Вячеслав Перевощиков - Воевода
– А как же кинжал? – Само поднял вверх подаренный князем клинок.
– Ты цепляешься за этот кинжал, как утопающий за соломинку! – Старшой рубанул кулаком воздух. – А если кинжал пропадет?
– Как пропадет?
– А так, похитят его, и все тут.
– Да кто его похитит? Ни один печенег не пойдет на такое.
– Печенег не пойдет, – согласился Верен, но больше ничего говорить не стал.
– Вот и я про то, – подвел итог спору довольный Само. – Так что ты, как хочешь, а мы идем на пир к печенегам.
– Ну и идите себе на... – старшой в сердцах выругался и пошел прочь.
За Вереном потянулись те, для кого осторожность и недоверие были сильнее желания покутить с печенежскими девками. Но и среди этих степенных людей многие тяжко вздыхали, поглядывая на веселые огни на другом берегу реки.
– Эх, какие плясуньи, – мечтательно произнес Ольстин, делая кислую мину.
– Плюнь ты на этих девок, – рассердился Верен. – Давай-ка лучше ушкуйников дозорами расставим.
– Давай, – уныло согласился Ольстин.
Старшой вдруг резко повернулся к нему и, схватив сильными руками за ворот рубашки, буравя его горящим взглядом, воскликнул:
– Да пойми ж ты, сердцем чувствую – быть беде!
– Да я что, против, что ли, – Ольстин отвел глаза в сторону. – Я ж говорю: давай разведем твоих ушкуйников по дозорам. Хотя по мне лучше девок разводить.
Верен сердито посмотрел на недовольного друга и проговорил устало:
– Я с тобой о деле, а ты все о бабах, да о бабах. Противно слушать.
– Тебе-то противно? А с дочкой воеводы о чем шептался? – Ольстин хитро ухмыльнулся.
Старшой, опешив, угрюмо и сосредоточенно посмотрел на друга и вдруг расхохотался, поняв его намек. Но объяснять он ничего не стал, а только сказал:
– Да будет тебе и пирушка, и бабы. Не горюй! Вот только ночку эту переживем, и все тебе будет.
– Заметано, – лукавый глаз Ольстина подмигнул зеленой искрой. – Ну, смотри, старшой, с тебя теперь причитается.
– Не боись, не заржавеет, – Верен хлопнул друга по плечу. – Ты лучше возьми ушкуйников человек пять да спрячь их в зарослях рогоза слева от брода, а я справа вдоль берега поставлю парней.
– Лады, – повеселевшим голосом откликнулся Ольстин.
Они разошлись в разные стороны, придерживая левой рукой висящие у бедра мечи, и оба, наверное, думали про то, как их, вполне мирных людей, жизнь снова и снова заставляет браться за оружие, и что хочешь ты или нет, а каждый купец на Руси прежде всего должен быть воином.
Глава 9
Путь несчастий
Чем сильней вечерние сумерки сгущали тени, тем громче звучали веселые крики и песни на другом берегу. Верен понимал, что это всего лишь от тумана, в котором все звуки слышны дальше и сильней и который, окутав реку призрачным облачком, стал потихоньку расползаться по соседним лужкам и долинам. Но все равно ему казалось, что кто-то специально издевается над ним и поддразнивает его, показывая издалека, как бы ему могло быть хорошо, если бы он не придумал себе видение берегини. Нетрудно было представить, что думали остальные купцы, которые поверили ему. Верен с ужасом поймал себя на мысли, что ему впервые хочется, чтобы хоть что-нибудь случилось, хоть что-то произошло. Он не представлял, как утром посмотрит в глаза товарищам, что скажет.
– Не боись, отбрешемся как-нибудь, – словно прочитав его мысли буркнул хмурый Ольстин. – Но без бочки пива тебе будет не обойтись.
Верен ничего не ответил, а тяжело вздохнув, подтолкнул носком сапога выкатившуюся из костра полуобгоревшую ветку. Головешка ударилась о горящие куски дерева, сложенные шалашиком, выбив из них целый сноп искр, которые тут же устремились в сумрачное небо, тускло мерцающее звездами. Никто не проронил ни слова. Купцы молча сидели вкруг костров, стараясь не смотреть друг на друга и особенно на своего старшого. Время тянулось мучительно медленно, и казалось, что ночь будет бесконечной. Внутри широкого круга, образованного из телег и крытых возков, которые были поставлены друг за другом широким полукольцом, горели три костра. Отблески пламени, мерцая, просачивались между фигурами людей и, нырнув под тележные оси, убегали в степь полосками красноватого света. Оттуда, как из бездны, тихо смотрела немигающим черным взглядом сама Тьма.
Вдруг справа от брода, в зарослях рогоза, раздался сдавленный вскрик, несколько хлестких ударов стали о сталь и жуткий, леденящий душу вой, оборванный тупым звуком рвущихся тканей. Костер, у которого сидел Верен, был ближе всего к неизвестному источнику страшных звуков, и все, кто был рядом с ним, мгновенно вскочили на ноги.
«Вот оно, началось», – подумал старшой, и сердце сжалось на миг от дикой смеси чувства радости сбывшихся ожиданий и чувства животного, почти парализующего, ужаса от ощущения страшной и неизбежной опасности.
Но страх, чуть замедлив движения, был не в силах сделать что-либо более с опытным воином; сердце Верена еще билось испуганным воробышком, когда он уже мчался к зарослям рогоза, выхватывая на ходу меч. Следом за ним бежали остальные купцы. Кто-то торопился поджечь заготовленный факел, кто-то окликал остальных, и вскоре весь русский стан пришел в движение. Люди хватали оружие и тревожно всматривались в окружавшую их темноту. Верен был уже совсем рядом с частоколом черных от ночного сумрака стеблей рогоза, когда навстречу ему колыхнулись несколько темных силуэтов. Рука с мечом непроизвольно дернулась вперед, клинок крутанулся, срубая сочные толстые стебли.
– Кто там? – выдохнул Верен сдавленным голосом.
– Да мы это, старшой, – приглушенно отвечал знакомый голос одного из ушкуйников, оставленных в дозоре.
Глаза после освещенного круга у костра с трудом привыкали к сумраку, но, наконец, Верен разглядел лица своих воинов и связанного человека, которого ушкуйники волокли за собой, как мешок барахла.
– Кто это? – удивился старшой, вглядываясь в вымазанного грязью пленника.
– А сейчас мы это узнаем, – прямо к ногам Верена ушкуйники бросили связанного и принялись пинать его ногами, отплевываясь и стирая с лица грязь, пахнущую кровью.
– Стойте! – вскрикнул старшой, продолжая сжимать меч.
Воины на секунду остановились, но уже через мгновение двое из них, тяжело дыша и остервенело ругаясь, снова принялись пинать пленника, а третий, уже насытившись местью, захромал к кострам каравана, сжимая рукой рассеченный рукав другой руки, понуро висящей и, видимо, раненой в бою.
– Да стойте же! – Верен схватил пленника за ворот и приподнял его над землей.
Ушкуйники, зло поблескивая угольками глаз, перестали бить, но руки их все еще дергали сжатыми кулаками, и они все еще продолжали страшно ругаться.
– Гаденыш! – воскликнул один из них. – Кабы не моя кольчужка, так не жить бы мне уже. Я первого-то еще издалека заприметил; он, зараза, как раз прям на меня пер. Ну, я его пропустил мимо себя и сзади по башке рогвицей[33] легонько, чтоб оглушить, значит. И только я подумал, что ловко я с вражиной управился, как вдруг этот гад совсем рядом прямо из воды выскочил, и глазом я не успел моргнуть, как он ножи в меня метнул: один, потом другой, потом третий. Ну, тут уж меня зло взяло...
– Ладно, ладно, молодцы ребята, – сказал старшой, передавая пленника в руки подоспевших купцов. – Всем вам по куне, а теперь давайте к костру, расскажете все, как было, поподробнее.
– Так там же еще один, который оглушенный, остался, – вытирая руки о траву, недовольно пробурчал ушкуйник.
– Так давайте и его к костру! – выкрикнул Верен. – Быстро!
Ушкуйники снова нырнули в темноту, а остальные шумной толпой пошли к стоянке, тревожно обсуждая происшедшее и гадая о том, кого же изловили сторожа. Пленного, связанного по рукам и ногам, двое дюжих молодцев без труда волокли за собой, едва задевая его ногами взбудораженную землю. Вскоре все оказались около костра, и огонь осветил покрытое синяками и ссадинами лицо черноволосого человека. Он был весь перемазан в болотной грязи и вонял тиной и гнилью. Слуги быстро принесли пару ведер воды и, немного оттащив пленника в сторону, стали смывать с него грязь. Тот злобно зыркал глазами и крутил головой. Но едва вода очистила его от грязи, как все присутствующие внимательно вгляделись в него. Кто-то тихо присвистнул, кто-то удивленно ахнул.
– Да это ж печенег! – не скрывая своего злорадства, воскликнул Верен. – А ведь мудрый Само уверял, что ни один печенег не посмеет напасть на нас! Он же говорил, что нас охраняет древний обычай, который ни один печенег не посмеет нарушить!
Старшой торжествующе оглянулся вокруг. Вот он, час его правоты и победы над теми, кто не верил в него, вот она – минута неизъяснимого наслаждения, когда десятки глаз восторженно смотрят на него и снова признают его, только его, вождем каравана. Но едва справедливая радость коснулась его губ неким подобием улыбки, как новая мысль тревожно стукнулась в сердце.
