Сюгоро Ямамото - Красная Борода
— Печальная история, — бормотал он, когда они в наступивших сумерках возвращались в больницу. — Врачи вступают в сговор с хозяевами веселых домов, наживаются на падших женщинах, не лечат их, не дают необходимые лекарства, зато заставляют платить огромные деньги за бесполезные снадобья. Так чем же они лучше грабителей и убийц? Я обо всем этом знал и раньше, но сегодня не сумел совладать с собой... Поведение этих врачей не укладывается в моей голове.
— А мне не понятно, как могли вступить в сговор с бандитами отец и сын Инода? Ведь они подрабатывают в нашей больнице, а сейчас к тому же благодаря ее авторитету стали квартальными врачами.
— Не будем говорить о них. С ними-то мы как-нибудь справимся — все же они подрабатывают и в нашей больнице. А вот как быть с такими, как Арамаки и Сэкиан?
— А что они? Такие же негодяи, как Инода, — сказал Нобору.
— Но ведь они тоже люди, — вздохнул Ниидэ. — Хотя это ужасно, что мы вынуждены их признавать за людей. У них, должно быть, есть семьи. И что делать, если как врачи они не состоялись, а зарабатывать на жизнь по-иному, чтобы прокормить жену и детей, не научились? Вот они и выбирают скользкую дорожку, где хватает тех крох знаний, которые они когда-то приобрели.
— Но ваша логика противоречит здравому смыслу, — возразил Нобору.
— Не знаю, не знаю, — покачал головой Ниидэ. — Честно говоря, на логику мне наплевать. Для меня ясно одно: этот — человек и тот — человек; тот хочет жить и этот имеет право на существование. А дело все в том, что где-то что-то неправильно. Но где и что конкретно? Мне, старику, не понять.
Нобору хмыкнул, вспомнив, как этот «старик» несколько минут назад уложил пятерых молодчиков. Он не выдержал и расхохотался.
Ниидэ подозрительно поглядел на него.
— Не обращайте внимания, — сквозь смех пробормотал Нобору. — Это так, последствие нервной встряски.
Соловей-дурачок
1
Район, получивший в народе название «Зады Идзу-самы», тянулся от храма Каннэйдзи до особняка правителя Идзу Мацудайры, которого местные жители называли «Идзу-сама». Помимо нескольких лавок и расположенного на территории храма небольшого чайного домика, в этом тихом месте были дома удалившихся от дел торговцев, а также приказчиков и содержанок. За домами расходились узенькие, кривые переулки, в которых пришлый человек непременно запутался бы. В переулках стояло сорок семь приземистых строений, напоминавших длинные бараки, разделенные на комнатушки — каждая с отдельным входом. Двенадцать из них были совершенно непригодны для жилья, семь или восемь пустовали в ожидании жильцов, в прочих же двадцати семи домах жило чуть более полутора сотен человек.
Нобору впервые пришел в это место. Он сопровождал Ниидэ, которого пригласили осмотреть человека по прозвищу «Соловей-дурачок».
Ветреный сентябрьский день уже клонился к вечеру, когда они, обойдя нескольких пациентов, вышли на дорогу, по которой стелился дымок из очагов — местные жители готовили ужин.
Ниидэ был здесь частым гостем, его то и дело окликали прохожие, приветствовали сидевшие у порогов в ожидании ужина мужчины. Один даже окликнул Ниидэ с крыши, и сопровождавший врачей управляющий Ухэй не преминул сделать ему замечание.
— Эй, Ясукэ, и не стыдно тебе? Разве можно здороваться с уважаемым доктором, сидя на крыше? Уж кучеру-то следовало бы знать правила приличия. Быстренько слезай вниз!
— Если я слезу, крыша улетит. Разве не видишь, какой ветер?
— Не болтай глупостей!
— Чем ругать меня, господин управляющий, поднимитесь-ка лучше сюда и убедитесь, что я не вру, — возразил Ясукэ. — Я здесь сижу вроде бы заместо груза, а стоит мне слезть, как крышу мигом унесет ветром.
— Послушай, Ясукэ, — расхохотался Ниидэ. — Так ты собираешься там сидеть, пока не уляжется ветер?
— А что мне остается? Если крышу снесет, придется искать новое жилище, а я еще за это не расплатился. Да вы не беспокойтесь за меня, уважаемый доктор.
— Ну и тип! Никакого с тобой сладу! — воскликнул Ухэй.
Мужчина на крыше что-то ответил, но ветер отнес его слова в сторону.
Ухэй смущенно поцокал языком и, покрикивая на шаливших на дороге детей и поругивая хозяек, жаривших рыбу прямо на улице, повел Ниидэ к дому Дзюбэя.
Дзюбэю исполнился сорок один год, у него была жена О-Мики и семилетняя девочка О-Томэ. Он издавна торговал галантереей и сначала служил в мелочной лавке Моригути в районе Бакуротё. Лет двадцать тому назад, когда Дзюбэй собирался открыть собственное дело, он сошелся с распутной женщиной, растратил много хозяйских денег и был с позором изгнан из лавки. Счастье, что хозяин оказался добрым человеком и не засадил его в долговую яму. С тех пор Дзюбэй переменил множество профессий, а со своей нынешней женой познакомился, когда стал разносчиком горячей лапши. Вскоре они поженились, и хозяин лавки, где прежде служил Дзюбэй, одолжил ему с рассрочкой на два месяца кое-какую мелочь для торговли вразнос.
И вот уже пятнадцать лет Дзюбэй бродил по городу с лотком, то здесь, то там раскладывал для продажи товар, но заработки были невелики, и ему так и не удалось выбраться из барака, где он снимал комнату.
За эти годы О-Мики родила ему троих детей, из которых двое умерли совсем маленькими. Неделю назад Дзюбэй отправился со своей единственной дочерью в баню, и там вдруг с ним начало твориться странное. Он раздел девочку и повел ее в общую купальню. Там дочка неожиданно споткнулась и упала, а Дзюбэй почему-то обрушился с бранью на мывшегося рядом мужчину и принялся его избивать. Потом поднял девочку с пола и спокойно сказал:
— Вот ты упала и доставила беспокойство чужому дяде. Старайся смотреть под ноги.
Вид у Дзюбэя был настолько странный, что избитый даже не рассердился и лишь удивленно глядел на него.
Вернувшись домой, Дзюбэй взял длинную жердь, прислонил к притолоке, подвесил на нее плетеную бамбуковую корзину, а сам уселся против корзины и замер. На расспросы жены не отвечал, лишь махал руками и шептал:
— Тихо, не то спугнешь соловья, а он стоит тысячу золотых монет.
— Какой там еще соловей?
— Наконец-то он мне попался! Слышишь, как заливается. Такое пение тянет на тысячу золотых.
Он снова поглядел на корзину, прислушался, потом обернулся к жене и сказал:
— Теперь уж мы выберемся из бедности.
С того дня Дзюбэй перестал таскаться со своим лотком по городу и, если не спал и не ел, усаживался напротив корзины и с блаженным видом глядел на нее. Бывало, он даже просыпался среди ночи, беспокойно прислушивался, потом, удовлетворенно кивнув головой, садился перед корзиной и бодрствовал до утра. Когда О-Мики пыталась уговорить его сходить на заработки, он озадаченно глядел на нее.
— Зачем это? Мы продадим соловья, и вырученных денег нам с лихвой хватит до конца жизни.
Все это успел сообщить по дороге к дому Дзюбэя управляющий Ухэй.
Осмотрев Дзюбэя, Ниидэ не обнаружил каких-либо признаков психического заболевания. Он предложил и Нобору осмотреть его. Тот достал из корзины Такэдзо свечу, зажег фитиль и стал изучать зрачки Дзюбэя.
— Должно быть, вы считаете меня сумасшедшим, — с жалостью глядя на них, произнес Дзюбэй. — Но вы глубоко ошибаетесь. Я вполне здоров и вообще никогда в жизни не обращался к врачам за помощью.
В это время с улицы донеслись детские голоса. Прыгая по дощатому тротуару, дети кричали: «Тёдзи воришка, Тёдзи воришка!»
— Опять они за свое, — поцокал языком сидевший на пороге Ухэй. — И чего эти чертенята издеваются над Тёдзи?
Он вышел наружу.
Покончив с осмотром, Нобору обернулся к Ниидэ и покачал головой. Уже совсем стемнело, и сильно чадивший фонарь, казалось, усугублял и без того мрачную атмосферу, царившую в комнате. Кроме пары скамеек и домашнего алтаря, там ничего не было. Лишь в углу громоздились три тюка — по-видимому, с товарами. Ниидэ поднял глаза на притолоку, поглядел на жердь с подвешенной к ней корзиной.
— Что у тебя там? — спросил он, указывая пальцем на корзину.
— Тсс, — остановил тот Ниидэ. — Не говорите так громко. Разве вы сами не видите, что там?
— Пустая корзина.
— У вас, наверное, зрение не в порядке, потому и не видите. — Дзюбэй поднял указательный палец и, склонив голову, зашептал: — Если вам ничего не видно, то слышать-то вы слышите? Вы только прислушайтесь... Ну как?
Ниидэ молчал.
— Да это же соловей поет, тысяча золотых ему цена, и скоро должен появиться покупатель, — шепотом произнес Дзюбэй.
Вскоре Ниидэ поднялся и, сказав О-Мики, что снова зайдет, вышел на улицу, где его поджидал Ухэй. Уже совсем стемнело, и Такэдзо зажег фонарь.
— Этот Тёдзи, которого дразнили детишки, — не сын ли Горокити, которого я однажды осматривал? — спросил Ниидэ.
