Рекс Стаут - Великая легенда
— Так это Парис! — были ее первые слова.
— Да, — ответил я, с любопытством глядя на нее. — Что ты о нем думаешь?
Гекамеда пожала плечами:
— Не знаю. Он очень красив, но немного женоподобен и невероятно самодоволен. Я не порицаю Елену за то, что она убежала с ним, — все-таки он лучше Менелая.
— Ты не учитываешь моральный аспект в своих суждениях?
— Право, не знаю… Давай поговорим о другом. Да, я забыла — ты собирался сообщить мне что-то о Гортине.
— Кое-что не слишком приятное, — ответил я. — Как я сказал, она не выиграла, но и не проиграла.
— К чему говорить загадками? Объясни, что произошло.
— Ну… по «воле богов» я должен взять Гортину себе в рабыни.
Гекамеда широко открыла глаза:
— Но ведь твоя рабыня я! Значит…
— Значит, ты свободна? Нет — разве я не сказал, что ты останешься со мной? И ты и Гортина — вы обе будете моими рабынями. Тебе не помешает подруга.
— Подруга? — Глаза Гекамеды гневно сверкнули. — Маленькая греянка — подруга дочери Арсиноя? Хоть ты и мой господин, но не имеешь права так меня оскорблять!
Я поспешил объяснить, что пошутил и что ее оскорбляют боги, а не я.
— Мне хорошо известно, Гекамеда, что она неподходящая компаньонка для тебя. Но что я могу сделать? Мне приказали принять ее, и я вынужден повиноваться. Если бы ты ответила на мою любовь и согласилась стать моей женой, Гортина стала бы и твоей рабыней.
На лице Гекамеды вновь появилось выражение угрюмой враждебности.
— Когда прибудет эта девушка? — холодно осведомилась она и воскликнула с неожиданной страстью: — Думаешь, я этому поверю? Ты сам все подстроил! Разве ты не признался, что волочился за ней? Это я должна стать ее рабыней! Я ненавижу ее, а тебя презираю больше, чем когда-либо!
Гекамеда поднялась, дрожа с головы до ног. Я тоже встал, ища слова для ответа, но в этот момент появился Ферейн с сообщением, что меня хочет видеть какая-то женщина.
— Как она выглядит? — строго спросил я.
— Маленькая, очень молодая, господин, — ответил Терсин. — Похоже, из низших сословий. Черные волосы, оливковая кожа…
— Ладно, приведи ее сюда.
Ферейн с поклоном удалился. Вскоре в дверях появилась Гортина.
Девушка являла собой любопытное зрелище. Очевидно, она сразу же повиновалась приказу властей, ибо на ней были только мантия, едва доходящая до колен, и грубые сандалии на ногах. Головной убор и покрывало отсутствовали — спутанная масса волос падала ей на плечи.
В правой руке Гортина держала узел с одеждой, завернутый в грязную старую накидку, а в левой — большую деревянную клетку с черным грейским попугаем.
— Ну, Идей, твоя Гортина пришла, — заявила она.
Словно дождавшись сигнала, попугай внезапно захлопал крыльями и закричал пронзительным фальцетом:
— Идей! Идей! Идей!
Глава 14
На Скейских башнях
На следующее утро я проснулся, чувствуя, что что-то происходит. Протирая глаза, я внезапно понял, что кто-то громко повторяет мое имя:
— Идей! Идей! Идей!
— Проклятый попугай! — сердито пробормотал я и повернулся, пытаясь заснуть снова.
Но крики не прекращались и в конце концов разбудили меня окончательно. Поднявшись с ложа, я направился к комнатушке, которую отвел Гортине, но, поняв, что крики доносятся с другой стороны, повернул назад.
Когда я проходил мимо комнаты Гекамеды, она высунула голову и испуганно спросила, в чем дело. Получив ответ, что я знаю не больше ее, Гекамеда вышла, одетая в полупрозрачный хитон, и последовала за мной. Шум явно доносился из главного холла. Мы поспешили туда.
Наша тревога сменилась весельем, хотя, честно говоря, смеяться над этим зрелищем было довольно бессердечно с нашей стороны.
Кричал мой слуга Ферейн. Он лежал на полу, скрючившись и закрывая лицо руками. Над ним стояла Гортина, колотя его по спине, плечам и ногам тяжелым кожаным поясом и бормоча при каждом ударе:
— Злодей! Чудовище! Фессалийский пес!
Перестав смеяться, я велел ей немедленно прекратить истязать беднягу, но она не обратила внимания и продолжала работать поясом. Тогда я схватил ее за руку и оттащил назад.
— Что это значит, Гортина?
Она не ответила. Ферейн поднялся, потирая руками ушибы. В глазах его блестели слезы, он шевелил губами, словно боясь заговорить. Внезапно Гортина вырвала свою руку и взмахнула поясом. С испуганным криком Ферейн повернулся и исчез в коридоре.
— Во имя Неба, Гортина, что произошло? — снова осведомился я.
Она повернулась ко мне:
— Он оскорбил меня.
— Оскорбил тебя? Как?
Гортина бросила сердитый взгляд на Гекамеду:
— Этот маленький фессалиец нес светильники. Я шла по коридору, чтобы вынести Зама подышать свежим воздухом…
— Зама? Кто, во имя Аида, этот Зам?
— Разве ты не знаешь? Мой попугай. — Она указала на стоящую в углу клетку, которую я не заметил.
— Ты ведь помнишь, Гортина, что я вчера вечером велел тебе избавиться от этого попугая. Продолжай.
— Я быстро шла по коридору — может быть, даже бежала, так как Зам громко разговаривал и я боялась, что он тебя разбудит, — и налетела на этого фессалийца. Он сказал, что один из светильников угодил ему в глаз, и назвал меня длинноволосой грейской сучкой!
— Не слишком лестное определение, — согласился я, с трудом сохраняя серьезность и не осмеливаясь смотреть на Гекамеду. Если бы кто-нибудь из нас засмеялся, думаю, Гортина начала бы обрабатывать ремнем нас.
— Поэтому я избила его, — невозмутимо закончила она.
И прежде чем я успел открыть рот, чтобы ответить — ибо, несмотря ни на какие оскорбления, я не собирался терпеть в своих покоях подобные сцены, — Гортина подобрала клетку с попугаем и исчезла, захлопнув за собой дверь.
Я повернулся к Гекамеде. Она изо всех сил старалась не рассмеяться, поскольку ничто так не объединяет людей, как общее веселье. Глядя на нее, я забыл о Гортине, и Гекамеда внезапно осознала, что стоит передо мной в одном хитоне.
Ее лицо и шею залила краска, глаза смущенно опустились, и девушка, повернувшись, быстро зашагала к своей комнате.
Оставшись один, я отправился на поиски Ферейна узнать степень полученных им повреждений. Я нашел его смазывающим спину каким-то дешевым маслом, настолько зловонным, что я сразу же вышел, зажав пальцами нос.
Не удовлетворенная утренними достижениями, которых хватило бы кому угодно, кроме греянки, Гортина вскоре нашла очередную возможность причинить неприятности.
Это произошло за завтраком. Гортина вернулась с утренней прогулки без попугая — я так и не узнал, каким образом она от него избавилась. Гекамеда и я заняли места за столом, и Ферейн подал нам фрукты на золотых тарелочках, подаренных мне отцом, когда вошла Гортина, придвинула стул к столу и спокойно уселась между нами.
— Что это значит? — изумленно осведомился я. — Разве твое место за одним столом с твоим господином?
— Если я твоя рабыня, то и Гекамеда — тоже, — спокойно ответила Гортина. — Из храма пришел приказ, чтобы с нами обращались одинаково. Раз она сидит с тобой за одним столом, значит, буду сидеть и я.
Такова воля богов.
— Богов или не богов, но ты не будешь здесь сидеть! — крикнул я, выйдя из себя. — Разве я не сказал тебе вчера вечером, что ты должна есть в кухне с Ферейном? Убирайся, или я изобью тебя, как ты избила его!
Гортина неохотно повиновалась. Когда она ушла, я посмотрел на Гекамеду, надеясь увидеть в ее глазах искорки веселья, но она отвела взгляд.
Как обычно, трапеза прошла в молчании. Несколько раз я пытался вовлечь Гекамеду в разговор, но она либо отвечала односложно, либо не отвечала вовсе.
— Мне кажется, Гекамеда, что ты сознательно раздуваешь в себе злость, — не выдержал я. — В чем причина твоего недовольства? Если я чем-то провинился, то разве не искупил свою вину? Разве я не был терпелив с тобой? Не может быть, чтобы ты ревновала к Гортине, — ты ведь видела, как я с ней обращаюсь.
— Ревновала? — с презрением воскликнула она. — По-твоему, я могу ревновать тебя к кому-то?
— Я всего лишь стараюсь понять, чем ты недовольна.
Последовала долгая пауза.
— Я недовольна только тем, Идей, — наконец ответила Гекамеда, — что ты сделал меня своей рабыней. Разве этого не достаточно? Разве я не говорила, что презираю тебя? Неужели я должна повторять это снова и снова, чтобы смысл моих слов проник в твою башку?
— Странно слышать такие слова от рабыни, обращающейся к своему господину, — заметил я, чувствуя, что меня бросает в жар. — Хорошо, что любовь к тебе связывает мне руки.
— Если ты не бьешь меня, то только потому, что я дочь Арсиноя, — спокойно сказала она. — Кроме того, ты задал вопрос, и я должна была на него ответить.
Я затеял этот разговор с определенной целью. Мои друзья начинали интересоваться, почему я не появляюсь с Гекамедой на людях. Еще немного — и они открыли бы истинное положение дел, и я стал бы посмешищем, что меня страшило больше всего на свете. Я рассчитывал, что Гекамеда проглотит обиду, но теперь казалось, что я могу дожидаться этого вечно. Поэтому я решил предпринять последнюю отчаянную попытку и, если она не удастся, применить власть.
