Александр Волков - Царьградская пленница
А на помощь богатырю и его кметам спешили люди от соседних учанов. И впереди всех, яростно размахивая мечом, мчался Угар.
Спаслись только те из печенегов, кто успел вскочить на лошадей и ускакать.
Остальные все полегли на каменистом берегу Днепра. Убитых врагов купцы обобрали до нитки, и голые трупы их были ночью сброшены в кипящий Ненасытец – жертвы богу войны и наживы.
Русских погибло четверо. Их тела бережно положили в учан, чтобы похоронить по христианскому обряду, когда будет возможно.
После больших потерь степняки угомонились и только изредка стреляли из луков.
И вот нос «Единорога» коснулся воды. Гребцы и воины весело стащили лодью в днепровское лоно, люди взмахнули веслами и грянули песню.
С громкими победными кликами русские спускали на воду учан за учаном, и скоро флотилия оставила врагов далеко позади.
В этот день миновали Внука, который, оправдывая свое название, был гораздо скромнее деда Ненасытца. Последние три порога не потребовали больших усилий.
Перед караванщиками открылось глубокое чистое русло Днепра, заключенное в скалистых берегах. Здесь враг был менее опасен, чем у злого Ненасытца. Надо только зорко сторожить в ночную пору, а днем степняки не страшны.
Лютобор разговаривал с выздоравливавшим Митяем.
– Сей раз мы благополучно прошли, – сказал начальник стражи.
– Эвося, благополучно, – хмыкнул Митяй. – Четверо убитых благополучно? Их дома жены с детьми ждут, а они вон мертвые, в учанах. Да еще десяток раненых.
– Четверо – это немного. Ты то в толк возьми, парень, о прошлом годе мы двадцать семь человек потеряли, а бывало, половина ватаги оставалась на порогах лежать, а остальных в полон уводили.
– Может, это я вам счастье принес? – усмехнулся мальчик.
– Может, и ты, – согласился великан.
Глава пятая
Бродник Угар
Ниже порогов простирался большой остров Хортица длиной до двенадцати верст и шириной более двух. Несколько веков спустя Хортица стала местом пребывания знаменитой Запорожской Сечи. Но в эпоху нашего рассказа это был пустынный остров, покрытый редкой растительностью. Здесь караваны останавливались на отдых после пережитых трудов и битв.
На Хортице русские хоронили своих мертвецов, если удавалось вынести их из боя. Так было и в этот раз. В каменистой почве вырыли могилу, опустили туда погибших товарищей. Хрисанф прочитал короткую молитву, и над павшими был насыпан невысокий холмик. Много таких холмиков виднелось повсюду.
На Хортице ватажники вздохнули свободнее: главная опасность вражеского нападения миновала. Теперь можно было спокойно отдохнуть.
Светлана и Зоря рассказали Угару, как очутились они в купеческом караване, идущем в Царьград.
Бродника одели во все новое. Его длинную свалявшуюся бороду и волосы подстригли, и недавний пленник приобрел благообразный вид. Получив от Ефрема доспехи и оружие из тех, что купец вез на продажу в Царьград, Угар держался с достоинством.
Угар узнал от Зори и Светланы о своей жене и детях, которых они видели так недавно. Семье помогали все односельчане.
– Живут твои, и кабы не думы о тебе, было бы им совсем ладно, – сказал Зоря.
Бродник повеселел и начал рассказывать о том, что с ним случилось после побега из Черторыя.
Уходя из поселка, Угар унес с собой кремень и огниво, захватил лук со стрелами, немного провизии в торбе. Воинские заставы у пограничной полосы бродник миновал в ночное время и углубился в степь.
– Встретил я в Диком Поле такого же бедолагу, как я, – говорил Угар. Звали его Корнеем. Ушли мы с ним в верховья Северского Донца и там, в глухой чаще, поставили шалаш. Пробивались охотой: били глухарей, куропаток, а когда удавалось и косулю подстрелить. Все было бы ладно, да уж очень мы без соли маялись. Возьмешь жареное мясо в рот, а оно как трава…
– А как вы зимой от холода спасались, дядя Угар? – спросила Светлана.
– До зимы нам дожить в тех краях не удалось, – объяснил бродник. – Выследили наше убежище печенеги по дыму от костра и налетели на нас. Отбивались мы с Корнеем яростно. Я ихнего кагана застрелил, и того мне нехристи простить не могли. Доля моя в полону была самая тяжкая: больше всех работал, меньше всех кормили, хуже всех одевали. А все-таки… все-таки, – Угар хитро улыбнулся, – обманул я недругов. Главное дело, они что-то чуяли, в набеги на русскую сторону меня не брали. А оттуда, из ихней степи, не убежишь.
– А ныне? – жадно спросил Митяй.
– Ныне недохват у них в рабах случился. И ихний Тохта, главный в этой шайке, распорядился взять меня: дрова рубить, за коньми ухаживать. Вот и взяли на свою беду! – рассмеялся Угар. – Как пришли мы к Днепру, я все высматривал случай. Речь-то их я за время плена научился понимать. И вот слышу, сговариваются: «Большой-де караван идет, хорошо бы его разграбить…» Они за вами три дня по берегу шли, да все места им неподходящими казались. А перед Ненасытцем изготовились к бою, это я узнал точно. Меня они на ночь веревкой связывали, да токмо я веревку перегрыз, сторожа придушил, нож его взял и к реке уполз. А там срезал толстую камышину – и в воду. Мыслил я так: «День просижу, два просижу, в воде захлебнусь, а нехристям в руки не дамся». Долго мне пришлось на дне просидеть с камнем в руках, чтобы вверх не подняло. Продрог до костей, а все таюсь. И уж только как услышал я бранный шум и гул и крики людские – высунул голову. Смотрю – наши!..
Зоря в восторге обнял Угара.
– Ух, и молодчина ты, дядя! Как я рад, что ты поедешь с нами в Царьград выручать родимую!
– И я рад, племяш, так рад, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Самое-то главное, успокоили вы меня насчет моих…
Глава шестая
От Днепра до Истра
После однодневной стоянки на Хортице караван Онфима двинулся дальше. В этих местах Днепр протекал по широкой долине, и берега его на сотни сажен в ширину поросли кустарниками и камышами, через которые не мог пробиться ни зверь, ни человек. Сама природа защищала плывущих по реке.
От Хортицы до днепровского устья считалось около трехсот верст. Этот путь прошли за четыре дня без особых усилий. Впереди их ожидали Лиман и Русское море. Здесь, на острове Березань, купеческие караваны устраивали стоянку, самую длинную на пути. Им предстояло плавание по морю, а море не шутит с беспечными и неосмотрительными.
На Березани вновь осмотрели учаны, потрепанные на порогах, заделали пробоины, установили морскую снасть – мачты, паруса. Чтобы готовить горячую пищу, плотники сколотили помосты для костров, а на них наложили толстый слой дерна, запасли дров.
Воины отдыхали после трудного похода: купались, пели песни, от безделья бились на кулачках, а зрители ставили заклады – кто победит.
На двенадцатый день после отправления из Киева караван Онфима вышел в море.
Редко какая из купеческих ватаг решалась плыть от устья Днепра к Царьграду напрямик – через Русское море. Летом погода обычно стояла хорошая, и все же страшно казалось пускаться через великую пустыню моря, где за много дней пути не видно будет ни клочка земли. А если вдали покажется парус, то еще неизвестно, стоит ли этому радоваться, или держаться подальше, потому что встречные мореходы могут оказаться разбойниками.
Почти все караваны двигались вдоль берега, держа направление на юго-запад и оставляя сушу справа. А слева синела бесконечная морская гладь, тянувшаяся до кавказских берегов.
Первый день пути оказался для плавателей благоприятным. Дул попутный северный ветерок, и учаны быстро бежали под парусами, оставляя за собой пенистый след. Теперь лодьям необязательно было следовать друг за другом цепочкой. Они лишь следили, чтобы не отбиться от других и не затеряться в морском просторе.
Во время путешествия случались дни, когда люди могли оторваться от тяжелой работы. Интересно было в часы отдыха послушать былинников. Они сказывали былины про богатырские подвиги Ильи Муромца и Добрыни Никитича.
На «Единороге» былинником оказался сам кормчий, старый Хрисанф. Передав руль одному из гребцов, он сказывал певучим голосом старинную былину «Илья и Идолище поганое».
От захожего человека Илья узнал, что в граде Ерусалиме беда: не стало там четья-петья[89] церковного, не слышно звона колокольного. Горюют там царь Константин Боголюбович и царица Елена Александровна. Расселилось у них в палатах Идолище поганое, в длину оно пять сажен, голова у него как пивной котел, глаза как блюда громадные.
Илья оделся каликой[90] перехожим и пустился в путь.
Из того ли было города из Мурома,
Из того ли из села Карачарова,
Выходил удалый добрый молодец,
Илья Муромец, крестьянский сын.
Приходит Илья в город Ерусалим,
К царю Константину Боголюбовичу,
К его палатам белокаменным.
Вскричал Илья зычным голосом.
«Уж ты гой еси, царь Константин Боголюбович,
Уж ты гой еси, царица Елена Александровна,
Подайте милостыню спасенную
Ради Христа, царя небесного!..»
От того ли от каличьего голоса
Небо с землею потрясалися,
Белокаменные палаты пошаталися,
Во палатах столы всколебалися,
На столах питья-кушанья расплескалися,
За столом князья-бояре попадали…
Поганое Идолище приужахнулося.
Возговорит Идолище поганое:
«Уж ты гой еси, царь Константин Боголюбович,
Эки у вас на Руси калики голосистые!..»
Притихшие гребцы и воины слушали старого сказителя с глубоким вниманием, где удивляясь, а где и посмеиваясь.
