Наталья Павлищева - Хозяйка Блистательной Порты
Нет, все знал и все понимал. Просто за много лет привык мыслить с Ибрагимом похоже, свои решения только подтверждать его доводами, привык пользоваться его знаниями и ловкостью. А еще… Сулейман не очень любил внешний блеск и мишуру публичности. Праздники – это хорошо, но иногда султан даже завидовал женщинам, которые могут сидеть за занавесом и не обязаны красоваться на коне или на троне. Сулейману куда больше нравились размышления в тиши своих покоев или в саду, создание украшений, чтение книг, стихосложение… И куда меньше – торжественные приемы с множеством ритуальных действий, громкой музыкой и обязательным шумом. Понимал, что как правитель обязан выполнять все эти ритуалы, что блеск империи прежде всего воспринимают через его блеск, но понимать и любить – не одно и то же.
Для блестящих приемов и хитрых разговоров с послами был Ибрагим-паша. Но оказалось, что визирь пошел дальше, ему подали кисть руки – готов отхватить всю ее по плечо.
Сулейман был умен, очень умен, как и скрытен. А еще честен с собой. Он сознавал, что Ибрагим не преувеличил, сказал послам правду – султан действительно поступал по его подсказке, отдал в руки визиря так много, что правил, по сути, он. Но одно дело – получить власть и пользоваться ею, совсем иное – возвестить об этом на весь мир. То, что сегодня услышали послы, завтра станет известно всей Европе. Там мало кто понимает, что Сулейману достаточно сделать всего одно движение, сказать одно слово, и участь самого разумного и могущественного визиря будет решена, что не султан в его руках, а сам Ибрагим в руках Сулеймана просто игрушка, жизнь которой немного стоит.
За Ибрагимом не стоит янычарский корпус или армия, способная сбросить самого султана за обиду, учиненную визирю. Ибрагима не поддержит армия, если он решит пойти против своего владетеля. Вся мощь Ибрагима в его дружбе с султаном, в доверии Повелителя, в их многолетней привычке советоваться. Лишись визирь этого доверия, в одночасье потеряет все остальное.
О чем же Сулейман размышлял?
Он мог уничтожить Ибрагима, не вызвав недовольства окружающих, визиря любили еще меньше, чем Хуррем. Иностранные купцы и послы быстро нашли бы себе другой объект для лести и подарков. Остальные паши вздохнули бы с облегчением, янычары обрадовались, а Хатидже не стала надевать траур навечно.
И все-таки султан понимал, что не сделает этого. Ибрагим стал единомышленником так давно, они столько пережили, передумали вместе, столько приняли решений, стали братьями по духу. Такое не предается и не вычеркивается одним движением руки. Они братья пусть не по крови, но по духу, неважно, что один султан, а другой визирь…
Но вот оказалось – важно. Ибрагим, пользовавшийся неограниченной властью с согласия Сулеймана, вдруг решил, что обладает этой властью сам и способен обойтись без своего благодетеля. На мгновение Сулейману стало даже смешно: что было бы, оставь он Ибрагима на съедение его врагам? Растерзали бы быстрей, чем голодные львы добычу. Неужели грек не понимал свою зависимость от турка? Понимал, но решил, что может держать султана в руках, водить, как куклу на ниточках, как евнухи – львов на поводках.
Проблема была в том, что Сулейман не представлял никого рядом с собой на месте Ибрагима-паши.
Так что же, всю жизнь ходить у него на поводке и слушать, как визирь хвастает перед послами, что султан у него в руках?
Внутри росла ярость, от которой становилось страшно. Его дед султан Баязид сменил двадцать девять визирей, отправив многих в руки палачей, отец султан Селим Явуз за восемь лет сменил шестерых, троих из которых казнил. Сам Сулейман за двенадцать лет только заменил старого Пири-пашу на молодого Ибрагима. Плохо это или хорошо? Хорошо, потому что постоянство означает, что султан не действует по капризу, к тому же, назначая друга главным визирем, Сулейман дал ему клятву, что никогда не снимет с должности без настоящих на то оснований. Плохо, потому что обладание большой властью у Ибрагима вызвало излишнее самомнение, он просто забыл, в чьих руках действительная власть, что его собственная власть только по воле Сулеймана.
И все же Сулейман не мог удалить от себя Ибрагима в том числе и из-за своей клятвы…
А еще существовали два человека, которые знали, что султан слышал хвастливые речи своего визиря, речи, за которые того следовало казнить тут же! Как и казнить тех, кто такие речи слышал вместе с султаном. Луиджи Гритти и Хуррем… Что делать с этими двумя?
Луиджи Гритти не мог быть уверен, что за решеткой стоял именно султан, он просто уловил движение, но прекрасно понимал, что даже если там не сам Сулейман, то Повелителю будут переданы слова визиря. Сын венецианского дожа был в ужасе от разверзнувшейся под ногами бездны, он понимал, что его собственная голова полетит следом за головой визиря. Сердце заныло: не успел, оказался не в то время не в том месте… Бежать, но куда? В империи найдут и казнят другим в назидание.
Попытка объяснить Ибрагиму, что произошло, ничего не дала, визирь только отмахнулся:
– Султан слышал? Пусть, он умен и прекрасно понимает, что я прав.
Гритти понял, что вразумлять визиря бесполезно, тот словно соловей на ветке – когда поет, ничего вокруг не замечает. Только песнь эта могла принести погибель не одному Ибрагиму. И Аловизо, только что качавший головой, мол, если султан решит отправить к визирю палача, никто мешать не станет, решил опередить своего благодетеля, попросту предать Ибрагима. Следовало немедленно выказать султану свою верность и попросить место подальше от Стамбула и беспокойного зарвавшегося визиря, чтобы не угодить на плаху с ним заодно.
Гритти весьма позабавил Сулеймана своим предложением… помочь Яношу Запольяи провести границу между Северной Венгрией и королевством ставленника султана.
Крысы побежали с тонущего корабля? Значит, Ибрагим и впрямь зарвался…
Султан согласился отправить Гритти в Венгрию маркировать границу и определять размер выплат с каждого города.
– Ни одной маленькой крепости, которую взяли мои воины, не должно достаться Фердинанду. Моему сыну, – насмешливо уточнил Сулейман. – Те земли, где ступали копыта османских коней, навечно принадлежат нам либо нашим друзьям.
Понимал ли, во что превратит Гритти это поручение? Венецианец – да не заработает на таком лакомом кусочке власти?
Луиджи Гритти, клявшемуся перед отъездом, что будет верой и правдой служить султану и только ему, не упустит и пяди земель Яноша Запольяи, не возьмет себе и ломаного гроша, хватило года, чтобы набить карманы бриллиантами и… быть растерзанным венграми, землями которых он, вопреки собственной клятве, торговал почти открыто. Заодно с Ибрагимом или нет, но Гритти попросту продавал австрийцам венгерские города, вернее, пытался продать, за что и был уничтожен.
Но это позже, а тогда он поспешил унести ноги из ставшего смертельно опасным дружбой с зарвавшимся визирем Стамбула.
С Роксоланой разговор получился иной.
Сама она, сколько ни думала, выхода найти не могла. Сулейману дорог Ибрагим, так дорог, что не приказал схватить и казнить, даже услышав обидные для себя слова, за которые его предки уже давно уничтожили бы любого. Как объяснить, как доказать любимому, что его унижает собственный раб, что еще немного, и начнут смеяться, если уже не смеются?
Сулейман позвал к себе вечером, был почти мрачен и произнес без предисловий:
– Ибрагим-паша говорил все это нарочно, по моей просьбе, чтобы повысить доверие к себе со стороны послов и вызвать их на большую откровенность.
Нашел-таки оправдание! Роксолана почувствовала, как сжало сердце: такое оправдание явного неуважения к себе означало, что Сулейман простил визиря, что будет терпеть его власть и подобные слова и дальше, допустит, чтобы тот произнес подобное в присутствии Повелителя. Власть Ибрагима поистине оказывалась безграничной…
Ну уж нет! Она найдет способ уничтожить проклятого грека, если этого не может сделать сам султан.
Но говорить об этом нельзя, Роксолана только покачала головой:
– Я не слушала речей Ибрагима-паши.
И Сулейман промолчал. Но знал только одно: это временно, Ибрагим не вечен, а вот умницу Хуррем он ни удалить от себя, ни уничтожить не сможет. Вдруг отчетливо понял: если и есть кто-то, кто всецело за него, то вот эта женщина. Не потому, что зависит больше от Ибрагима-паши, даже не потому, что мать их детей, а потому, что ее сердце принадлежит ему, а его – ей.
Но Хуррем женщина, а женщина не может стать визирем, даже если она самая умная в империи. Визирь остался прежним, хотя сам Сулейман понимал, что дни Ибрагима-паши сочтены.
Каждую минуту, когда не была занята детьми, когда не беседовала с Повелителем, не была вынуждена присутствовать на праздниках в гареме, Роксолана размышляла о том, как свалить Ибрагима.
Она сумела «подсказать» Сулейману, что пора бы перевести шех-заде Мустафу в Манису, что Махидевран не зря приехала в столицу, что не стоит идти против традиции, а Мустафа достойный наследник… И снова Сулейман с удовольствием выслушал просьбу возлюбленной, потому что она угадала его собственные желания.
