлучена от своей семьи, я твое единственное Прибежище. Скажи, что ты не будешь меня осуждать, и мы вместе придумаем какой-нибудь выход из этого Лабиринта Грустных Вещей.
Она села на низенький стул.
— Мадам, — после недолгого молчания сказала она, и на ее лбу появилась тревожная морщинка, — что бы с вами ни случилось, я буду вам служить.
— Ты говоришь правду, Эмилия? — спросила я. — Поклянись, что ты говоришь правду.
— Я говорю правду, — сказала она. — Клянусь Жизнью моей Матушки.
Хранители сокровищниц
Анти-Вязальный Эдикт давно забыт. Золотые косы — далекое воспоминание. Вдовствующая Королева София, мать Кристиана, заперлась в Кронборгском Замке в Эльсиноре на проливе Каттегат, где ей надо всего лишь поднять голову и взглянуть через пролив, чтобы увидеть, как на нее смотрит старинный враг Дании — Швеция. Она знает, что война вернется.
Но какое ей дело до войны в ее преклонном возрасте? Какое ей дело до чего бы то ни было в мире? Годы и годы готовила она свой ответ. Он складывался глубоко под землей в обитых железом подвалах, и Вдовствующая Королева София каждое утро берет ключ и спускается вниз, вниз, во тьму и открывает дверь своей сокровищницы.
Золото не пахнет. Не испаряется в воздухе. Не изнашивается и не портится от времени. И тем не менее все эти месяцы и годы с ним происходит изменение, изменение настолько приятное, что Королева София не устает ему дивиться: золото растет в цене.
Оно хранится в бочонках (монеты), в стопках (металл, переплавленный в самую компактную форму), по шесть слитков в каждой. Королева София уже забыла, в виде чего оно к ней поступило — доходов, налогов или поборов, подарков или взяток, штрафов или конфискаций. Подобные детали давно перестали ее интересовать. Она знает одно: женщина в ее положении, женщина, мало-помалу утратившая власть, должна рассчитывать только на богатство и ни на что больше.
Ее ежедневное посещение золотых подвалов всегда вершится в одиночестве. Никому из слуг не разрешено к ним приближаться, они не знают, где хранится ключ. Войдя в подвал, Вдовствующая Королева София закрывает дверь на засов, отгораживаясь от всего мира.
Во всех других отношениях она женщина не жадная. Напротив. На обед ей подают в основном камбалу, выловленную в Зунде{62}. В ее погребах есть прекрасные французские вина, но пьет она их редко, поскольку видела, какое наказание может понести тело за неумеренность в еде и питье. Она слишком хорошо помнит отвратительные страдания Короля Фредрика, который испортил свою пищеварительную систему спиртными напитками и дичью. Знает она и то, что у ее сына, Короля Кристиана, такой же слабый кишечник и такое же пристрастие к жирному мясу и крепким винам; и, сидя за своей мирной трапезой, она молится о том, чтобы он не умер первым и не оставил ее на милость беспомощного малолетнего внука, которого она не любит.
В последнее время молитвы Королевы Софии стали более горячими. Она видела перемены, которые произошли с Кристианом за время его гибельных войн. Что-то не ладится в его жизни. Его лицо — оно никогда не было таким ясным и острым, как его ум, — теперь напоминает расплывшуюся лепешку, сдобренную страданием. Страдание сочится из его глаз. Стекает по складкам щек.
Высокородные дворяне и их жены — те немногие, кого Королева София удостаивает приема в Кронборге, — часто шепчутся о недопустимом поведении Кирстен Мунк и поразительной терпимости Короля в отношении жены, которая кричит на слуг, завидует собственным детям, прилюдно и самым постыдным образом валяется пьяная. Королева София качает головой.
— Да, — соглашается она, — Кирстен ведет себя недостойно. Словно то одним, то другим способом, равно предосудительными, пытается разобраться, зачем она живет.
Но про себя она знает, что сердце ее сына Кристиана принадлежит этой огненной Кирстен столь же надежно, как если бы та вырезала его и проглотила, и как бы Кирстен ни испытывала его терпение, он никогда от нее не отречется.
Вдовствующая Королева София вздыхает; она думает о причудах Кирстен, о грусти и томлении в глазах сына, когда тот просит ее сесть к нему на колени: «Подойди ко мне, моя Мышка. Подойди». Она вздыхает, ибо видит, что ни ей самой и никому другому не дано изменить положение дел. Если женщина охладела к мужчине, значит, она к нему охладела, она отвернется от него и обратится к чему-нибудь иному.
