Форт Далангез - Беспалова Татьяна Олеговна

— …Наживаюсь буквально на всём, — продолжал я, подражая манере немца пренебрегать собеседником. — Например, даю деньги в рост, а в России, прошу заметить, ростовщичество морально осуждаемое занятие…

Я заметил, конечно, как моя драгоценная Амаль изобразила на своём милом личике уморительно недовольную мину — ах, шла б она лучшей за колодой Ленорман! — но меня уж было не остановить:

— … Но если дорогой мой паша испытывает затруднения, то я готов помочь и даже не возьму процентов.

— Я верну долг по окончании военных действий, — проговорил Камиль-паша с некоторой даже озабоченностью. — Затруднения с деньгами возникли из-за прерванных войной коммуникаций. Это просто заминка, задержка — не более того. Но вот закончится война, и тогда моим затруднениям конец. Так я получу возможность расплатиться с долгами.

— Очень верно подмечено. Господь мой всемогущий, как же ты прав, дорогой Ахмед! Во время войны в первую очередь страдают коммуникации, из-за чего денежные потоки, так сказать, меняют свои русла. От этого страдают как промышленность и торговля, так и отдельные предприниматели. Вот, например, я. Ранее уже упоминал о реквизиции мадьярским командованием лошадей с моего конного завода. И это далеко не все мои потери. Есть и ещё!

— Иными словами, денег у вас нет? — насупился Гузе. — В таком случае, как вы собираетесь выбираться отсюда?

Подобный подход меня слегка обескуражил, но не слишком-то удивил. Любой остзейский вояка, как истинный ладскнехт, не упустит добычу, оказавшуюся у него в руках.

— Уважаемый герр Гузе! Наличные деньги в наши смутные времена слишком тянут карман, а потому я предпочитаю держать их в банках нейтральных стран.

— Отправьте телеграмму вашему поверенному в нейтральную страну, — не скрывая раздражения, парировал несносный Гузе.

— Непременно отправлю! А следом за телеграммой отправлюсь в указанном направлении сам, потому что в наши смутные времена ни одни поверенный ни в одной нейтральной стране не поверит телеграмме, отправленной с театра военных действий.

— Ибрагим прав, — Камиль-паша снова кивнул, и кисточка на его феске снова совершила головокружительный кульбит. — Турецкая Армения — театр военных действий. Правда, сейчас, ближе к зиме, бои приняли позиционный характер и накал противостояния ослабел, но…

— Обещаю вернуться с деньгами! — заверил я, прижимая руки к груди. — И не только. Обещаю кроме денег всевозможнейшие дары. А залогом своих обещаний оставляю Амаль — ты ведь не против, дорогая? — и этот несессер.

Тут-то я и выложил на стол свой главный козырь.

Во всё время моей лживой тирады, позабыв о никому не интересной Ленорман, Амаль стояла у окна, рассматривая нечто любопытное за решёткой небольшого садика.

— Я согласна остаться в Османии, — тихо молвила она. — Климат Швейцарии, конечно, не плох, но я слишком боюсь бомбовых разрывов и ядовитых газов. Европа будет страдать ещё много-много лет, а вот здешние места, оказавшиеся вдали от войны, покажутся любому истинным раем.

— Быть по сему! — вскричал я, поднимаясь и давая понять генералу и его советнику, что визит мой окончен.

Пытаясь попрощаться и с Амаль тоже, я распахнул объятия, но чаровница внимательно рассматривала нечто в крошечном садике за окном и проигнорировала мои объятия. Господь мой всемогущий! Мало ли я смирялся? Пришлось смириться и с этим.

— Таким образом, ты даришь мне эту женщину, Ибрагим? — спросил паша у самой двери, до которой он меня проводил с вежливостью, достойной лучшего из хозяев.

— Таким образом, она останется с тобой ровно столько, сколько ты сам этого пожелаешь.

Довольная ухмылка чрезвычайно украсила тараканье лицо Камиль-паши.

— Женщина женщиной, а деньги деньгами! — молвил он, многозначительно поднимая палец.

— За деньгами дело не станет. Нам надо продумать оптимальный маршрут до Базеля. Я так же, как Амаль, не люблю бомбовых разрывов, штыковых атак и ядовитых газов.

В ответ Камиль-паша обещал мне всяческое содействие вплоть до самого Трабзона и дальше, при этом генерал, как я заметил, ни на минуту не выпускал из ладони уродливый подарок Амаль. Меня же чаровница одарила лишь холодноватым взглядом и одной короткой, но многозначительной фразой:

— Я буду ждать тебя в Эрзеруме, Ибрагим. Возвращайся!

Глава третья

18 ДЕКАБРЯ 1915 ГОДА. ШТАБ ОТДЕЛЬНОЙ КАВКАЗСКОЙ АРМИИ

(рассказ полковника штаба отдельной Кавказской армии Евгения Васильевича Масловского)

Могилёвскую ставку вполне устраивало устойчивое положение отдельной Кавказской армии, не просившей резервов, поэтому на осень 1915 года нам были поставлены только задачи активной обороны. Однако такая война совсем не соответствует характеру Николая Николаевича Юденича. Для начала он с разрешения Ставки создал собственный "маневренный резерв" и произвел перегруппировку армейских сил. Это, разумеется, не осталось вне поля зрения вражеской разведки. "Камиль-паша встревожился и запросил пополнения" — так доносил доверенный тайный агент Юденича, живущий и действующий в непосредственной близости от турецкого командующего.

Юденич торопился, но в то же время Николай Николаевич, помня о просчетах в первую военную зиму, позаботился об обеспеченности войск теплой одеждой, провиантом, боеприпасами, фуражом. Из приморских гор и Саракамыша доставлялись дрова.

Заботили Николая Николаевича и армейские коммуникации, которые в горах большей частью напоминали караванные тропы. В прифронтовой полосе с небывалым размахом велось дорожное строительство. Саперные роты и строевые части занимались прокладкой новых дорог и ремонтом старых.

Юденич хотел штурмовать Эрзерум. Жил этой идеей уже более полу года. Его донесения Ставке главнокомандующего содержали мотивы и планы зимней кампании. Параллельно проводились подготовительные работы. Но в ответах из Могилёва прослеживалась вполне определённая тенденция — отложить планы Юденича на потом, в "долгий ящик". Николай Николаевич нервничал, но с присущим ему одному железным упорством слал новые донесения, содержащие новые доводы. У нас его аргументация не вызывала сомнений, но в Ставке смотрели на вещи по-иному. Так минуло лето и началась осень. Переписка со Ставкой Верховного главнокомандующего становилась всё более оживлённой. Юденич верил в здравомыслие царя, и мы готовились к маршу на Эрзерум.

В тревожное время последних приготовлений к штурму эрзерумской крепости генерал Юденич дневал и ночевал в штабе. В небольшой комнатке, примыкавшей к штабной столовой, ординарец командующего Павел Лебедев установил железную, на вид совсем неудобную койку. Это "прокрустово ложе" и служило местом ночного отдохновения командующего отдельной Кавказской армией.

Тем памятным утром я постучал в дверь импровизированной генеральской спальни. Ответа не последовало. Тогда я уверенно направился в столовую, где и застал своего начальника, занятого утренними газетами.

— Вот, ищу упоминания об одном моём знакомом, — проговорил генерал, поздоровавшись со мной. — Обычно он не сходит с газетных листов, а я по старому и доброму знакомству слежу за его успехами. А тут вижу: пропал мой знакомый, а это значит, что скоро мы увидим его лично.

— Так точно, ваше высокопревосходительство!

— Что опять не так, Евгений Васильевич? — спросил Юденич, поднимая на меня глаза.

Весь его вид выражал воинственный оптимизм.

— Всё так, Николай Николаевич. Вот подготовленная мною записка об общем положении и об обмундировании, в частности. Это буду сообщать на Военном совете. Вы посмотрите предварительно?

— Если я "превосходительство", то вы, очевидно, чем-то недовольны.

— Никак нет. Позвольте…

Я распахнул папку, готовый передать в генеральские руки отпечатанные на машинке листы.

— Оставьте… закройте папку… чуть позже… — генерал досадливо махнул рукой. — Завтракать?

В одиннадцатом часу утра, за накрытым к завтраку широким столом Николай Николаевич Юденич выглядел одиноким и усталым. В углу на тонконогом столике с круглой, покрытой несвежей скатертью столешницей, нетерпеливо напоминал о себе пышущий паром самовар. В дальней части стола толпились скученно чайные столовые приборы. Прямо передо мной были расставлены нехитрые штабные яства: горка сваренных вкрутую яиц, исходящий испариной параллелепипед сливочного масла в серебряной маслёнке, толсто нарезанный сероватый хлеб на деревянном блюде, кое-как наструганные сало и колбаса, посыпанный зеленью творог в глиняной миске. Тут же в разномастной таре обычные соль, сахар, горчица и даже хрен. Штабные завтраки проходили зачастую a la fourchette, на бегу. Вот и я собирался перехватить что-нибудь на скорую руку, хоть кусок хлеба всё с тем же хреном. Но для начала мне хотелось, чтобы Николай Николаевич просмотрел отпечатанные листы.