Александр Старшинов - Завещание императора
Она огляделась. Остановку выбрали около какого-то задрипанного одноэтажного домишки, явно не похожего на гостиницу. Оно и понятно: с похищенной женой военного трибуна ночевать в гостинице глупо.
«А где главарь?» – Мелькнула надежда: вдруг мерзавец отлучился, и ей удастся подкупить его подручных, уговорить помочь и…
– Что тут у нас? Золотишко? – Кулачный боец возник будто ниоткуда, схватил Кориоллу за руку. – Опасно такие вещички носить – на дороге люди страшные встречаются – могут и вместе с рукой оторвать… – Он заржал.
Потом рванул браслет с запястья, сдирая кожу, и сунул к себе в мешок.
Никаких иных украшений Кориолла не носила. Но в повозке был сундучок с дорогой паллой и набор серег с ожерельем. Все это вскоре очутилось в руках боксера.
– А теперь спать… Я сегодня устал, ублажать никого не буду. – Главарь демонстративно зевнул. – А вот завтра помыться придется, к грязным девкам не хожу, запомни…
Гримаса отвращения исказила лицо Кориоллы.
– Что кривишься? Я, может, тебя и не хочу. Я, может, девочку твою выберу.
Теперь на лице Кориоллы отразился ужас.
– Мой муж… – Кориолла старалась говорить твердо, но голос предательски дрожал. – Мой муж тебя убьет. Разорвет на куски.
– Твой муж? – хмыкнул главарь. – А где он? Что-то его здесь не видно! Или это вон тот красавец… – указал на Прима. На его изувеченное лицо и выпученный глаз не каждый мог смотреть без содрогания.
– Это мой слуга…
– Ах, слуга… Он трясется от страха, вон – щеки аж дрожат, и брюхо дрожит. Отчего он такой трус, а? Тьфу, противно… Эй, красавчик, иди, отнеси тряпки госпожи в комнату, а то ей будет жестко спать на полу. Несмотря на жирок… – И боксер бесцеремонно ущипнул Кориоллу за ягодицу.
В ответ та влепила негодяю пощечину и тут же отлетела к стене – рот наполнился кровью. В тот же миг Прим вскинул руку. Камней на дорожке хватало, и один из них очень удачно лег в руку. Боксер схватился за голову и медленно осел на землю. Меж пальцев его лилась кровь. Камень – страшная сила, в битве при Каннах камень, пущенный из пращи, тяжело ранил консула Эмилия Павла. А ведь тот был в шлеме. В отличие от боксера.
Подручные тут же накинулись на Прима и, повалив на землю, начали избивать.
– Не смейте… не надо! – закричала Флорис.
Нянька обхватила ее и зажала рот рукой.
Кориолла медленно отерла паллой лицо и тут же испуганно отшатнулась. Рядом с нею стоял один из похитителей – так ей показалось… В таком же сером плаще и грязной тунике.
Ни слова не говоря, парень что-то вложил ей в ладонь и скрылся в кустах.
Кориолла повернулась к стене лицом, прикрыла лицо рукой, делая вид, что плачет, и раскрыла ладонь. Незнакомец вложил ей в руку маленький нож. Таким можно порезать… сильно… А если в шею…
Она закусила разбитую губу. Прим уже не стонал и не кричал – слышались только глухие удары.
«Он крепкий…» – попыталась уговорить себя Кориолла.
Она шагнула к боксеру. Один удар. Она уже отвела руку, но тот вдруг поднялся. Шатнулся, размазал пятерней кровь по лицу.
Теперь удар ей было не нанести.
– Хватит! – закричала она в ярости, ненавидя себя за дурацкую медлительность. – Я и мои дети хотим отдохнуть. – Ей показалось, если она покажет свое полное равнодушие к Приму, его прекратят избивать…
«Прим, прости меня…» – мысленно попросила прощения у верного слуги.
– Ладно, довольно… Бросьте пса хозяйке в комнату. Пусть видит, как ее защитник помирает, – приказал главарь.
Он оперся на плечо подскочившего крепыша и пошел к колодцу – умываться. Тем временем двое заволокли Прима в комнату. А боксер, умывшись, поглядел сначала на Флорис, потом на няньку с Гаем на руках и что-то сказал крепышу… Тот кинулся к няньке, вырвал из ее рук малыша Гая. Кориолла ахнула, рванулась к сыну. Но крепышу Гай был не нужен – он сунул его в руки подбежавшей Кориолле и поспешил назад к господину.
В это время двое других схватили няньку за руки и поволокли. Третий уже на ходу задирал на ней длинную тунику. Женщина не сопротивлялась. Мерзкая свора кинулась вслед за лакомой добычей.
Гай плакал, надрывался. Но не мог заглушить жеребячье ржание и пыхтенье того, кто оказался в этой очереди первым.
– Скорее, в дом! – приказала Кориолла дочери и буквально поволокла одной рукой Флорис в комнату, другой придерживая орущего Гая.
На довольно прочной двери оказался запор, и Кориолла задвинула его, решив ни в коем случае не открывать. В комнатушке почти не осталось мебели, только ломаная кровать, на которой невозможно было лежать. Узорная деревянная решетка на окне ломаная, но пролезть человеку невозможно – разве что руку просунуть. К тому же окно выходило во двор, так что беглеца сразу заметят.
Прим лежал на полу и, судя по сиплому дыханию, был еще жив.
– Я не хочу с ним… пусть его заберут! – потребовала Флорис, указывая на окровавленного Прима.
Мать толкнула ее в угол.
– Я не хочу слушать, как он хрипит! – выкрикнула Флорис.
Мать вновь толкнула ее и всучила плачущего Гая.
Сама же встала на колени рядом с Примом.
Закат уже догорел, но разбойники развели перед домом костер, и его всполохи отбрасывали блики на стены.
Прим что-то еще бормотал… Одно и то же слово… Кориолла не сразу поняла, что он повторяет раз за разом: «Пить…» Но воды в комнате не было. Ни капли. Все вещи остались в повозке. А о том, чтобы передать кувшин с водой пленникам, похитители не озаботились.
Все, что имелось у Кориоллы, – это ножик с коротким лезвием… если ударить в шею, то Прим умрет быстро. Кориолла сидела на полу, обхватив голову руками, понимая, что никогда в жизни не сможет нанести этот удар.
Неожиданно какая-то тень легла на решетку окна, раздался шорох, и что-то упало внутрь. Кориолла кинулась на звук, стала ощупывать пол и нашла баклагу с водой. Кто-то из разбойников все же смилостивился над ними.
Глава III
ЛЮДИ НАМЕСТНИКА
Осень 866 года от основания Рима
Вифиния, Никомедия
Весь вечер Приск раздумывал, как выпутаться из ловушки, которую сам же себе устроил. Оставлять пергамент в руках Плиния он не собирался. В крайнем случае – военный трибун просто свяжет раба-библиотекаря и заберет свиток. Но Приску не хотелось совершать подлость по отношению к хозяину. С другой стороны, как уговорить наместника добровольно отдать свиток, придумать не получалось.
Во сне военный трибун сам составлял завещание Траяна, но только начинал писать, как тут же буквы меняли очертания, и получалось, что завещает он не империю, а свой старый дом и мозаичную мастерскую. Но эта подмена не отменяла важности пергамента.
Но дописать Приск не успел: рука неизвестного (под капюшоном широкого плаща не разглядеть лица) выхватила пергамент, и похититель кинулся из дома наружу. Военный трибун помчался следом, выскочил из вестибула и… оказался на улице незнакомого города – узкие улицы радиально сходились к центру, вокруг одноэтажные дома с белеными стенами, узкие оконца, сероватый камень мостовой, фонтаны на перекрестках. Приск метался по лабиринту улиц, пока не уперся в стену из красноватого камня, окружавшую центральную постройку – то ли храм, то ли агору или и то и другое разом. Он стал искать вход, но не находил. Вот ворота, вот другие, но все – ложные. Настоящего входа не было. А там за стеной хохотал таинственный похититель.
Приск проснулся на рассвете, усталый, разбитый, как после долгого и трудного пути. Сон не принес облегчения – лишь утомил. Пора на тренировку! Хотел растолкать Марка, но передумал. Надо сначала самому набрать форму.
Военный трибун вышел в перистиль размяться до завтрака – за годы, миновавшие после службы, он сильно отяжелел, и, несмотря на то что продолжал тренировки, домашние потешные бои не шли ни в какое сравнение с марш-бросками и занятиями в военном лагере. «Хорош я буду, если обычные легионеры увидят, что я похож не на бывшего центуриона, а на исходящую паром автепсу[58] этого самого центуриона…» – мысленно подгонял себя Приск, размахивая бронзовыми гантелями.
Утро было прохладным, злой ветерок заставлял убыстрять движения. В рассветном небе ласточки чертили замысловатые петли, в портиках громыхал калигами сменившийся с ночной стражи караул.
Городской раб, уже немолодой и медлительный, выметал насыпанные на ночь влажные опилки, открывая взору искусную мозаику с богиней Деметрой в центре и гирляндами из цветов и плодов по краю. Глаз знатока приметил и сочетание серо-голубых, коричневых и желтых камешков в узоре, и ту искусность, с какой передавались тени на лице Деметры и в глубине розовых лепестков.
Приск отложил гантели. Постоял пару мгновений, потянулся, несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул; орать стихи или команды в тишине осеннего утра, упражняя дыхание и командирский голос, было неловко.
Вместо этого военный трибун обнажил принесенный с собой утяжеленный тренировочный меч. Р-раз… Он сделал внезапный выпад. И тут же над его ухом что-то свистнуло. Приск инстинктивно отпрыгнул в сторону, перекатился и очутился в тени портика за колонной. Тренировочный меч – нелучшее оружие, но все же – оружие. А то, что просвистело над ухом, несомненно, было легким дротиком, если судить по звуку. Легионера в железной лорике или трибуна в доспехах такой дротик не убьет. Но человека в одной набедренной повязке сразит насмерть.
