Дзиро Осараги - Ронины из Ако или Повесть о сорока семи верных вассалах
Дзиндзюро с непонимающим видом взглянул в глаза молодому гостю. В комнате воцарилась тишина — и только с улицы доносился нестройный гомон. Должно быть, наконец явилась стража и теперь выясняла обстоятельства происшествия. Такого переполоха, пожалуй, не ожидал и сам Бокуан, когда звал на помощь, спасаясь бегством из дома своей содержанки. Множество соседей сбежалось на крики, а за ними, услышав шум, нагрянула и полиция, сразу же приступив к расследованию. Улица гудела, как потревоженный пчелиный улей.
Оправившись от первого приступа панического страха, Бокуан обеспокоился за свою репутацию и счел за лучшее свести все дело к благопристойному концу. В ответ на все расспросы он твердил, что в дом вломился грабитель, думая, что женщина ему не помеха. На счастье он, Бокуан, вовремя оказался поблизости и спугнул разбойника, который скрылся, не успев ничего с собой прихватить. Собачий лекарь выдвинул эту версию, учитывая свое положение в обществе и почитая за лучшее скрыть неблаговидную роль Отики в столь сомнительной истории.
Отика так и не спустилась вниз со второго этажа. Бокуан же, занятый разговорами с досужими соседями и стражниками, тоже пока не нашел времени, чтобы подняться наверх. Однако, пока он разговаривал со всей этой публикой, из головы у него не выходили мысли об Отике, а в груди закипала ярость, удвоенная ревностью. И все же, видя, что Отика упорно остается на втором этаже, Бокуан невольно стал испытывать беспокойство.
— Ну-ка, старая, посмотри, что там делается наверху! — бросил он сердито старухе, не прерывая разговора с сыщиками. Не приходилось сомневаться, что старуха тоже замешана в этом деле.
Старуха послушно отправилась на второй этаж, но никаких криков оттуда не донеслось. Стало быть, ничего ужасного не произошло, и можно было на время успокоиться. Бокуан даже рассердился на себя за излишнюю нервозность. Ну что ж, хорошо ли, плохо ли, теперь уж ничего не поделаешь. Впрочем, как бы то ни было, надо серьезно поговорить с негодницей и сделать ей строгое предупреждение на будущее.
Вскоре Бокуан издавна известными ему средствами утихомирил зевак и околоточных стражников, так что те, хоть и подозревали, что дело пахнет жареным, ушли, не учинив никому допроса с пристрастием. Бокуан сам вышел из дома и, закрыв ворота на засов, стоял теперь посреди сада, вновь неожиданно погрузившегося в тишину. Вечер был как вечер. В вышине смутно мерцала сквозь тучи луна. От темных зарослей веяло безмятежным спокойствием ночи.
Бокуан подошел к ограде, чтобы справить наконец нужду. Он терпел слишком долго, и теперь испытывал наслаждение от того, что отвратительное распирающее чувство в низу живота наконец уходило. На душе у него стало легко. Взглянув вверх, он загляделся на луну, и в этот момент с языка у него непроизвольно сорвалось:
— Ну, давай, давай!
Облегчившись, Бокуан почувствовал, как отрадно стало на душе. Приятно было сознавать и то, что все треволнения позади.
Он посмотрел на плотно прикрытые ставни второго этажа, залитые безмолвным призрачным лунным сияньем. Оттуда по-прежнему не доносилось ни звука. Что же делают Отика и старуха? Старуху-то уж точно выгоним, — решил Бокуан, а вот Отика…
Тут задача была не из легких, и ее собачьему лекарю предстояло рано или поздно решить. Даже сейчас Отика предстала перед его мысленным взором в самом соблазнительном обличье. При воспоминании об этом пленительном белом теле желание вскипало в нем пенной волной, словно штормовые валы самый разгар лета. Да, такая красота перевесит все недостатки и прегрешения. К тому же известно, что ключ к успеху в этой жизни — умение терпеть невзгоды и примиряться с неприятностями. Коли есть такое умение — и карьера, и деньги тебе обеспечены. Тем более важно блюсти это золотое правило, когда имеешь дело с самым вздорным существом на свете — красивой женщиной.
Решено: что бы ни случилось, прежде всего — терпение!
Убеждая себя таким образом и в результате окончательно смягчившись, Бокуан вошел в дом, поднялся до середины лестницы, горестно вздохнул и прошествовал на второй этаж.
Шаг за шагом
Мысли о Кодзукэноскэ Кире повергали князя Асано в преотвратное состояние духа, и он постоянно прилагал усилия к тому, чтобы не вспоминать о корыстном царедворце. Однако все попытки избавиться от этой скверны в конечном счете приводили к противоположному результату: чем больше он старался не думать о мерзком старикашке, тем отчетливей представала перед ним знакомая морщинистая физиономия. Вспоминая этого старика с невероятно дерзкими, подвижными большими глазами, будто беспрестанно смеющимися над тобой, он не мог сдержать раздражения.
Князь был преисполнен решимости все стерпеть, однако, утратив душевный покой, он с тревогой и отвращением предвкушал неизбежную встречу с Кирой.
Наконец наступило одиннадцатое число третьей луны.[50] Посланники императора — старший советник первого ранга Сукэкадо Янагихара и советник второго ранга Ясухару Такано, а также посланник государя-инока старший советник первого ранга Хиросада Сэйкандзи, со свитой прибыли в Эдо и расположились в резиденции для почетных гостей — в усадьбе Тэнсо. Их встречали князь Асано, Кодзукэноскэ Кира, Сакёноскэ Датэ и другие официальные лица. Кира, державшийся так, будто солнце впервые воссияло для него в этот день, излучал величавое достоинство. При ближайшем рассмотрении было очевидно, что все участники церемонии, как и надлежащая утварь, занимают приличествующие им места, так что взор радовался порядку и благолепию.
В этот день Кира мог в полной мере проявить свои таланты. Придворный церемониймейстер, унаследовавший сие искусство от многих поколений предков, он чувствовал себя как рыба в воде. Уверенно передвигаясь по залу, будто давая понять, что здесь он в своей стихии, Кира одним своим видом успокаивал и ободрял участников приема. Его жесты и интонации, отшлифованные опытом бесчисленных предшественников, как нельзя лучше соответствовали моменту, очаровывая утонченной грацией и изяществом манер. Величественно заняв свое место, всем своим существом вельможа воплощал изысканную красоту церемонии, что заставляло на время забыть об изъянах его натуры.
Сам Кира вполне сознавал важность своей миссии и, похоже, пребывал в отменном расположении духа. Казалось, мучившие князя Асано дурные предчувствия лишены оснований: во всяком случае, главный церемониймейстер ничем не обнаруживал враждебности, деловито давая соответствующие указания в ходе подготовки.
Беда пришла откуда ее не ждали. Заглянув во флигель, Кира обнаружил там установленную посреди зала расписную ширму с картиной Кано Мотонобу,[51] изображающей дракона и тигра.
— Это еще что? — приостановившись, воскликнул вельможа. — Откуда взялась эта вещь?
В голосе его слышалось брюзгливое вздорное раздражение.
Дежуривший в зале стражник почтительно ответил:
— Доставлена князем Асано Такуминоками…
— Что-что? Князем Асано?! — Кира даже изменился в лице от негодования. — Да кто позволил?! Выставить на церемонию приветствия императорских посланцев ширму, расписанную цветной тушью, — это же верх невежества! Скажи, чтобы ее скорее заменили!
Произнося эту гневную тираду, Кира невольно стукнул веером по ширме. Его благостное настроение немедленно испарилось, сменившись желчным недовольством.
Узнав о случившемся, князь Асано поспешил во флигель. Пустячное происшествие послужило поводом для нового соприкосновения этих двух людей, которые и в прошлую встречу так не понравились друг другу. При виде белого холеного лица красавца-князя Кира почувствовал, как затаенная ненависть с удвоенной силой клокочет в груди.
Ширму безотлагательно заменили.
Поведение Киры в этом деле, как на него ни взглянуть, было ничем не оправдано. Достаточно было просто указать на допущенную в ходе подготовки к приему оплошность и на том закрыть тему. Не было никакой необходимости повышать голос, устраивать разнос да еще бить веером по ширме.
Князь Асано ничего не сказал приближенным. Он полагал, что нет иного пути, как все претерпеть в одиночку, скрывая в глубине души боль и досаду, однако выражение лица невольно выдавало его чувства. По горькой улыбке самураи догадались, какие переживания господин пытается от них утаить, и сами мучались от сознания своего бессилия. Дело усугублялось тем, что не только князь, но и часть его вассалов оказались на грани нервного срыва.
Вскоре последовал еще один инцидент. Все произошло вечером того же дня. Хикоэмон Ясуи торопливо подошел к князю и доложил:
— Тут одно странное дело… Князь Датэ перестелил в опочивальнях гостей татами.[52] Вроде бы по указанию его светлости Киры…
