Афонсо Шмидт - Поход
– Мы голодны. Мы хотим есть, а здесь полно кукурузы!
За ее спиной эхом откликнулись негры:
– Мы голодны!
И Пио, опершись на ручку серпа, вынес решение:
– Так давайте собирать кукурузу!
Группа негров, среди которых были Салустио и Муже, начала срывать початки.
Фермер, решивший защищать свою плантацию, показался за изгородью и, не в силах сдержаться при виде этого нашествия, стал истошно вопить:
– Моя кукуруза! Моя кукуруза!
Невольники остановились в нерешительности, ожидая, что скажет Пио. Вожак подумал немного и затем объявил владельцу поля:
– Негр посеял, негр и съел!
И негры стали скандировать: «Негр посеял, негр и съел, негр посеял, негр и съел…» Этот припев подхватила толпа, растянувшаяся по дороге на целую лигу, и эхо разносило его по холмам и долинам.
В тот же день после полудня Пио увидел с вершины холма Сорокабу. Тогда, как и перед Иту, Пио велел неграм свернуть на проселки, чтобы обойти стороной этот богатый, большой город, где фазендейро наверняка вырыли окопы и вооружили людей.
X
Стена
«Негры идут! Негры идут!..»
В последние дни эта фраза только и слышалась в Сан-Пауло. Ее испуганно повторяли женщины, стирая белье. Об этом судачили богатые коммерсанты, покуривая сигареты и отпуская насмешливые замечания. Об этом у входа во Дворец правительства политики, которые поднимались по лестнице, предупреждали политиков, которые спускались вниз.
Газеты вопили на разные голоса: одни выступали против рабовладельцев, другие – против аболиционистов. По мере того как отряд приближался к столице, возбуждение росло. Народ собирался у редакций газет, читая по складам последние бюллетени.
Однажды утром Лаэрте, проходя по улице, увидел толпу, собравшуюся возле редакции вечерней газеты Вейги Кабрала. Он подошел, чтобы узнать, в чем дело.
На дверях было прикреплено написанное крупными буквами сообщение:
«Сорокаба, 23-го. Невольники, которые покидают в настоящее время фазенды и массами направляются в Сантос, обходят Сорокабу стороной, ибо там они наверняка были бы рассеяны лейтенантом Вандерлеем, прибывшим в город во главе крупного военного отряда».
Студент улыбнулся: ему отлично были известны факты. Он как раз возвращался с собрания каиаф, на котором договорились о помощи беглым. Улыбаясь, он смотрел на листок, когда какой-то старик в сюртуке и с пенсне на кончике носа начал разглагольствовать по поводу похода:
– Киломбол тысячи!.. Они вооружены серпами, ножами, даже ружьями. Где они проходят, там опустошают все: убивают, грабят, насилуют, поджигают! Что делать, сеньоры?
И он тревожно огляделся, ожидая ответа. В этот момент какой-то негритенок, засунув пальцы в рот, издал оглушительный свист. В толпе послышался смех. Старик, оскорбленный в своих лучших чувствах, нахлобучил шляпу и ушел, бормоча под нос ругательства. Лаэрте обернулся и увидел хохотавшего до упаду Калунгу – это он свистел. Лаэрте дружески подмигнул ему. Мальчишка подошел и сказал:
– У нас новости. Из Кампинаса сбежал целый оркестр, захватив с собой инструменты. На радостях негры заняли вагон в поезде, который шел в Сан-Пауло, и доехали до Жундиаи. Здесь Томазиньо Пик, сын начальника станции, прицепил вагон к первому отходящему поезду. Товарищи прибыли на вокзал Луз. Кое-кого я отвел в «Калдо верде»; другие укроются в особняке Карлоса Гарсия, в доме Бутуиры, на квартирах наших друзей в Бразе.
Поделившись этими радостными новостями, Калунга вбежал в типографию «Газета до Пово», где уже работала печатная машина, издававшая такой грохот, что с четырех часов дня на улице нельзя было даже разговаривать. Он схватил пачку газет и помчался распространять очередную статью Вейги Кабрала, который смелостью и неожиданностью своих выступлений тревожил даже своих единомышленников-аболиционистов.
– Негры идут! Негры идут! – кричал Калунга и быстро распродавал еще сырые, пахнущие типографской краской газеты.
Лаэрте шел по улице и улыбался. Рассказ мальчика о негритянском оркестре доставил ему удовольствие. Он вспомнил о басе. Эта медная труба была своего рода пропуском для беглого негра. Кто бы ни встретил на улице или в поезде негра с басом на шее, у него сразу же начинали возникать мысли о празднике, о приветственной манифестации, но ни в коем случае не о рабе, который собственными руками добивался освобождения. Поэтому каиафы часто использовали бас для того, чтобы провезти беглого. Чуть ли не каждую неделю какой-нибудь негр садился с этим инструментом в поезд, отходивший с вокзала Норте, и совершал путешествие до Кашоэйры. Никто не спрашивал, кто он, откуда и куда едет. В Кашоэйре его встречали местные каиафы и отводили в надежное место. На следующий день другой негр, бежавший из провинции Рио-де-Жанейро, вешал на шею бас и отправлялся в Сан-Пауло, где его тоже встречали юноши с белой камелией в петлице. Со станции они шли в «Калдо верде». Так бас без конца разъезжал по стране.
«Калдо верде» был небольшой, до чрезвычайности грязный ресторанчик, где подавались всевозможные диковинные блюда. У этого притона, собственно говоря, не было никакого названия: «Калдо верде»[47] его окрестили каиафы. Он помещался в глухом переулке. Таверна, занимавшая нижний этаж дома, имела два выхода. На грифельной доске ежедневно объявлялись блюда, которыми гордилось это заведение. Написанное мелом меню неизменно начиналось: «Калдо верде». Отсюда и название, которое дали каиафы этому ресторану и гостинице при нем. Вход в гостиницу был с другой стороны дома. Широкая, низкая дверь вела на грязную лестницу, которая терялась в темноте второго этажа. На ночь здесь зажигали фонарь.
Не всем, однако, было известно, что над этим разделенным тонкими перегородками помещением второго этажа, где владелец сдавал койки запоздавшим приезжим по мильрейсу за ночь, имелся еще мезонин. Если уж гостиница была третьеразрядная, то легко вообразить, что представляла собой ночлежка в мезонине. На полу, покрытом слоем мусора толщиной в два пальца, были постланы изорванные циновки. Тот, кто лежал на них, мог видеть темную крышу, расчерченную стропилами, и проглядывавшее сквозь широкие щели небо. В плохую погоду в мезонине дождь лил так же, как на улице… Здесь-то каиафы и помещали беглых негров до того, как устроить им лучшее убежище. Киломболы проходили через черный ход по лестнице, о существовании которой знали только хозяин и прислуга.
Но не так давно секрет этого места был раскрыт, и здесь время от времени стали появляться лесные капитаны. Они забирали в полицию большие группы негров, а затем возвращали их на фазенды.
Хозяина «Калдо верде» заподозрили в том, что он, получая с каиаф за предоставление приюта их питомцам, одновременно брал деньги с лесных капитанов за выдачу невольников. Но это оставалось только предположением; прямых доказательств не было.
Размышляя об этом, Лаэрте вышел на площадь Сан-Гонсало. В Церкви богородицы целительницы звонили колокола. Отсюда должна была начать свой путь церковная процессия. Вуали девиц облаком заслонили двери храма. Падре с непокрытой головой суетился, отдавая распоряжения, стараясь построить толпу в ряды. Из выходящих на площадь улиц подходили мужчины и женщины, которые никогда не пропускали таких церемоний. Лаэрте наблюдал за толпой, когда перед ним остановилась коляска и из нее вышли две дамы. Одна из них была дона Лу, другая, как всегда, ее тень – мадемуазель Жувина. Девушка поздоровалась с ним.
– Так-то вы работаете?
– Делаю, что могу…
– Мало, очень мало…
– Я был на собрании.
– Хорошо; теперь вместе посмотрим шествие.
Они остановились у дверей театра Сан-Жозе.
Колокола перестали звонить. Площадь была заполнена верующими. Падре по-прежнему суетился, переходя от монахов к монахиням, от мальчиков, одетых ангелами, к непорочным девам.
Наконец процессия тронулась. Но она не совсем походила на обычное церковное шествие. Первыми шли дети, которых вели за руки родители; в этот час, когда уже начинало смеркаться, они со своими легкими крылышками действительно казались ангелочками, спустившимися с колоколен. За ними чинно двигались непорочные девы, с опущенной головой, держа в руках восковые свечи, обернутые в цветную бумагу; еще дальше с той же медлительностью шествовали монахи. Одни несли толстые дымящиеся свечи, другие выставляли напоказ оковы, тиски, бакальяу, кольца – бесконечное количество орудий, изобретенных рабовладельцами, чтобы мучить невольников. Толпа теснилась вокруг этих орудий пытки, стараясь лучше разглядеть их. Люди возмущались, слышались гневные возгласы. Каиафы собирали группы верующих и произносили речи…
Голова процессии находилась уже очень далеко, когда из церкви вынесли носилки с распятием в блеске золота и огней. Колокола зазвонили веселее, в вечернем небе взрывались ракеты, зазвучали нежнейшие песнопения, подхваченные тысячью голосов. Носилки остановились на площади. И тут дона Лу воскликнула так, чтобы все слышали:
