Даниил Мордовцев - Ирод
— Несчастный! — сказал он. — Битва была проиграна... Весь флот сдался счастливому победителю, юному Октавиану... Весь мир в его руках! Теперь он извещает своего военачальника, Квинта Дидия, что ему не сдались только сухопутные легионы Антония, его гладиаторы, которые из Кизика стремятся к нему на помощь, в Египет; так Дидий должен перерезать им путь. И он просит моей помощи... Я дам ему эту помощь!.. Солнце Востока закатилось, встает солнце с Запада... Я иду навстречу восходящему светилу.
— А обыскали тело первого гонца? Нет на нем бумаг? — спросил он вошедшего Рамзеса.
— На нем, господин, ничего не нашли, — отвечал последний, — он прискакал из Пелузия, от Навмарха Клеопатры.
— А! И ты, ехидна, за Ирода прячешься, — с презрением проговорил Ирод.
— А где теперь Октавиан? — спросил Соем.
— В Родосе... К нему я и отправляюсь немедленно... Льву надо глядеть прямо в глаза, и тогда он не растерзает... Я это испытал в дебрях Петры, когда бежал от Антигона и парфян.
В тот же день Ирод отдал приказ, чтобы часть отрядов, не участвовавших в битве с арабами и потому неутомленных, немедленно выступила в Тир на помощь Квинту Дидию.
Наконец, накануне своего отъезда из Иерусалима, Ирод позвал к себе Ферора.
— Брат! — сказал он с грустью в голосе. — Завтра я отправляюсь в неведомую страну, в неведомую потому, что, быть может, там я перейду в загробный мир... Как примет меня новый повелитель Вселенной, известно одному Богу... Надо быть готовым ко всему... Я отправляюсь не в порфире и не в царской диадеме, и как десять лет тому назад, в Рим, даже не в одежде просителя, а в рубище виновного... Если меня там постигнет казнь, ты владей Иудеею... В союзе с арабами, которые ненавидят римлян, еще возможна борьба с Римом. Не отдавай никому моей Иудеи без бою... Клянешься мне в этом?
— Клянусь, мой царь и брат! — восторженно отвечал Ферор. — Если Богу угодно будет, чтобы я потерял Иудею, то Рим получит только пустыню! Мы все умрем за свой священный город и за святая святых!
— Благодарю, брат. А теперь позаботимся о наших близких. Тебе я оставлю твою и мою мать, нашу сестру и моих детей. Отвези их, как и все ценное, в Масаду.
— А царица и ее мать? — спросил Ферор.
— О них другая забота: я отправлю их в Александрион, в девичий удел моей тещи, Александры, подаренный ей еще ее отцом, Гирканом. С ними я отправляю Соема... Я ему дам особые инструкции.
— Так детей разлучишь с матерью?
— Да... Женское общество для них вредно... Пусть растут среди воинов... Завтра еще увидимся, — сказал в заключение Ирод, отпуская брата.
Затем он велел позвать Соема.
— Помнишь участь, постигшую Иосифа, мужа моей сестры, Саломеи? — спросил он ошеломленного этим вопросом царедворца.
— Помню, царь.
— Помни, та же участь постигнет и тебя, если ты не сохранишь в тайне то, что я тебе сейчас прикажу... Где кости Иосифа?
— Они лежат, обглоданные крысами, в твоем подземном тайнике.
— И твои будут лежать там, если выдашь кому-либо тайну твоего царя... Я не требую от тебя клятвы: клятвы всегда нарушаются... Нарушил её и Иосиф... Вот моя тайна: как только я оставлю Иерусалим, ты сопровождай царицу и её мать в Александрион... Они уже предупреждены: когда в Иерусалим придет весть о моей смерти, пусть умрут и они от твоей руки. Понял?
— Понял, великий царь.
— Помни же Иосифа... Можешь идти.
Соем вышел совершенно растерянный. Никогда Ирод не обращался с ним так сурово. И такой грозный тон! Еще сегодня он откровенно говорил с ним о поражении Антония и Клеопатры, о своем решении ехать к Октавиану, и вдруг такие угрозы. За что? За что-то будущее, неизвестное. Соем старый царедворец. Он служил и Гиркану и, кроме милостей, ничего не видел от старика. Да и Ирод всегда отличал его, как своего личного друга. Недаром только ему он доверил совершение тайного убийства Иосифа. И теперь он доверил ему же свою жену и тещу с приказанием убить их в случае его смерти.
— Это, что скажет будущее, — решил про себя Соем.
Но на другой день Ирод не выехал из Иерусалима, как предполагал, а, взвесив в своем лукавом уме шансы за и против Антония, решил, как и всегда, поступить двулично. В ту же ночь он отправил гонцов в Пелузий к Антонию со словесным предложением убить Клеопатру, объявить себя фараоном, немедленно собрать в Пелузий все силы Египта и вместе с ним, Иродом, встретить Октавиана и стереть его с лица земли. Антоний с теми же гонцами прислал писанный ответ: «Марк Антоний, униумвир Вселенной, скорее удавит Ирода, как собаку, и отдаст его красавицу-жену в наложницы своему рабу, чем примет его гнусное предложение». Так еще был уверен в своей непобедимости Антоний!
— А! Uniumvir! — злобно прошептал Ирод, бросая в огонь обидный ответ Антония, и в тот же день выступил из Иерусалима, захватив с собой несколько мешков золота.
В Тире, куда уже прибыли его отряды для Квинта Дидия, Ирод сел на корабль и отплыл к Родосу. Благоприятная погода все время ему сопутствовала, и легкая трирема его неслась по гладкой поверхности моря, как птица.
Прибыв в Родос, хитрый идумей скоро уразумел положение дел. Он понял, что юный победитель Антония еще не считал себя победителем. Зачем ему было медлить и от Акциума переплывать море, чтобы бездействовать в Родосе и дать Антонию и Клеопатре собраться с силами и раздавить победителя? Зачем он от Акциума не погнался за побежденными беглецами по пятам, парус за парусом, весло за веслом, руль в руль?
— А! Юный сфинкс ждет меня: что я скажу, — с гордой радостью подумал Ирод. — Теперь ты для меня не сфинкс... Я теперь в роли Эдипа, только без Антигоны... О, Мариамма! Я еще увижу тебя... Первый поцелуй все еще за тобой...
Наконец он предстал перед юным сфинксом без царской диадемы. Ирод заметил, что юноша возмужал; молодое лицо носило уже следы забот, бессонных ночей, тревожных дум. Но глаза, все те же глаза сфинкса, хотя Ирод уже и мог читать в них... Только глаза эти стали еще ласковее, чем тогда, в Риме, в сенате, восемь лет назад. Тут же был и Агриппа, школьный товарищ и друг сфинкса, с добрым открытым лицом.
Ирод приблизился, как говорит Иосиф Флавий, «с царским достоинством».
— Я, цезарь, — начал Ирод, — поставленный Антонием и тобою царем над иудеями, делал, не скрываю этого, все от меня зависевшее для того, чтобы быть полезным Антонию, которому сенат и народ римский вручили судьбы Востока. Не скрою и того, что ты, во всяком случае, видел бы меня с оружием в руках и моими войсками на его стороне, если бы мне не помешала война с арабами. Но я, все-таки, по мере моих сил, послал ему подкрепления и многотысячные запасы провианта. Еще больше! Даже после поражения его при Акциуме, я не покинул моего благодетеля: не имея уже возможности быть ему полезным в качестве соратника, я был ему лучшим советником и указывал ему на смерть Клеопатры как на единственное средство возвратить себе потерянное. Если бы он решился пожертвовать ею, то я обещал ему помощь деньгами, надежные крепости, войско и мое личное участие в войне против тебя. Но страстная его любовь к Клеопатре и сам Бог, осчастлививший тебя победой, затмили его ум. Так, я побежден вместе с Антонием, и после его падения я снял с себя венец. К тебе же я пришел в той надежде, что мужество достойно милости, и в том предположении, что будет принято во внимание то, какой я друг, а не чей я был Друг!
Стоя в стороне, Агриппа с добродушной улыбкой слушал эту речь, и добрые глаза его, казалось, говорили: «Умная бестия! Что и говорить!» Да и в глазах сфинкса можно было прочесть: «Гм... нашего поля ягодка... пивал воду из Тибра, а ловкие речи — из уст Цицерона»...
— На это я отвечу тебе Ирод: никто тебя не тронет! — медленно выискивая настоящие выражения, приличные его сану, начал Октавиан. — Ты можешь отныне еще с большей уверенностью править твоим царством. Ты достоин властвовать над многими за то, что так твердо хранил дружбу. Старайся же теперь быть верным и более счастливому другу и оправдать те блестящие надежды, которые вселяет мне твой благородный характер. Антоний хорошо сделал, что больше слушался Клеопатры, чем тебя, так как благодаря его безумию мы приобрели тебя. Ты, впрочем, кажется, уже начал оказывать нам услуги: Квинт Дидий пишет мне, что ты ему послал помощь против гладиаторов. Я не замедлю официальным декретом утвердить тебя в царском звании и постараюсь также в будущем быть милостивым к тебе, чтобы ты не имел причины горевать об Антонии.
— «Милостивым»... Ах ты, мальчишка всемогущий! — с радостным облегчением подумал Ирод.
На заднем плане приемного покоя молча стояли военные трибуны, консулы и ликторы с их неизбежными пучками палок и секирами. Ирод только теперь заметил их. Но тут же, рядом с Октавианом, на столе, покрытом пурпурным виссоном, Ирод увидел золотые диадемы вперемешку с обнаженными мечами.
— Диадемы — для союзников Рима, мечи — для врагов его, — с улыбкою указал на стол юный сфинкс и, взяв со стола одну диадему, возложил ее на Ирода.
