Алексей Шеметов - Искупление: Повесть о Петре Кропоткине
— Только рабочие?
— Нет, в Советы Коммуны входили и врачи, журналисты, адвокаты, учителя, но они полностью разделяли…
— Так вот, — перебил Бачин, — если бы они не вмешались в дело, то Коммуна, глядишь, и устояла бы. Да, может, устояла бы. Это во Франции, а у нас в России рабочих оттесняет интеллигенция. Она, похоже, берется сделать революцию своими силами. Не за то берется, не то делает.
Рабочие настороженно смотрели на Бачина, опасаясь, что он своим очередным наскоком на интеллигенцию оскорбит Бородина.
— Игнатий, ты опять за свое, — сказал Обнорский. — Все гнешь в одну сторону. Зачем это?
— Зачем? — повернулся к нему Бачин. — А ты книгу «Бесы» читал?
— Читал. Как же ее не прочесть, когда о ней такой шум в печати. Но при чем тут книга?
— Книги пишут с жизни. Раз описан такой город, значит, он есть. А кто в этом городе затевает смуту? Кто заваривает кашу? Интеллигенция. Шайка интеллигентов. Разве они революционеры?
— Нет, не революционеры, — сказал Кропоткин. — Это проходимцы и приспособленцы. К революции могут прилепляться и такие. Но ведь «Бесы» — не газетная хроника, а художественное произведение, хотя автор и оттолкнулся от известной нечаевской истории. В романе описаны ужасные злодеяния мерзавцев, действующих якобы во имя какого-то «общего дела». И что же, будем теперь видеть в каждом русском нигилисте беса?.. Вы, Игнатий Антонович, опасаетесь, что интеллигенция оттеснит от революции рабочих. Этого не случится. Революцию может совершить только народ.
— Совершить-то он совершит, а дальше что? — сказал Бачин. — Власть захватит какое-нибудь другое сословие, а мы опять внизу?
— Все будет зависеть от воли народа. Поставит ли он властвовать над собою других тунеядцев взамен нынешних чиновников, или сам возьмется устраивать свою жизнь. Дворянское чиновничество вконец разложилось. Это можно видеть в тех же «Бесах», если внимательно их читать. Российская империя начинает разваливаться. Революция неизбежна, и народ, призванный ее совершить, должен уже теперь ее готовить. Ему необходимо хорошо подготовиться не только к решающим битвам, к свержению монархии, но и к построению нового общества, чтоб не допустить к строительным делам ни буржуазию, всегда готовую вставить палку в колесо революции, ни проходимцев и карьеристов, которые могут навязать народу какую-нибудь чиновно-бюрократическую систему и погубить великую идею социализма.
Кропоткин говорил и все смотрел на Бачина, надеясь, что в конце концов спадет с его лица усмешка высокомерного недоверия. Но Игнатий Антонович и сегодня оказался непробиваемо отчужденным, и у Кропоткина опять, как в тот давнишний вечер, когда Бачин впервые презрительно усмехнулся ему в лицо, остался едкий осадок на душе.
Нет, Игнатию мы всегда будем чужаками, думал он, расставшись с рабочими на улице. Может быть, и все заводские относятся к нам с недоверием, но не выказывают этого? Однако не стали бы они так дружно собираться, если бы не верили нам. И ведь видно же, с каким неподдельным вниманием они слушают. Правда, тут, возможно, сказывается просто жажда познания. Фабричные вот не только учатся и читают книги, но и порываются как-то действовать, особенно эта дружная троица — Крылов, Шабунин и Абакумов. Они готовы хоть сейчас пойти по деревням с призывами к восстанию, так что их приходится сдерживать.
Он вышел из темного переулка на освещенную Нижегородскую улицу и тут на углу столкнулся с Сердюковым.
— О, на ловца и зверь! — обрадовался Анатолий. — Иду и думаю, застану ли тебя в нашей квартире. Надо поговорить. Извини, брат, не смог успеть на беседу. Задержался у наших друзей в Клочках. Давай отойдем от фонаря, не будем торчать на виду. — Они свернули в переулок. — Итак, начинаем наступление за Невской заставой, — продолжал Анатолий. — Жаль, что придется скоро там прекратить действия. Кравчинский и Клеменц в июле уйдут в деревни. Кравчинский идет косцом на покос. Берет с собой Рогачева, тот на время оставит Путиловский завод. И вот что, Петр Алексеевич, — я отправляюсь в Самару, попробую сформировать там хоть небольшой наш отряд. Вся Выборгская сторона ложится на ваши плечи. На Корниловых и на тебя, дружище.
— Скажи, Анатолий, каково отношение у вас с Бачиным? — спросил Кропоткин.
— Хорошее, товарищеское.
— Не замечаешь ли ты в нем некое кастовое презрение к интеллигенции?
— Нет, не замечаю. Со мной он ведет себя просто.
— Значит, у него какая-то личная неприязнь ко мне.
— Полно, ты очаровал всех рабочих. Я даже завидую, когда наблюдаю, как они слушают тебя… Видишь? — Сердюков кивнул в сторону освещенной Новгородской улицы, по которой, пересекая переулок, проходил человек в длинном плаще и нахлобученном картузе. — Шел в одну сторону, теперь в другую. Сейчас вернется. Айда вон в тот переулок, выйдешь к мосту по набережной. Да, передай Корниловым, что сходбища фабричных в доме Байкова замечены полицией. Придется вам самим ходить к рабочим в артельные квартиры. Надо оставить нашу коммуну. Довольно, она славно нам послужила. Удивительно, почему наша работа с фабричными так долго оставалась незамеченной? Мы ведь вели ее открыто, без всяких конспиративных ухищрений.
— Очевидно, это дело для сыска еще совершенно ново, потому его до сих пор не заметили.
— Теперь придется быть похитрее. Ну прощай, друг. Я к своему сожителю.
Сердюков пошел в другую сторону, но вскоре вернулся, догнав бегом Кропоткина.
— Давай-ка, брат, обнимемся, — сказал он. — Бог знает, когда встретимся.
Они обнялись.
— Ну вот, теперь прощай, — сказал Анатолий и пошел обратно.
Надолго, видно, решил уехать, думал Кропоткин, слыша позади быстрые удаляющиеся шаги. В Самаре он скоро сойдется с людьми. Распахнутый человек. Такой в любой среде будет своим. И Бачин не видит в нем чужака. А от тебя, княжеское отродье, все еще, вероятно, разит проклятым сиятельством. Игнатий, конечно, это чует. Да нет, он и к другим нашим товарищам, исключая Сердюкова, относится неприязненно. Не приемлет интеллигенцию, снисходя лишь к ее знаниям. Пожалуй, в нем сконцентрировалось то чувство, которое присуще в какой-то мере каждому рабочему человеку. И эту отчужденность вкоренили в народ высшие сословия, веками жившие за неприступной стеной.
Он взошел на Литейный мост и остановился, опершись на парапет. Набережные были уже безлюдны. Дома уснули, погасли их окна. Нева поодаль, где терялся свет мостовых фонарей, темнела не так черно и не казалась бездной, как в тот вечер покрова, когда он видел ее в обрамлении только что побелевших берегов. Он шел тогда на первую встречу с рабочими. Что произошло за это время? Подвинулись ли наши дела? Да, конечно. Но события природы более заметны. Реку заточили морозы под лед, она перезимовала в неволе, взбунтовалась, разрушила ледяную свою тюрьму, разнесла обломки и вот свободно течет в морские просторы…
ГЛАВА 10
Занятия с фабричными пришлось перенести в их артельные квартиры. Дом Байкова решено было оставить за коммунарками (за Надей Куприяновой и двумя ее подругами), а осенью поселить в нем артель рабочих.
Кропоткин еще в сентябре купил по совету Клеменца грубошерстный пиджак, синюю сатиновую косоворотку, плетеный поясок с кистями и сапоги из дегтярной юфти, но до сих пор эта одежда была не нужна, а теперь она пригодилась. Чтоб не показываться в ней перед слугами госпожи коллежской советницы (Лиза бы ахнула, всплеснула руками), он завязал все в узелок и отнес на Выборгскую сторону, в пустую Ленечкину комнату. Здесь вечерами он переодевался и уходил в артель Шабунина, занимавшую большую комнату в Крапивном переулке. Дворник принимал его за мастерового, за приятеля фабричных, а все-таки каждый раз пристально всматривался в него, встречая в воротах. Должно быть, борода посетителя, мощная, пышная, опрятная, каких у простолюдинов не бывает, вызывала у привратника подозрение, но бороду Кропоткин подстригать иначе не хотел — так с ней сжился со времен сибирских путешествий.
Артельщики встречали его с искренним радушием. Все десятеро вскакивали, начинали прибирать в комнате, расставлять стулья вокруг стола. Даже толстый краснолицый увалень Абакумов, всегда сидевший на занятиях в доме Байкова с безучастным видом, тут заметно оживлялся. Если учитель заставал рабочих за ужином, они раздвигались, освобождали место за столом, наливали гостю похлебки, подкладывали ему белого хлеба (сами ели только черный).
— Не погнушайтесь, разделите с нами хлеб-соль.
И он не гнушался, садился и ел с аппетитом.
Его отношение с рабочими здесь становилось еще проще и естественнее, чем в доме Байкова. Он врастал в их жизнь, познавал ее во всей полноте. Он был тут не учителем, а товарищем. И эти люди здесь лучше его понимали, когда он говорил о социалистическом будущем человечества, о путях, ведущих к социализму. Принося в артель какую-нибудь новую книгу, он предлагал кому-нибудь прочесть ее внимательно и изложить другим. Гриша Крылов самостоятельно одолел «Азбуку социальных наук» и растолковал ее товарищам. Бойкий плутоватый Шабунин, слушая сбивчивый пересказ своего стеснительного дружка, все посмеивался, подшучивал, а потом вдруг задумался и, когда Кропоткин уходил, пошел его проводить.
