Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
— Что?! — воскликнул князь, грозно сдвинув брови. — Не может этого быть. Я спрашивал совсем недавно у его светлости Киры. Разве он не сказал вполне определенно, что все стены между комнатами и наружные бумажные перегородки надо будет сломать и заменить, а татами не трогать, потому что они пока еще не так плохи?
— Точно. Однако князю Датэ было дано указание циновки заменить…
— Выходит, старик хочет из меня дурака сделать? — воскликнул князь, закусив губу, и лицо его при этом побагровело.
Кто бы мог представить себе такое коварство! — думал он. — Если Датэ перестелил циновки, он точно должен был получить от Киры инструкции на сей счет. А меня, стало быть, старик хочет выставить неотесанным болваном в этом фарсе! На случай, если посланники императора и посланник государя-инока отправятся в храм Уэно Канъэй, а оттуда в храм Сиба Содзё, к подготовке резиденции для их отдыха надо отнестись со всей серьезностью и учесть все наставления, чтобы у почетных гостей не возникло никаких нареканий. Нет, он не будет молчать. Завтра же, когда они встретятся лицом к лицу, Кира должен будет объяснить свое поведение!
Однако окончательная инспекция резиденции для отдыха высоких гостей была назначена на следующий день. Если татами до того времени не будут перестелены, что означает небрежение служебными обязанностями, позора не миновать, а отсрочки ждать не приходится.
— Хикоэмон, мы должны принять меры немедленно — все сделать сегодня же ночью! — распорядился князь.
Хикоэмон даже крякнул, охваченный сомнением.
Всего в усадьбе было более двухсот циновок. Легко было сказать «сегодня же», но в действительности перестелить все циновки за одну ночь было почти невозможно.
— Прошу прощения, но как же… — начал Хикоэмон.
— Ты что, собираешься меня ослушаться?! — грозно прикрикнул князь.
— Ваша светлость! — обратился к господину один из самураев, склонив голову и уперев обе руки в татами. Это был личный телохранитель князя Гэнгоэмон Катаока.
— А, это ты, Гэнгоэмон!
— Так точно, я.
— Ладно, поручаю все тебе.
— Не извольте беспокоиться, ваша светлость, все сделаем! Идем, Ясуи, не будем медлить! — ответствовал верный самурай, поднимаясь с колен и увлекая за собой к выходу Ясуи.
Тотчас же ворота усадьбы были распахнуты настежь, вся обстановка из комнат выставлена наружу и разбросана в вечерней мгле, а люди были отправлены на поиски новых циновок по всем окрестностям. Во дворе храма Кандзи-ин, где располагалась гостевая усадьба для посланников, стало светло, как днем, от зажженных фонарей.
— Надо во что бы то ни стало закончить все сегодня ночью! — объявил Гэнгоэмон, и все самураи во главе с самим Гэнгоэмоном в едином порыве бросились выполнять приказ, словно воины на поле боя.
Собравшиеся на зов циновочных дел мастера тоже, казалось, прониклись общим энтузиазмом. В отблесках фонарей повсюду сверкали бойко снующие иглы. Пятна света выхватывали только рабочее место под руками. Тусклый диск луны смутно маячил в вышине над черными макушками сосен, понемногу склоняясь к западу. Самураи время от времени поглядывали в небо, чтобы удостовериться, далеко ли продвинулась луна, и шептались между собой, озабоченно нахмурившись.
— Сто тридцать татами. Осталось совсем немного — всего восемьдесят. Давайте, приналягте дружнее! В награду просите все что угодно!
Луна зашла, погрузив во мрак небосклон и омрачив сердца всех собравшихся во дворе усадьбы. Вскоре небо окрасилось в синеватые тона и стало светлеть. От карканья ворон, предвещавшего зарю, боль пронзала грудь, словно в нее впивались иглы усердно работавших мастеров. Самураи больше никого уже не понукали своими просьбами приналечь, а лишь стояли поодаль, наблюдая, как поднимаются и опускаются иглы.
— Осталось тридцать, — словно электрический ток,[53] прошелестели по двору голоса.
Небо на востоке становилось все светлее, меркло сиянье звезд. Рассветный ветерок коснулся усталых от бессонной ночи голов.
Гэнгоэмон стоял неподвижно, словно изваяние, сложив руки на груди. В тусклом свете наступающего утра все яснее проступала на его лице затаенная боль. Всякого, кто взглянул бы на него сейчас, до глубины души тронуло бы это окаменевшее лицо, скрывающее страдание, которое не передать словами. Однако сам самурай старался не показывать вида, суровым и одухотворенным выражением напоминая монаха, свершающего тяжкую схиму.
Одна за другой погасли все звезды. Небо из серого стало нежно-голубым, воробьи зачирикали на ветвях деревьев. Солнечные лучи окрасили в розовый цвет макушки сосен. Ударил рассветный колокол, и всем показалось, будто в сердцах у них отозвалось: «Вот сейчас!»
— Почти готово! Осталось на каждого по одной!
Впервые лицо Гэнгоэмона дрогнуло. От нахлынувших чувств молодые самураи едва сдерживали слезы.
Удары колокола еще доносились из храма, но теперь они звучали победной песней.
— Есть! Есть! Успели!
— Ну, молодцы, мастера! Постарались на славу! — Гэнгоэмон был немногословен.
— Позаботьтесь, чтобы все довели до конца, — сказал он, выйдя из ворот и садясь на коня, подведенного одним из самураев. Дорога перед ним белела в утреннем свете.
Подгоняя коня, Гэнгоэмон скакал по улицам мимо домов с плотно затворенными на ночь ставнями, и сердце его готово было взмыть прямо в небеса — туда, где плыли грядою разноцветные утренние облака.
Прибыв в усадьбу, Гэнгоэмон едва успел спрыгнуть с коня, как подоспевшие самураи и челядь накинулись на него с расспросами, будто всю ночь только и ждали этого момента. При радостном известии лица верных вассалов осветились улыбками.
— Как там его светлость?
— Со вчерашнего вечера спать не ложился. Сейчас мы доложим.
Еще не дойдя до опочивальни князя, самурай услышал знакомый голос господина:
— Ты, Гэнгоэмон?
— Так точно, — ответствовал Гэнгоэмон, смиренно опускаясь на колени у бумажной перегородки, отделявшей комнату от галереи.
— Ну как там? Я так ждал от тебя вестей!
— Не извольте тревожиться, ваша светлость. Вести весьма отрадные. Поручение ваше в точности исполнено.
— Да?! Это просто замечательно!
Самурай безмолвно поклонился, коснувшись лбом пола. Чуть помедлив, он сказал:
— Для вас, ваша светлость, ради вашего благоденствия все претерпим…
— Я знаю! Знаю! — в голосе князя послышались слезы. — Устал, наверное. Ну, иди скорей отдыхать… Обо мне не беспокойся.
В одной лодке
После того как Хаято назвал себя злодеем, Паук Дзиндзюро некоторое время безмолвно смотрел на него пытливым взором, словно стремясь доискаться до истинного смысла слов молодого ронина. Трубка его погасла, и Дзиндзюро, поместив на колени поднос с курительными принадлежностями, легонько пристукнул, чтобы вытряхнуть содержимое чубука в пепельницу.
— Странные речи вы ведете, сударь, — мягко заметил он. — По вам никак не скажешь, что вы промышляете злодейством… А, вы, наверное, имеете в виду, что отбили у того господина девицу…
— Да нет, — покраснев, возразил Хаято, — есть другие обстоятельства… Я ведь вынужден скрываться, за мной гонятся эти чертовы сыщики. Боюсь, что и вашему дому мое пребывание может причинить изрядные неприятности. Так что позвольте вас сердечно поблагодарить за доброту, но лучше будет мне поскорей откланяться.
— Погодите, погодите, куда так спешить! Стража, поди, еще рыщет по улицам. Для такого новичка, как вы, главное — по глупости не попасться. Когда придет время вам отсюда уходить, мы уж позаботимся, чтобы вышли вы безо всякого ущерба. А может, еще и подскажем, куда идти… Так что же все-таки с вами приключилось? Неужто и впрямь так туго в жизни пришлось? Да вы расскажите, не бойтесь. Я ведь не таков, чтобы человека, который мне доверился, под монастырь подвести. Возможно, вам обо мне доводилось слышать. Имя Паука Дзиндзюро вам знакомо? Так это я.
— Что?! Паук!.. — невольно воскликнул Хаято.
— Потише! Шуметь-то не надо, — лукаво улыбаясь, осадил его хозяин. — Ну да, я и есть Дзиндзюро. Сами понимаете, по какому узкому мостику разгуливаю — с вашими похождениями не сравнить. Так что беспокоиться вам тут не о чем. Кто бы за вами ни увязался, если не возражаете, доверьте это дело мне. Уж я-то маху не дам, будьте уверены!
Разумеется, Хаято давно было знакомо имя Дзиндзюро. А это, стало быть, тайное убежище знаменитого разбойника… С изумлением осознав, что за человек взял его под покровительство, молодой ронин сразу же почувствовал, как отлегло от сердца, и губы его тронула улыбка.
— Орю! — обернулся Дзиндзюро к своей даме. — Глянь-ка, что там творится на улице.
Когда женщина вышла, Паук посмотрел юноше в глаза, словно дожидаясь от него ответа. К тому времени Хаято уже созрел для принятия решения. Ведь сидевший напротив него человек был повелителем того мрачного мира, в который занесло Хаято по воле рока, и на всех прочих смертных явно поглядывал свысока. Он решил откровенно поведать собеседнику о всех важных событиях своей жизни.
