Иван Ле - Хмельницкий. Книга вторая
После долгих колебаний и суетливых сборов король Сигизмунд Ваза наконец сам выехал из Варшавы, чтобы во Львове или южнее его возглавить всеобщее народное ополчение.
Наконец-то сам король возглавит ополчение!..
— Сам Иисус Христос и папа римский благословили Речь Посполитую, чтобы под моим королевским началом она сбила спесь и высокомерие с зазнавшегося султана! — точно молитву произнес король, садясь в пышную, хотя и тяжеловатую для военных походов карету с золотыми гербами.
Пять пар подобранных под цвет золотистой кареты лошадей стремительно ринулись в путь, везя короля на поля кровавых битв, где, напрягая последние силы, жолнеры и казаки сражались с турецкой ордой.
Торжественный отъезд короля на политые кровью и усеянные трупами поля сражений у Днестра больше напоминал траурную церемонию, чем триумфальное шествие всемогущего монарха.
Народ воспрянул духом, восприняв пышный выезд короля на войну как символ безопасности страны. Правда, продвижение короля к месту сражения было таким же медленным, как и подготовка к отъезду. Словно и не на войну он ехал. Часто останавливался по пути, чтобы подписать все новые и новые послания старостам края. Рескриптами и приказами он поторапливал шляхту с ее войсками, чтобы они поскорее объединились в могучую армаду посполитого ополчения под его монаршим началом.
Бесконечные переодевания короля, как того требовал придворный этикет, то в походное, то в официально-гражданское одеяние отнимали немало времени. Они тормозили продвижение королевского военного кортежа.
Но Сигизмунд III был уверен, что он всегда будет королем, что бы ни произошло под Хотином или в другом месте. Пускай кричит Криштоф Радзивилл об опасности, которая угрожает Польше со стороны шведского короля Густава-Адольфа. Сигизмунд Ваза больше верил в свою звезду, благословленную иезуитами и папой римским, чем каким бы то ни было тревожным депешам и сообщениям гонцов, скакавших к нему со всех концов государства.
Во время остановок в пути король наряжался, как для торжественных дворцовых приемов. Непременно садился в кресло, надевал на голову монаршую бобровую шапку. Кружевной белоснежный воротник, плотно облегавший шею и веером спадавший на плечи, делал Сигизмунда скорее похожим на венецианского дожа, чем на «первого шляхтича Короны» с великопольскими традициями и нарядами. Адамасская шелковая мантия, черные парижские чулки и лаковые туфли с золотыми пряжками и драгоценными камнями, как на перстнях, были необходимыми атрибутами королевского убранства.
Во время этих остановок и приемов, точно шумный рой пчел, монарха окружали многочисленные посланники, кардиналы ордена, адъютанты с высокими военными званиями. Они стремились не к канцлеру Льву Санеге, а к находившемуся в походе королю!
С каждым днем увеличивалось число дипломатов, иезуитов и курьеров, сопровождавших короля в его походе. Сигизмунда встречали воеводы, старосты и сопровождали дальше командиры все новых и новых отрядов поспольства, призванного в армию.
По строжайшему повелению короля на приемах в пути предпочтение отдавалось гонцам, прибывшим с поля битвы под Хотином. Они принимались королем вне всякой очереди. Ведь где-то под Хотином в обыкновенном полевом шатре лежит в лихорадке его сын-наследник Владислав. Именно как наследник престола он требовал заботы короля, надеялся на нее. Владислав, как сын от первой из двух жен короля — сестер-австриячек, не был избалован отцовской любовью. Но все же он — наследник, предопределенный судьбой!..
10
Дипломаты, иезуиты, воеводы тянулись за королем тяжелым хвостом, надоедая ему своими требованиями, советами. Особенно иезуиты! Они готовы были даже воздух, которым дышит король, заменить крестом и Евангелием.
— Адъютанта ко мне! — велел Сигизмунд перед очередным приемом.
Красивый мазур-полковник тотчас явился, бряцнув блестящими шпорами.
— Кто сегодня прибыл на прием и… какие самые неотложные дела? — сдержанно поинтересовался король.
— Очевидно, его милость подканцлер пан Липский… — начал адъютант.
Но король перебил его:
— Пан Липский, как и сам канцлер, без предупреждения может lada chwila[18] заходить ко мне, полковник. А кто есть из гонцов?
«Lada chwila» король произнес особенно подчеркнуто. Адъютант воспринял это как признак раздражения короля или иронического отношения к польскому государственному языку. Так уж повелось у королей польской шляхты: король Стефан Баторий, венгр по происхождению, даже с женой разговаривал с помощью переводчика. Да и то — на латинском языке. Его крылатое выражение — Non decet regem psittacum esse[19], — стало любимым афоризмом и высокомерного Сигизмунда Вазы…
— Ваше величество, снова прибыли гонцы от королевича Владислава и от старосты Любомирского.
— Не староста, а польный гетман, который героически заменил покойного Яна Кароля Ходкевича. Какое-то проклятие лежит на королевских польных гетманах. Вот уже второй пал смертью храбрых на кровавом поле битвы в Молдавии. Кто еще?
Гонцов, которых надо было принять в первую очередь, собиралось по нескольку на каждый прием. И так изо дня в день…
И вот после недельного беспокойного похода из Варшавы до Львова к Сигизмунду прибыл гонец гусарского оршака, которому Заруцкий лично передал донесение о казни казацкого атамана Бородавки.
— Гонец из Киевского воеводства? Да, любопытно, любопытно! По-видимому, пан Томаш Замойский хочет испросить у меня совета, куда направить соединение вооруженных посполитых, собранных из пяти украинских воеводств?
— Гонцы пана киевского воеводы тоже со вчерашнего дня ждут приема вашего королевского величества. А о соединении посполитых, как изволили сказать ваша милость, не стоит беспокоиться. Но здесь прибыл гусар, — смутившись, доложил полковник-адъютант.
Король открыл глаза, чуть приподнял голову и снова опустил ее, сидя «на тропе». При этом он еще раз взглянул на белоснежный кружевной воротник — признак королевского могущества.
— О чем докладывают гусары? — на немецком языке спросил король.
— Известный вашему королевскому величеству слуга ротмистр Заруцкий предательски убит джурой полковника Сагайдачного банитованным Вовгуром.
— Убит Заруцкий? — Дорожное Евангелие тут же выскользнуло из рук короля. — Тот самый Заруцкий, которому…
— Именно он, ваше величество…
— Поймали, наказали преступника?
Адъютант многозначительно развел руками. Только спустя некоторое время тихо добавил:
— Точно вихрь налетел этот изменник, как рассказывает курьер. На глазах у сотни гусар его величества… ускакал в лес. Известно, что это был один из любимых джур пана Сагайдачного, а родом…
Король, словно его кто-то толкнул в спину, поднял голову:
— На кой леший мне нужна родословная этого опришка, убийцы! Позвать гусара ко мне. Сам желаю услышать позорное донесение, коль убийца доверенного королевского слуги ускользает из рук целого отряда беспомощных воинов.
Адъютант ушел выполнять приказание разгневанного короля. Убийство Заруцкого — чрезвычайное событие для короля. Ведь правительство шляхты направляло Заруцкого с особым поручением не без ведома короля. Наоборот, это делалось по его приказу… И только что чрезвычайный гонец Владислава известил его о казни Бородавки. Король хотел услышать это и от самого исполнителя воли Речи Посполитой. А казаки, оказывается, уже стали мстить за это шляхте. Заруцкий первая жертва. Кто же будет следующей?..
— Позор! В шляхетской Польше правит не король, а любой диссидент… казак, банитованный…
Сигизмунд Ваза нервно ходил по комнате, ожидая гонца-гусара. Но увидел не гусара, а сразу троих совсем нежданных. Одного из них он знал очень хорошо. Однако был удивлен появлением его здесь. Изящно одетый, молодой, Ежи Оссолинский первым поприветствовал короля. Оссолинский завершал свое образование в Вене, Париже и последнее время в Лондоне, одновременно выполняя дипломатические поручения, не гнушаясь и грязных шпионских дел. Что заставило его так поспешно прибыть из Лондона к нему на аудиенцию?..
Почтительно став на одно колено, этот молодой, но уже бывалый дипломат поцеловал протянутую руку короля. Пересыпая родную речь латинской, он произнес:
— Рекомендую вашему королевскому величеству прославленного воина Речи Посполитой, ныне полковника Стройновского, шляхтича из юго-западных областей нашей страны! Сам же я приехал на несколько диен из Лондона, чтобы взять жену. И вдруг встретились…
Запыленный после дальней дороги, добираясь на лошадях из-под самого Хотина, давно не бритый, в потертом в боях полковничьем мундире и в казацкой шапке с малиновым шлыком, полковник действительно поразил короля. Он по-военному подошел к королю, учтиво поприветствовал его, склонив лишь голову. Порывисто снял шапку и по-казацки сунул ее себе под мышку.
