Валентин Костылев - Иван Грозный
Царь велел привести для допроса пленного польского хорунжего.
Когда в палату вошел громадного роста стройный поляк, еще нестарый, с отвислыми густыми черными усами, царь сказал окружающим его боярам:
– Этот дылда, когда его повалили и отняли саблю, искусал зубами трех наших воинов. У, зверь! Какие глаза! Непокорные, злобные. Послушаем же, что он скажет.
Царь по-польски спросил его: что думает он, поляк, о своем господаре Стефане Батории и о войне с Москвою.
– Я – солдат. Под звон мечей и грохот пушек я думаю только о том, чтобы убить вpaгa! – уклончиво ответил поляк.
Царь повторил свой вопрос, добавив:
– Я вижу – храбрый ты воин, но теперь ты мой пленник и не слышишь звона мечей и стреляния пушек. Тебе есть время подумать и сказать мне правду.
– Правда та, что в Польском королевстве, как и в других странах, не у всех одинаковые мысли и чувства. Много и таких, которые неприязненно относятся к королю, – сказал хорунжий.
– Кто же эти люди? – испытующе спросил царь.
– Ян Контрим, хорунжий бывший радунский, посажен в острог. Осуждал короля. Говорил: высокие, почетные должности в руках людей, связанных родственными узами. Радзивилл, Малецкий, Замойский и другие вельможи, близкие к королю, делают что хотят. А Рафаил Чубинский, трокский шляхтич, по приказу короля убит. Говорил, будто король, собрав сокровища покойного Сигизмунда-Августа, уехал к себе в Трансильванию... А Мартин Подейко, мой сосед, староста тыкотинский, болтал, будто королева плачет день и ночь. Король-де пренебрегает ею за ее лета, замышляет развод. Послал будто Петра Вольского, епископа Полоцкого, к папе получить благословение на развод. За эти разговоры пана Подейко бросили в земляную тюрьму...
– Добрый же твой государь! Надобно было бы срубить голову Подейке. Грешно подданному судить о государевом доме! – перебил хорунжего царь, спросив, как его звать.
– Мое имя Валентин Бернатович Щапанович.
– Валентин! Вижу я: честный ты человек, верный слуга своего царства... А не жаловались ваши люди на короля, якобы не выполнил он своих обещаний раде?!
– Да. Приходилось слышать, будто король нарушает свое слово, данное в Трансильвании, когда звали его на престол. Пришлые люди, чужеземцы, венгры и немцы получают староства [125] и почести... Венгру Бекешу король дал Ландскаронское староство, а герцог Курляндский утвержден во владении княжеством не так, как значилось в договоренности сейма с королем. Много всего плохого можно наслушаться о короле... Но где, в какой стране нет людей, недовольных своими королями?! Я далек от королевского двора, и мне дела нет до того, какой король. Я люблю свою землю, свою Польшу, за нее и дрался, за нее и умру. Я – не наемник, не ландскнехт, а сын своей земли, своей матери, я – природный поляк. Несчастье, в котором находится моя родина, не позволяет мне выставлять напоказ перед чужим королем наши раны. Не спрашивайте больше меня! Не хочу отвечать.
Иван Васильевич, обратившись к ближним боярам, сказал:
– Напав на Псков, этот шляхтич думает, что он защищал свою землю. Глупец! Разбойник!
Царь зло рассмеялся:
– Вижу, как отравлен ты ядом Стефановой алчности. Знай, неразумный слуга своего короля: Полоцк, Сокол, Невель, Великие Луки, Псков и лифляндские земли – наши, русские, исконные земли. Хотел я тебя отпустить на волю, но теперь вижу, что ты – подлинный враг наш... Таких надо губить!
И, обратившись к Богдану Бельскому, царь крикнул:
– В земляную тюрьму его!
Когда хорунжего увели, царь поднялся и весело сказал:
– Дерзок! Но спасибо ему! Вижу теперь я: Бог начинает прощать мне былую гордыню. Надобно мне было тогда дать шляхте в короли царевича Федора. Ошибся я. Однако Псков свое дело делает: спеси становится меньше у Степана! Да и дружба его с панами киснет.
Царевич Иван собирался на охоту.
Несколько юных боярских детей с секирами, почтительно стоя около его покоев, перешептывались:
– Царевич Федор, видать, на Ирине женится?..
– Сам Борис Федорович Годунов говорил...
– Хитер! Сестрицу свою просватал... Ловок!
– Батюшка государь благословил их.
– Н-ну?!
– Болтают... А мне откуда знать?!
– Велика сила Годуновых!..
– Велика.
– Все теперь переженились, и сам батюшка Иван Васильевич на Марии Нагой. И царевич Иван на Шереметевой, а ныне и Федор! Дай Бог!
– Наше дело малое, и люди мы малые, да ответ большой. Только молиться нам о них и остается.
– Помолчим.
За дверью послышались шаги.
Насторожились.
Дверь распахнулась, вышел царевич Иван. В охотничьем зеленом кафтане с черными шнурами на груди, в татарской шапке с большим орлиным пером. У пояса два длинных охотничьих ножа. Высокий, стройный, с черными проницательными глазами, всем обликом своим похожий на отца. Лицо дышало здоровьем и царственной самоуверенностью.
– Готово ли? – спросил он небрежно. – Псари на местах?
– Готово, все готово, пресветлый государь! Псари на местах. Ловчие у коней.
– Вина взяли?
– Взяли, государь.
Но только царевич сделал два шага к двери, как навстречу ему со двора вышел прибывший от государя гонец. Он упал в ноги царевичу и проговорил задыхающимся голосом:
– Батюшка государь тебя требует.
Иван Иванович поморщился; на лице его появилось выражение неудовольствия, но он быстро овладел собою и сказал с послушанием в голосе:
– Коли батюшке государю угодно, иду тотчас же.
– Бог спасет, батюшка Иван Иванович!
Гонец ушел. Царевич Иван отпустил своих людей, сказав:
– Завтра поутру...
Когда царевич Иван вошел в государеву палату, в ней находился царевич Федор.
Царь строго посмотрел на сына.
– Добро, князь! – усмехнулся он. – Помешал я тебе. На охоту, поди, собрался? За козой гоняться?
Царевич Иван молчал.
– Пришла надобность мне поговорить с вами. Недомогаю я. Предсказал мне один вещун: недолго проживу я.
– Полно, батюшка! – жалобным голосом испуганно воскликнул Федор. – Не нашим ушам слышать то!
– А ты что, Иван, скажешь?! Надо ли думать о том? Не пора ли нам совет держать: как будете царствовать? Я не бессмертен, я хилый, немощный. Устал я! Ну, что же ты молчишь?
Иван, как бы очнувшись от своих сторонних мыслей, стал на одно колено и, прильнув губами к руке отца, тихо произнес:
– Прости нас, батюшка государь! Неразумны мы, малосмысленны. Господь не допустит...
Иван Васильевич ласково погладил его по голове:
– Встань, Иванушка. Слушайте меня.
Царевич поднялся. На глазах у него были слезы.
– Садитесь! – приказал царь.
Некоторое время он сидел в раздумье, уставившись взглядом в угол, а затем, как бы отряхнув с себя какую-то надоедливую мысль, вдруг обратился лицом к царевичам:
– Чада мои, Иван и Федор, хочу сказать вам, как отец, – стойте на своих ногах, держитесь своею волею, чтоб отцу и людям можно на вас опереться, но не чтоб вы опирались на других. Вы имеете много, и то богатство может перейти в несчастье ваше. Бойтесь своих земных сокровищ! Недолго излениться и изнежиться от изобилия. Все вас зовет к наслаждению, а добро, кое вы оказываете другим, достается вам без труда... Всякий талант, данный вам Богом, не добыт вами трудом. Не гордитесь же и не довольствуйтесь благодарностью льстецов! Не обманитесь! Не сочтите данное вам Богом за свою доблесть. Вы богаты, но можете при своем богатстве смердить душевными язвами хуже площадного убогого нищего. Учитесь жить своим умом, трудом и уменьем. Смотрите за собою – к каким людям вас тянет и с какими вам учнет быть неловко и тягостно... Берегитесь, коли вам придется приятствовать дружбою с людьми легкими, ничтожными; они потакают вашим греховным слабостям! Они безрассудно, в угоду диаволу пособляют дурному ради своекорыстия. Таких много близ юных владык. Меня не баловали в дни моего младенчества. Сиротою рос я среди развратных гуляк и мздоимцев и немало слез пролил от обид и унижений. Благодарю за то Господа Бога – горе научило меня править своим умом, своею волею, не поддаваться льстивым уветчикам.
Оба царевича, затаив дыхание, слушали отца. Уже не первый раз такие наставления, однако сегодня слова царя звучали с особою значительностью, как бы предсмертное завещание.
Отпустив царевича Федора, Иван Васильевич велел старшему царевичу остаться, чтобы поговорить с ним наедине, особо.
Он достал из сундука свиток и, развернув его, сказал:
– Слушай. Вот – духовная грамота о престолонаследии.
Тихим, слегка перерывающимся голосом царь Иван начал читать:
– «Благословляю сына своего Ивана крестом животворящим древа большим цареградским да крестом Петра-чудотворца, которым чудотворец благословил прародителя нашего великого князя Ивана Даниловича и весь род наш. Да сына ж своего Ивана благословляю Царством Русским, шапкою Мономаховской и всем чином царским, что прислал прародителю нашему царю и великому князю Владимиру Мономаху царь Константин Мономах из Царьграда...»
