Леонтий Раковский - Кутузов
— Никак нет, ваше высочество.
— Так слушайте. Года два-три назад, ранней весной, мы как-то засиделись с Куракиным. Говорили о непонятном, таинственном. У меня вдруг разболелась голова. Я говорю: "Пойдем, князь, пройдемся по набережной инкогнито". Вышли. Идем как в дозоре: впереди, шагах в пяти, лакей, я, за мной Куракин, а за ним, в замке, — второй лакей. Ночь лунная, тени густые, странные. Идем. Вдруг вижу, слева в нише дома — высокий человек. Завернулся в плащ, шляпу надвинул на глаза, как испанец. Чуть я поравнялся с ним, он пошел рядом. Думаю: это какой-либо гвардеец для охраны. Никак не могу вспомнить, кто бы это мог быть такой высокий: Пассек не Пассек, Гагарин не Гагарин. Думаю: какой-нибудь правофланговый солдат. Шагает четко, но шаг тяжелый, гулкий. И чудится мне: левый бок мой стал холодеть. "Кто это?" — спрашиваю у Куракина. "Где, ваше высочество?" — "Идет слева от меня". — "Слева от вас — стена дома. Человеку не пройти! А впереди — лакей!" Я протянул руку — правда: холодная стена… Идем. Спутник не отстает. И вдруг он заговорил. Я слышу глухой голос — рот у него закрыт плащом. Наглость — он осмелился назвать меня по имени: "Павел!" Я вспылил: "Что тебе нужно?" — "Павел! Бедный Павел! Бедный князь!" Я оборачиваюсь к Куракину: "Ты слышишь?" — "Ничего не слышу". — "Кто ты?" — спрашиваю у незнакомца. "Тот, кто принимает в тебе участие". — "Чего ты хочешь?" — "Хочу предостеречь тебя". — "От чего?" — "Если желаешь умереть спокойно, живи как следует!" В это время мы подошли к большой площади у Сената. "Прощай, Павел! Ты еще увидишь меня здесь", — сказал и приподнял шляпу. И я вижу: да это мой прадед, Петр Великий! Я вскрикнул от изумления. Куракин ко мне: "Что с вами?" Я оглянулся — прадед исчез. Я ничего не ответил Куракину, а скорым шагом во дворец. Я увидел прадеда на этом месте еще раз, когда матушка поставила ему памятник… Ну что вы на это скажете, Михаил Ларионович?
— Не следует много курить, ваше высочество, — с легкой улыбкой ответил Кутузов.
А сам невольно вспомнил рассказы Порошина, который в детские годы Павла был его воспитателем. Порошин всегда удивлялся впечатлительности и необузданной фантазии своего воспитанника.
Уже было совершенно темно, когда Кутузов, откланявшись, выехал из старомодной, странной Гатчины.
Глава седьмая
ПОСОЛ РОССИИ
В особливом уважении на усердную службу Вашу, многими отличными подвигами доказанную, избрали мы Вас к сему торжественному посольству.
Рескрипт Екатерины II КутузовуДипломатическая кариера сколь ни плутовата, но, ей-богу, не так мудрена, как военная, ежели ее делать, как надобно.
КутузовКутузов уже больше месяца жил в маленьком украинском городишке Елисаветграде: он задержался на пути в Константинополь.
Из Петербурга Михаил Илларионович выехал в конце февраля 1793 года со свитой торжественного посольства в шестьдесят восемь персон, воинскими командами и большим обозом, всего в шестьсот человек.
В Петербурге еще была настоящая зима, еще сердито завывали февральские метели, и Екатерина Ильинишна, провожая мужа, уговаривала, чтобы он повязал шею пуховым шарфом; а в Москве по-весеннему глянуло солнышко, с крыш застучали капели, и все шарфы оказались лишними.
И чем дальше продвигались на юг, тем становилось теплее.
Из саней пришлось пересесть в коляску. С каждым днем было труднее ехать: снег стаял, дороги раскисли.
По Украине шла буйная, веселая весна.
Посольский обоз еле тащился и наконец застрял где-то в пути. А Михаил Илларионович торопился.
По Ясскому мирному договору 1791 года в пограничном городке Дубоссары на Днестре должен был состояться размен послов: Кутузов из Дубоссар направлялся в Константинополь, а турецкий посол беглер-бей[11] Румелии Рашик-Мустафа-паша — в Петербург.
Только в половине апреля посольство доставилось в Елисаветград.
До Константинополя было еще так далеко, а уже обнаружилась вся сложность миссии Кутузова.
Михаил Илларионович помнил обыкновение турок презрительно относиться ко всем немагометанам, помнил их всегдашнее стремление унизить "франка", если только он допустит это.
От мелочно-щепетильных турок можно было ждать любого подвоха. Кутузову рассказали, сколько пришлось его предшественнику князю Репнину в посольство 1775 года выказать твердости, чтобы удержать турок на должном месте.
Ближайшая задача Михаила Илларионовича была: выдержать характер, не отступать ни на йоту от условий, на которых договорился Николай Васильевич Репнин.
У турок еще не были готовы перевозочные средства, они, как обычно, делали все в самую последнюю минуту, но и у Кутузова еще не прибыл обоз. Приходилось ждать.
Было томительно сидеть в пыльном, скучном селе, которое пышно именовалось "городом", "крепостью святой Елисаветы".
Все эти посольские "дворяне", офицеры для посылок, квартермейстеры, вагенмейстерские помощники и прочие чины, в большинстве своем состоявшие из офицеров армии и флота, от тоски и безделья потихоньку дулись в карты да любезничали с горожанками.
У самого Кутузова дел было мало. Небольшая дипломатическая переписка, которую он вел с Петербургом и поверенным в делах в Константинополе полковником Хвостовым, отнимала у него не много времени. Вечера оставались совершенно свободными.
К Михаилу Илларионовичу приходили посидеть за чайком приятели — генерал-аншеф Петр Богданович Пассек, который был назначен "комиссаром" проводить со стороны России размен послов, и генерал-майор Илья Андреевич Безбородко, брат министра иностранных дел, старый боевой товарищ Кутузова. Безбородко считался "первым приставом посольства": на его обязанности было сопровождать турецкого посла в Петербург.
Обычно они заставали у Михаила Илларионовича его ученика и давнего сослуживца секунд-майора Бугского егерского корпуса Павла Андреевича Резвого, заведовавшего в свите царскими подарками, и советника посольства Николая Антоновича Пизани.
Кутузов приглашал Пизани потому, что Николай Антонович несколько лет прослужил первым драгоманом в Константинополе и превосходно знал быт и нравы турок. Михаил Илларионович хорошо изучил турок на поле сражения, но в мирной обстановке знал мало и хотел узнать их и с этой стороны.
— Вам, Михаил Ларионович, надо уже пить не чаек, а кофе по-турецки — без сливок и сахара, — сказал в один из вечеров Пассек, принимая от кутузовского денщика стакан чаю.
— А почему это турки, словно наши московские барыни, так любят кофе? — подумал вслух Кутузов.
— Для мусульман кофе не просто напиток, а "капля радости", "отец веселья". Турки считают, что кофе открыл Магомет, — ответил Пизани.
— Хорошенькая радость! От кофе только сердцебиение, — скривился Безбородко.
— Да и аппетита никакого…
— Арабское слово "кафе" и значит "лишающий охоты к еде", — объяснил Пизани.
— Что ж, — вздохнул Михаил Илларионович, — придется пить кофе и есть барашков, а я баранины не люблю.
— Телятина, конечно, лучше, — улыбнулся Пассек.
— Турки не едят ни свинины, ни телятины, — напомнил Пизани.
— Может быть, так не едят, как не пьют вина? — язвительно заметил Безбородко. — Николай Васильевич Репнин рассказывал, что в Константинополе расходуется вина больше, чем в Париже.
— Я никогда не слыхал у турок веселых песен, — сказал Кутузов.
— Когда пьяный осман поет, он вздыхает до слез! — поправил Пизани.
— Не всякий пьяница весел. Турок вообще угрюм как сыч. Угрюм и ленив, — отрезал Пассек, не питавший большого расположения к ним.
— Не знаю, как в мирной обстановке, а в бою турок не ленив, — возразил Кутузов.
— Да, в бою он деятелен и жесток! — поддержал Безбородко. — Это мы хорошо видели в Измаиле.
— Турок очень сострадателен, — защищал османов Пизани.
— К кому?
— К животным…
— Видал я, как они колотят осла, когда осел не хочет тащить непосильную кладь.
— Кажется, турки любят детей, — вставил Резвой.
— Турки ценят только мальчиков, — повернулся к Резвому Пизани. — Ежели турок скажет, что у него трое детей, это значит — у него трое мальчиков. Девочки в счет не идут.
— Тогда мне с моими пятью дочерьми придется говорить, что я — бездетный, — улыбнулся Кутузов.
— Говорите — пятеро детей, кто в Константинополе проверит? — пошутил Безбородко.
— Найдутся. Первый — английский посол сэр Энсли. Он обо мне успеет все узнать, пока дотащимся… До смерти надоело ждать!
— Да, всем невмоготу. Давеча я смотрю, наши офицеры режутся со скуки в картишки. Что ни день — поминают царя фараона! Даже зависть берет! — сказал Безбородко.
— Что и говорить: фараон вещь приятная! — оживился Пассек.
![Вера Кауи - Такая как есть [Запах женщины]](/uploads/posts/books/6935/6935.jpg)
