Джирджи Зейдан - Аль-Амин и аль-Мамун
— Добро пожаловать, да будет тебе здесь приятно, — отозвался хозяин с улыбкой. Он рассчитывал своим любезным отношением расположить к себе богослова, чтобы тот открыл ему некоторые тайны.
— Ты уже оказал мне почет сверх всякой меры, о визирь! — улыбнулся богослов, быстро понявший, чего Ибн аль-Фадль от него хочет.
Ибн аль-Фадль насторожился: ясновидец неспроста называет его визирем, верно, сумел проникнуть в будущее. Чтобы удостовериться в этом, он сделал вид, что не понимает:
— Ты называешь меня визирем, но ведь визирь — это мой отец!
— Сын визиря — сам визирь, мой господин, — послышался туманный ответ. — Но переходи же к сути дела, я готов внимать тебе.
— Раз ты назвал меня визирем, — не унимался Ибн аль-Фадль, — то я теперь буду звать тебя главным придворным прорицателем.
Садун подумал, что сын визиря и в самом деле поможет ему заполучить эту должность: ведь отец его — человек очень влиятельный при дворе, да и сам аль-Амин весьма расположен к ним обоим. Нужно только сделать так, чтобы молодой человек не забыл об этом.
— Да благословит господь Ибн аль-Фадля! — произнес Садун. — Поистине, все, что он говорит, он выполняет. Я готов слушать и повиноваться.
Ибн аль-Фадль опустил голову, прикидывая, с чего лучше начать.
— Я пригласил тебя по важному делу, которое очень хотел бы сохранить в тайне. Надеюсь, что с твоей помощью я добьюсь успеха, — сказал он.
— То, на что намекает мой господин, — тайна для всех, кроме меня. Но, право, лишнее просить богослова Садуна держать язык за зубами.
Ибн аль-Фадль был изумлен, но все же ему захотелось проверить, правду ли говорит прорицатель.
— Как, ты уже знаешь, о чем я хочу тебя просить?
О страсти Ибн аль-Фадля к Маймуне Сельману рассказал один из дворцовых слуг, подслушавший накануне рассказ Аббады, — напрасно женщины полагали, что беседуют наедине. Слуги в те времена лучше самих господ знали их секреты, да и не удивительно: ведь те, не соблюдая осторожности, о чем только не болтали в их присутствии, не считая слуг за людей.
— Тайна твоя, пожалуй, мне известна, — усмехнулся прорицатель, — если, конечно, она касается не чего-нибудь иного, а только одной молодой девушки.
Ибн аль-Фадль был ошеломлен; его лицо выразило растерянность. Впрочем, после слов прорицателя ему легче было признаться во всем, что таилось у него на душе.
— Раз ты узнал мою тайну, — сказал он, — то не скрою: я люблю эту девушку любовью безудержной, пылкой. Страсть испепеляет мою душу…
При этих словах глаза его засверкали, краска разлилась по щекам, свидетельствуя о силе владевшего им чувства.
Садун рассмеялся.
— Любовь, что султан, — всеми правит, — заметил он, сочувственно качая головой. — Значит, любишь ее?
— Да, безумно!.. Но любит ли она меня?
— Не знаю, — задумчиво протянул Садун. — Будь она здесь, с нами, я заглянул бы в самые сокровенные уголки ее сердца. А так мне необходимо прибегнуть к гаданию.
— Ну, хорошо, она меня не любит, вернее, мне кажется, что я ей не нравлюсь. Что же мне делать? Словом, я позвал тебя затем, чтобы ты мне помог. Ты согласен?
Садун взял в руки книгу, лежавшую у него на коленях, и, полистав ее и найдя, казалось, нужное место, погрузился в чтение. Это продолжалось несколько минут, потом он оторвал взгляд от книги и глубоко задумался. Затем возвел глаза к потолку, вновь уткнулся в письмена. Пробормотал что-то невнятное, вперил пристальный взгляд в Ибн аль-Фадля. И, наконец, склонил голову на грудь, задумчиво теребя бороду, чем-то весьма озабоченный.
— Твоей возлюбленной нет на прежнем месте, — наконец вымолвил он.
— Что такое? Куда она девалась? — испуганно вскричал сын визиря.
— Ведь она была в аль-Мадаине, не так ли? — о невинным видом осведомился Садун.
— Да…
— Ну, так сейчас ее там нет.
— Где же она? Куда уехала? — продолжал волноваться Ибн аль-Фадль.
— Мне известно, что она покинула аль-Мадаин, а где обрела обитель, пока не ведаю. Это требует особого изучения.
— Может быть, она сейчас в дороге? — вопрошал Ибн аль-Фадль, уверенный, что находись Маймуна где-то в определенном месте, она не укрылась бы от ока ясновидца.
— Может, и в дороге. Впрочем, это неважно. Где бы она ни была: на небе, на земле или между ними, моего взора ей не избежать!
В глазах Ибн аль-Фадля блеснула радость, он немного успокоился.
— Да воздаст тебе всевышний за это добром! — с чувством проговорил он. — Делай, что следует, прорицатель, я не поскуплюсь! Все, что есть у меня, за нее отдам! Я ведь хочу жениться на ней, поверь мне, я не лгу, у меня самые честные намерения! Ах, почему она не соглашается на этот брак? Понять не могу!
— Видно, на то есть причина, — сказал Садун, загадочно улыбаясь. — Бывает, вражда отцов переходит к детям и это влияет на их судьбы.
Сын визиря был ошеломлен во второй раз: оказалось, другая его тайна тоже раскрыта.
— Твоя правда! — признался он, сочтя за лучшее не запираться. — Вся причина в этом. Ах, если б только она знала, как сильно люблю я ее, то забыла бы все зло, причиненное моим отцом ее родителю, и уж тогда непременно согласилась бы!
— Про твою любовь она знает, да все равно не согласна. Но нас не должно сейчас это беспокоить. Воистину, этот калам, — Садун указал на прибор для письма, висевший у него на поясе, — способен превратить камень в воду. Так неужели он не смягчит девического сердца?
— Делай то, что считаешь нужным, только поскорее, а за ценой я не постою, — пообещал Ибн аль-Фадль.
Садун искоса с удивлением взглянул на него.
— Разве тебя не было вчера у начальника тайной службы? Или вы оба привыкли унижать своих друзей? Впрочем, вас окружают одни льстецы и приживалы, падкие до денег, так что трудно винить вас за это.
— Прости меня, почтенный, — поспешил загладить неловкость Ибн аль-Фадль. — Я принимаю от тебя эту услугу, но ты в свою очередь должен согласиться на мое посредничество: мы вместе с Ибн Маханом будем просить для тебя должность главного придворного прорицателя. Заодно мы окажем величайшую услугу халифу, ведь иметь при дворе такого человека, как ты — огромное преимущество! Ну, а сейчас ты чем собираешься заняться?
— С твоего позволения, выясню, где она, после чего напишу для тебя письмо. И если ты доставишь его туда, куда я тебе скажу, можешь быть уверен: она придет к тебе покорная, готовая пожертвовать жизнью, чтобы исполнить твои желания.
При этих словах Ибн аль-Фадль даже вскочил с места.
— Ты и вправду так думаешь? Ах, не знаю, как благодарить тебя. А когда ты напишешь письмо?
— Я напишу его, когда закончу поиски. Ты только не волнуйся и не торопи меня.
— Поступай, как считаешь нужным, — повторил Ибн аль-Фадль. — Однако надеюсь, что одно мое условие ты выполнишь.
— Какое условие? — насторожился Садун.
— Сегодня ты останешься ночевать в моем доме, а завтра пойдешь со мной во дворец халифа, где я представлю тебя эмиру верующих.
— Воля твоя, — ответил Садун. — Однако ночевать здесь я не стану. Лучше уж приду завтра, если тебе угодно.
— Нет, ты останешься, — настаивал хозяин. — Дворец велик — выбирай себе комнату по вкусу, и никто тебя в ней не потревожит. А я уже послал приглашение начальнику тайной службы прибыть завтра утром к халифу, который живет теперь во дворце, расположенном в городе аль-Мансура. Кстати, тебе, конечно, известно, что двор халифа после присяги переехал из Замка Вечности, что за Хорасанскими воротами, внутрь города?
Сказав это, он хлопнул в ладоши. Появился слуга.
— Накрой нам ужинать, — распорядился Ибн аль-Фадль, — и передай дворецкому, чтоб приготовил опочивальню — богослов Садун сегодня наш гость.
Настойчивость, с какой Ибн аль-Фадль уговаривал его остаться, не понравилась Садуну. Но он все же решил не перечить ему. Не прошло и минуты, как ужин был подан.
Глава 26. Город аль-Мансура
На утро следующего дня Ибн аль-Фадль в сопровождении свиты выехал из своего дворца, одетый в черную джуббу, в какой надобно было являться ко двору аббасидских халифов. Рядом на муле в прежнем своем наряде ехал Садун. Выбравшись из переулков ар-Русафы, кавалькада устремилась на запад к мосту через Тигр, за которым начиналась дорога, ведущая к Замку Вечности. На этот раз всадники проехали мимо него, ибо аль-Амин сразу же после торжественной церемонии принятия присяги переселился в прежний дворец аль-Мансура, прозванный Золотым.
Город аль-Мансура — так называли эту часть старого Багдада — имел форму правильного круга. Он был обнесен огромной стеной, длина которой достигала двадцати тысяч локтей; необычайно широкая и массивная — в девяносто локтей у основания — она суживалась кверху до двадцати пяти локтей, а высота ее составляла шестьдесят локтей на всем протяжении. Это была самая мощная городская стена. Между ней и другой стеною, называемой наружной, был оставлен пустой промежуток, равный примерно толщине главной стены. Внешняя стена, усеянная многочисленными грозными башнями с закругленными зубцами, была окаймлена ровной насыпью, искусно выложенной скрепленными алебастром плитками, которая обрывалась в глубокий ров, наполненный водой. За рвом тянулись кварталы, где жили в основном купцы и торговцы; далее шли предместья.
