Олег Михайлов - Громовой пролети струей. Державин
— То-то, Петруха, ты, словно пламень разгоревшийся, на нас наскочил! — обнял Державин друга. — А меня вот совсем иная пленира волнует. Постой-ка! — вдруг в полный голос крикнул он. — Ведь сегодня последний день масленицы! В Императорском дворце машкерад, на который и Бастидонова с дочерью непременно припожалует! Я хочу, Петруха, чтобы ты беспристрастными дружескими глазами сию девицу посмотрел...
Державин и Гасвицкий, в масках, с трудом пробирались сквозь веселящуюся толпу. Многолюдство объяснялось просто. Куранты били первую четверть после девяти пополудни, и сама государыня, по своему обыкновению появившись на маскараде в седьмом часу, уже поговорила с некоторыми вельможами, сыграла партию в вист и удалилась во внутренние покои. Ещё беззаботнее стало во дворце, и среди бархатных и атласных кафтанов, расшитых золотом или унизанных блестками, с большими стальными или стеклянными пуговицами, среди атласных робронов и калишей на проволоке, среди пышных полонезов и длиннохвостых роб с прорезями на боку замелькали простые платья: купцы с жёнами и дочерьми из своей, особливой залы перешли почти уже все в дворянские.
— Вот она! — с неумеренною громкостию воскликнул зачарованный поэт, хватая друга за рукав.
Бастидоновы степенно беседовали с сановитым толстячком — управителем Ассигнационного банка Кирилловым. Девушка обернулась на возглас, и лицо её покрылось милым румянцем.
Во всё время маскарада, следуя по пятам за Бастидоновыми, друзья примечали поведение молодой красавицы и с кем и как она обращается.
— Знакомство степенное, и натура, видать, скромная и благородная! — пробасил Гасвицкий.
— Люблю! Люблю! Петруха! — пылко ответствовал Державин.
— Тогда за чем дело стало? Ищи сватов...
Назавтра за великопостным, но всё равно обильным блюдами столом у генерал-прокурора Вяземского насмешливый Хвостов завёл речь о волокитствах, бываемых во время карнавала, а особливо в маскарадах.
— Не глядите, Александр Алексеевич, — обратился он к Вяземскому, — что новый экзекутор наш кажется скромником. Вчерась он целый вечер шашнями занимался.
— Правда ли это? — заинтересовался генерал-прокурор, глядя на Державина.
— Правда, и истинная! — волнуясь, ответил тот.
— Кто же сия красавица, — проскрипел Вяземский, — которая вас толь скоропостижно пленила?
Державин назвал её.
Пётр Иванович Кириллов, сидевший рядом с генерал-прокурором, нахмурился, но промолчал. А когда все встали из-за стола, отвёл влюблённого.
— Слушай, братец, — начал он, — нехорошо шутить насчёт почтенного семейства. Сей дом мне знаком коротко. Покойный отец девушки мне был другом, он был любимый камердинер Петра III, и она воспитывалась вместе с великим князем Павлом Петровичем, которого и называется молочною сестрою. Да и мать её тоже мне приятельница. Посему попрошу при мне насчёт сей девицы не шутить!
— Да я и не шучу! — отрывисто возразил Державин. — Я поистине смертельно влюблён!
— Когда так, что же ты хочешь делать?
— Искать знакомства и сватать!
Толстячок приподнялся на цыпочки и доверительно ответствовал ему пошептом:
— Я тебе могу сим служить...
Ввечеру оказались они с Державиным возле небогатого одноэтажного домика Бастидоновых. Босоногая девка, встретившая их в сенях с сальною свечою в медном подсвечнике, провела гостей в комнаты. Матрёне Дмитриевне Бастидоновой Кириллов объяснил, что, проезжая мимо с приятелем, захотел напиться чаю и упросил господина Державина войти с собою. По обыкновенных учтивостях гости сели и, дожидаясь чаю, вступили в общежитейский разговор.
Появилась живущая у Бастидоновой сестра Анна Дмитриевна с невесткою и племянницами, бойкими молодайками, которые непрестанно балабонили и хохотали, пересуживали знакомых, желая, видимо, показать гостям остроту свою и умение жить в большом свете. Поэт отвечал им невпопад, не сводя глаз с предмета своей любви. Она прилежно вязала чулок и в отличие от сестёр с великою скромностию лишь изредка вступала в общую беседу.
Черты её лица выказывали южное происхождение (отец девушки — покойный Яков Бастидон родом был португалец). Бледность лица ещё более оттенялась чернотою кудрей и бровей, блеском тёмных, как маслины, глаз, всегда добрых и доверчивых. Ей было семнадцать лет.
Меж тем, как та же босоногая девка начала подносить чай, Державин делал примечания свои на скромный образ мыслей матери и дочери, на опрятство и чистоту в платье, особливо последней, на её трудолюбие и здравые рассуждения и заключил, что хотя они люди простыв и небогатые, но честные, благочестивые, хороших нравов и поведения: «Коли я женюсь, то буду счастлив!» Посидев часа с два, гости отправились домой, испросив позволения и впредь быть к ним въезжу новому знакомому.
Дорогою Кириллов спросил Державина о его сердечном расположении.
— Ощущаю я, милейший Пётр Иванович, — пылко ответствовал поэт, — что обняла меня весною весна!..
Так решена была для Державина его судьба. Уже на другой день Кириллов сделал от имени Державина настоятельное предложение. Матрёна Дмитриевна попросила несколько дней сроку, чтобы порасспросить о женихе у своих приятелей. Сведения могли быть только самые благоприятные. Державин в те поры был в милости у сильного вельможи, имел множество связей и порядочное состояние — всего около шестисот Душ.
В свой черёд, и Державин выслушивал слухи о будущей своей тёще, вполне пристойной женщине, овдовевшей уже вторым браком. Поговаривали, правда, о ней разное — что она будто бы злобна и жестока, особливо со своими крепостными.
Державину достоинства и недостатки мамаши Бастидоновой, понятно, были не так уж важны, он рвался к дочери. Вскорости, нарочно проезжая мимо их дома, увидел он Катю Бастидонову, сидящую у окошка, и решился зайти. Он нашёл её одну, за пяльцами, и, поцеловав ручку, спросил, знает ли она через Кириллова о его искании.
— Матушка мне сказывала, — потупила Катя свои тёмные глаза.
— Что ж вы сами о сём думаете?
— От неё всё зависит...
— Но ежели от вас, могу ли я надеяться?
— Вы мне не противны... — прошептала девушка, закрасневшись.
Державин бросился перед ней на колена, осыпая её руки поцелуями.
— Ба, ба! И без меня обошлось! — воскликнул вошедший в этот момент толстячок Кириллов. — Где же матушка?
— Поехала разведать о Гавриле Романовиче, — простодушно ответила Катя.
— О чём разведывать! — всплеснул короткими ручками управляющий Ассигнационного банка. — Я его знаю, да и вы, как вижу, решились в его пользу. Кажется, дело и сделано. Пора обвещать о помолвке...
Появилась наконец и Матрёна Дмитриевна, сделали помолвку, но на сговор настоящий она не решилась без соизволения великого князя Павла Петровича.
Через несколько дней великий князь велел представить себе жениха, ласково принял его в кабинете, обещав хорошее, насколько в силах будет, приданое. По прошествии великого поста, 18 апреля 1778-го года был совершён брак. Счастливый Державин писал:
Хотел бы похвалить, но чем начать, не знаю:
Как роза, ты нежна; как ангел, хороша;
Приятна, как любовь; любезна, как душа;
Ты лучше всех похвал: тебя я обожаю!
5
— Гаврило, дорогой, пойми же, что стихи сии прекрасны, но в них мало життя! — Капнист, волнуясь, часто вставлял малороссийские словечки. — Они пишномовны и лишены простоты. А ведь стихи должны литися живо и легко...
— Васенька, друг любезный! Рази ж я сам не чувствую, что негодный стихоткач!
— Погоди, погоди! Зачем на себя зря плескати! Стихотворец ты изрядный, токмо бундучнисть твоим виршам мешает...
Разговор происходил на квартире у сенатского секретаря Хвостова. На низких, покрытых узорчатыми коврами оттоманках (хозяин привёз их, будучи при посольстве в Царьграде) рядом с Державиным сидели его новые друзья — советник посольства при Главном почтовом правлении Николай Александрович Львов[34] и служивший по горному ведомству отставной поручик Иван Иванович Хемницер[35]. Сам Капнист, чернобровый, с резкими чертами южного лица, полетаем носился по кабинету, размахивая листком с последними стихами Державина «Успокоенное неверие».
— Бери пример, друже, с древних — Горация и Овидия! Толь изящны и широсерды их вирши...
«Бери пример, — горько усмехнулся Державин. — Хорошо говорить так любезному другу Васеньке, когда он шпарит на французском, как по-российски, знает и латынь, и греческий, и теории искусства!»
Впрочем, все собравшиеся здесь были отмечены незаурядной учёностию. Все, кроме Державина. И сам Хвостов, и Хемницер, только что выпустивший без подписи книжицу басен, и, разумеется, Львов, разносторонностию своих знаний, интересов и дарований превосходивший прочих. Самобытный архитектор, он работал над проектами Невских ворот Петропавловской крепости, собора святого Иосифа в Могилёве; учёный-геолог, он мечтал о промышленной добыче каменного угля в Центральной России; поэт, он сочинял басни, вирши и намеревался попытать силы в «вольном» русском стихосложении в подражание народному творчеству; теоретик литературы, живописи, архитектуры, музыки, он штудировал Винкельмана, Дидро, помогал советами славным уже художникам Д. Г. Левицкому, А. Е. Егорову, композитору Е. И. Фомину и пропагандировал античную классику.
