Рекс Стаут - Великая легенда
Когда я приблизился, Кассандра поднялась и вышла.
Царь отпустил танцовщиц взмахом руки, и мы остались вдвоем.
— Ну, Идей, что тебе нужно? — спросил он, нахмурившись.
— Осуществление твоей власти, о царь, — дерзко отозвался я.
— В твоих личных интересах или в интересах твоих обязанностей?
— В интересах последних.
— Говори.
Я прочистил горло.
— Тебе известны, о царь, жалобы, которые я подавал на Оилея, жреца Фамира. Ты соглашался со мной, что он не подходит для этой должности. Я пришел требовать его отстранения.
— Какой новый грех он совершил?
— Никакого. Вернее, никакого нового. Но ты говорил, что мое мнение в подобных делах для тебя решающее, и я подумал, что незачем представлять тебе весь перечень обвинений.
— Ты подумал правильно. Но почему тогда пришел ко мне? Это дело должен решать совет.
— Я предпочел бы не ждать заседания совета. Его поведение вопиюще, и дело не терпит отлагательств. — Не желая упоминать о своих личных затруднениях, ради которых Приам никогда бы не прибег к столь строгим мерам, я попросил его воспользоваться своей властью, не дожидаясь одобрения совета, и отправить начальника стражи в храм с приказом об отстранении Оилея.
Но я напрасно трудился. Выразив удивление моей настойчивостью, царь заявил, что это невозможно.
— Разве что-нибудь невозможно для Приама? — осведомился я.
— Ну… во всяком случае, невыполнимо. Не продолжай — я не желаю тебя слушать. К чему такое нетерпение? Сегодня я представлю дело на рассмотрение совета, который, безусловно, не станет тянуть с решением. Тебе незачем было беспокоить меня по такому поводу, Идей. Можешь идти.
Я повиновался. Спускаясь по лестнице, я бросил взгляд на клепсидру и увидел, что до полудня остается немного. Вернувшись в свои покои, я застал там Киссея, и на сердце у меня потеплело при виде его дружелюбного лица.
— Что случилось? — спросил он. — Гекамеда говорит, что у тебя неприятности.
В нескольких словах я ознакомил его с ситуацией.
— Боюсь, что тебе нельзя помочь, — сказал Кисеей, когда я умолк. — Если дело в руках Оилея, все кончено. Я знаю этого негодяя.
— Вот как?
— Правда, я лучше знаю его брата — мы учились вместе. Его зовут Эпистроф. Кажется, он помогает Оилею в храме.
Внезапно мне пришла в голову идея.
— Насколько близко ты знаешь этого Эпистрофа? — спросил я. — Он твой друг?
— В какой-то степени. Мы с ним члены одного тайного общества.
— Ты мог бы попросить его об одолжении?
— Разумеется. Но предупреждаю тебя, Идей, Оилея не удастся смягчить ни его брату, ни кому-либо другому. Он тверд, как железо.
— Знаю, но выслушай мой план. Времени мало — мы должны действовать быстро. Иди к Эпистрофу, скажи ему, что ты мой друг, и попроси его походатайствовать за меня перед Оилеем. Объясни ему, что я ненавижу Гекамеду и люблю Гортину, но опасаюсь ее страсти — он не поверит, если мы пересолим. Добавь, что, если бы я хотел взять себе рабыню, несомненно выбрал бы Гортину, но сейчас хочу избавиться от обеих. Попроси его убедить Оилея вынести решение в соответствии с моими пожеланиями.
Кисеей одобрительно улыбнулся:
— Неплохая выдумка. Думаешь, Оилей попадется на приманку?
— Будем надеяться. По крайней мере, это лучшее, что мы можем сделать. Поторопись, иначе будет слишком поздно. Повидав Эпистрофа, встреть меня у дверей храма и обними на глазах у Оилея, А сейчас уходи.
Как только Кисеей удалился, я стал переодеваться для выхода, так как храм Фамира находился в западном конце города, довольно далеко от дворца. На душе у меня было скверно — я считал, что Гекамеда для меня потеряна, ибо план, доверенный мной Киссею, был ненадежен и имел мало шансов на успех.
Моя идея заключалась в том, чтобы заставить Оилея поверить, будто мои желания прямо противоположны тому, каковы они были на самом деле, и таким образом побудить его вынести благоприятное для меня решение. У меня оставалась хрупкая надежда перехитрить этого старого лиса.
Закончив приготовления, я направился в комнату Гекамеды снова предупредить ее, чтобы она никого не впускала в мое отсутствие. Каково же было мое удивление, когда она встретила меня у двери, закутанная в плащ.
— Куда ты? — спросил я.
— С тобой в храм, — ответила Гекамеда, словно это было само собой разумеющимся.
Я изумленно уставился на нее, думая о том, каким образом эта странная фантазия пришла ей в голову.
Когда я объяснил, что ей не подобает меня сопровождать, она, казалось, не поняла, хотя, насколько я знал, законы Тенедоса не слишком отличались от троянских.
— Но я хочу пойти! — воскликнула Гекамеда, как будто это решало вопрос.
У меня не было времени на споры, поэтому я удалился, строго приказав ей оставаться в покоях до моего возвращения.
Я был настолько поглощен своими мыслями, что не заметил, как оказался возле храма. Верный своему слову Кисеей встретил меня у входа и крепко обнял.
— Ловушка расставлена, но птичка хитра, — шепнул он мне на ухо, когда мы вместе входили в храм.
Один из старейших в Трое, храм Фамира был также одним из самых впечатляющих. Даже такой скептик, как я, входя в него, испытывал чувство благоговейного восторга. Тусклое серое помещение действовало на меня куда сильнее ослепительной белизны храма Аполлона — стройные колонны, исчезающие в тумане свода, словно возносили душу в высшие сферы.
Все было изготовлено из серого антикского камня, вплоть до алтаря жреца, стоящего в дальнем конце храма высоко над головами молящихся.
Под алтарем лицом к двери сидели пять человек.
Один из них был советник Трои по семейным делам, в чьи обязанности входило сообщать волю богов троянским властям; другой, по словам Киссея, был Эпистроф, брат Оилея. Остальных я не знал, но решил, что это низшие служители храма.
Жрец Оилей стоял спиной к алтарю — его голова и плечи возвышались над перилами. Когда мы с Киссеем искали скамью в передней части храма, я заметил, что он смотрит на меня и его маленькие глазки горят торжеством.
Я спокойно выдержал его взгляд.
Как только мы сели, где-то сзади громко прозвонил колокол. Мужчины на скамье под алтарем — за исключением советника, усердно писавшего что-то на свитке пергамента, словно от этого зависела его жизнь, — вскочили на ноги и устремились в разные стороны.
Один поднялся на алтарь, двое других сняли крышки с маленьких урн, где курился фимиам, а четвертый наполнил до краев золотую чашу священным вином и с торжественным видом отпил из нее.
Внезапно послышался голос Оилея:
— Идей может заслужить милость богов своим пожертвованием.
Эпистроф приблизился к скамье, где сидели мы с Киссеем, и протянул руку. Я вынул из-за пояса и вручил ему шесть золотых монет — плату за рассмотрение дела.
Их звон, казалось, послужил сигналом — служители подбежали к подножию алтаря и стали выполнять какие-то замысловатые движения. Я понял их смысл, когда из-под перил потянулись вверх струи дыма, увеличиваясь в размере, покуда передняя часть алтаря вместе с головой и плечами жреца не скрылась из виду.
Запах дыма становился все резче.
Опустившись на колени, служители запели в унисон. Я не понимал, как они могут открывать рты, не задыхаясь от фимиама. Голоса заполняли помещение, дым змеился вокруг колонн, все поплыло у меня перед глазами. Маленький советник продолжал невозмутимо строчить пером.
Это продолжалось достаточно долго — фигура жреца, общающегося с богами, оставалась невидимой. Я начал думать, что боги обратили свой гнев по верному адресу и задушили Оилея дымом, — когда внезапно пение прекратилось и я услышал его звучный монотонный голос:
— Да услышит волю богов Идей, сын Дара!
После краткой паузы голос зазвучал громче прежнего:
Коли деянье, Идей, совершил ты дурное,
Пусть достаются тебе ни одна, ни другая, а двое.
Когда эхо последнего слова замерло, служители поднялись с колен и начали закрывать урны с курящимися благовониями. Вскоре дымная пелена исчезла. Голова и плечи Оилея вновь стали видимыми — он стоял в той же позе, глядя на меня блестящими маленькими глазками.
— Идей, — заговорил он обычным голосом, — ты слышал волю богов. Желаешь ли ты ее толкования?
Я хорошо знал, что это вопрос для проформы и я получу «толкование», хочу я его или нет.
— Да, — ответил я.
Оилей откашлялся.
— Воля богов ясна, — с удовлетворением возвестил он. — Во-первых, ты совершил черное деяние, нарушив договор с Гортиной. Во-вторых, ты не заслуживаешь ни Гекамеды, ни Гортины. Но по милости богов у тебя будут жить они обе, и ты обязан относиться к ним одинаково и заботиться об их здоровье и счастье.
Я с улыбкой поднялся — Оилей не должен был видеть мой гнев.
— Отлично, — сказал я. — Воля богов будет исполнена.
Вместе с Киссеем я вышел из храма. Было уже за полдень — солнце ярко светило, отовсюду слышались пение птиц и крики детей. Свернув за угол, мы направились в сторону дворца.
