Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун
— Эмир верующих уже дозволил мне войти к нему с моим спутником, — указывая на Садуна, солгал он.
Церемониймейстер заколебался: он не верил. Ведь эмир верующих строго наказал ему не впускать никого. Однако перечить сыну визиря было негоже, и церемониймейстер пошел доложить о нем аль-Амину.
Ибн аль-Фадль остался ждать, ощущая на себе пристальные взгляды придворных, гадающих, дозволит халиф ему войти или откажет и тем самым посрамит его намерение опередить остальных.
Что до сына визиря, то он, зная, каким влиянием при дворе пользуется его отец, не ожидал иного ответа, кроме положительного.
Церемониймейстер быстро вернулся и, низко кланяясь, сказал:
— Извольте следовать за мной.
Ибн аль-Фадль прошел к месту, где следовало оставить обувь, и скинул сандалии. Садун последовал его примеру. В тот же миг появился слуга, который взял их обувь, чтобы убрать ее в специально отведенное для этого место.
По пышному ковру они двинулись в глубь галереи, из одного зала в другой. Церемониймейстер шел впереди, указывая дорогу. Вскоре они достигли покоя, в котором пребывал аль-Амин. Вход в него закрывал занавес из вышитой парчи. Церемониймейстер выступил вперед и, приподняв занавес, торжественно провозгласил:
— Господин Ибн аль-Фадль со спутником у двери!
— Пусть войдут! — раздался голос аль-Амина.
Глава 28. Прием у аль-Амина
Аль-Амин восседал в центре зала на троне из эбенового дерева, инкрустированном одной слоновой костью — ни позолоты, ни драгоценных камней на нем не было. На этом троне сидел когда-то сам аль-Мансур, а после него — его потомки, которые, не в пример ему, стали предаваться соблазнам роскоши, и золото с драгоценными камнями сделалось неизменным украшением дворцового убранства. Дорогой, но простого рисунка ковер покрывал пол; на нем были расставлены низкие скамеечки, лежали расшитые подушки.
На аль-Амине был тот же наряд, что и в день присяги, — ведь он по-прежнему принимал придворных, желающих поздравить его и выразить свои верноподданнические чувства.
Войдя в зал, Ибн аль-Фадль и Садун сразу заметили начальника тайной службы, сидящего перед халифом в самой непринужденной позе, без всяких признаков подобострастия, — аль-Амин, в отличие от своего отца, не требовал строгого соблюдения этикета. Необычайно просто держался он с приближенными на веселых вечеринках с вином и певицами, всегда выделяя из прочих Ибн Махана и еще некоторых людей, к чьим советам и помощи прибегал. Особым доверием пользовались у нового халифа начальник тайной службы, а также визирь аль-Фадль Ибн ар Рабиа.
Утром аль-Амин получил известие от визиря, в котором сообщалось о том, что тот скоро возвратится в Багдад с оставшимися людьми ар-Рашида и походным имуществом. Все подробности о случившемся — писал визирь — он не замедлит рассказать эмиру верующих лично, сразу по прибытии в столицу.
Аль-Амина взволновало это письмо, и он послал за Ибн Маханом, чтобы тот растолковал его скрытый смысл. Церемониймейстеру было приказано никого к халифу не пускать.
Начальник тайной службы явился, и аль-Амин протянул ему послание аль-Фадля. Ибн Махан как раз читал его, когда внезапно вошедший церемониймейстер доложил, что аудиенции просит Ибн аль-Фадль со своим спутником.
— Кто таков? — поинтересовался аль-Амин.
— Выглядит как истинный ученый. Похож на раввина или на персидского богослова.
— Каково его занятие?
— Это богослов Садун, — улыбаясь, ответил за церемониймейстера Ибн Махан, смекнувший, что речь идет о его новом знакомце. — Способности этого человека огромны: он обладает таинственной силой проникать в неведомое.
— Ты его знаешь? — повернулся аль-Амин к начальнику тайной службы.
— Да, если он тот самый богослов, с которым мы беседовали вчера, то так оно и есть. Чудные вещи он мне рассказывал!
— Мало верю я этим шарлатанам, — покачал головой аль-Амин.
— Он не шарлатан, мой повелитель, а астролог.
— В астрологах у нас нет недостатка, да только редко они говорят правду.
— Уверен, что равного ему мой повелитель еще не видел. Дозволь ему войти, и он поведает тебе престранное известие. Человека испытать — цену ему узнать.
Аль-Амин подал церемониймейстеру знак ввести гостей, и тот вышел, чтобы исполнить приказание.
Войдя в зал, Ибн аль-Фадль приветствовал халифа согласно придворному этикету и застыл перед троном, ожидая приглашения сесть. Аль-Амин милостиво кивнул и перевел взгляд на богослова. Садун поспешил поздороваться.
— Садись и ты, ясновидец, — проронил халиф.
Богослов уселся на ковер, подобрав под себя ноги и учтиво склонив голову, и погрузился в почтительное молчание.
— Начальник нашей тайной службы, — услышал он голос аль-Амина, — известил нас, что ты астролог.
— Прежде всего я раб эмира верующих, — смиренно ответил Садун.
— А есть ли хоть крупица истины в твоих предсказаниях?
— Единственным долгом моим почитаю я без утайки поведать эмиру верующих обо всем, что удалось мне узреть или прочесть в согласии с законами моей науки, а уж его воля судить, правду я говорю или лгу.
Аль-Амин посмотрел на Ибн Махана, ожидая, что тот скажет.
— Мой повелитель, — заговорил царедворец, понизив голос, — твой визирь пишет, что лично расскажет эмиру верующих обо всем, что произошло в Тусе. Проверь, знает ли ясновидец, о чем идет речь.
Аль-Амину эта мысль понравилась.
— Только что мы получили от нашего визиря письмо, — обратился он к Садуну. — В нем он извещает о скором своем возвращении. Можешь ли сказать, что нового мы узнаем от него?
Богослов еще ниже склонил голову. Просунув руку под джуббу, он достал свои таинственные свитки и принялся их перелистывать, что-то бормоча и нашептывая, словно вникая в скрытый смысл старинных письмен. Наконец он поднял глаза на аль-Амина.
— Твой визирь — храни его господь — везет тебе важную весть, касающуюся халифской власти.
Аль-Амин презрительно рассмеялся.
— Всем известно, что присяга на верность мне уже состоялась! Никакой тайны тут нет!
— Справедливы твои слова, о эмир верующих. Но визирь поведает тебе новость касательно брата твоего аль-Мамуна. Будет ли для тебя огорчительным узнать, что визирь твой объявил присягу аль-Мамуну недействительной? — Садун вздрогнул. — Да, ясно говорят свитки, именно это он сделал! Сомнений нет… Но пусть не винит меня эмир верующих, если весть эта ему неприятна.
— Аль-Фадль мог сделать такое?! — искусно разыграл негодование аль-Амин. — Не верю. Берегись, ясновидец, говорить подобные вещи! Иначе не сносить тебе головы!
— Не от себя говорю я сии слова, о повелитель! — твердо и убежденно проговорил Садун. — Но все это читаю в книге, лежащей предо мной. А закрою ее — вмиг забуду, что говорил.
— За такие слухи должно наказывать! — продолжал возмущаться аль-Амин.
— Прости мои слова, о повелитель! — голос прорицателя был по-прежнему спокоен. — Но нет вины моей в том, что говорю, я рассказываю только то, что является взору. Наука моя не обманывала меня прежде.
— Довольно! — грозно крикнул аль-Амин и повернулся к Ибн аль-Фадлю. — Отец сообщал тебе что-нибудь подобное?
— Нет, мой повелитель. Он вообще не писал мне, — сын визиря не осмелился повторить вчерашний рассказ богослова.
— Не говорил ли я тебе, — обратился халиф к Ибн Махану, — что эти астрологи способны на любую ложь, чтобы войти к нам в доверие?
Начальник тайной службы заискивающе улыбнулся.
— Опыт подсказывает мне, что богослов не лжет, — понизив голос, будто он говорит для одного аль-Амина, прошептал он. — Но если господину угодно, можно все это проверить. Визирь непременно будет в Багдаде либо этим вечером, либо завтра утром. И когда явится сюда, пусть расскажет о том, что им сделано в Тусе. А уж после этого эмир верующих решит, где истина.
Богослов тем временем продолжал листать книгу, что-то тихо бормоча и притворяясь, что не слышит речи Ибн Махана, обращенной к халифу. Он поднял голову, только когда аль-Амин сказал церемониймейстеру, низко склонившемуся перед своим повелителем:
— Передай дворецкому, пусть поселит богослова Садуна в покоях для гостей. Будет жить там, пока я не потребую его к себе. Повелеваю оказывать ему почет и уважение! — Он повернулся к Садуну. — Следуй в свои покои. Располагайся там удобно и жди, когда мы тебя позовем.
Мнимый ясновидец поднялся, с ужасом думая о том, какая тревога царит сейчас во дворце аль-Мамуна, где с нетерпением ждут возвращения его и Бехзада.
Однако ему не оставалось ничего другого как подчиниться. Его с почтением провели в комнату для челяди, находившуюся рядом с кухней, и принесли еду и питье — все, что ему было нужно.