Ирина Измайлова - 1612. «Вставайте, люди Русские!»
— А теперь понял? — Михаил провел на бумажном листе последнюю линию, отложил перо и старательно присыпал свой чертеж песком из бронзовой песочницы.
— Теперь, кажется, понял. Послушай, но ведь ты говорил, что женат был, что дети были. И что же с ними сталось?
Воевода пожал плечами. Даже взгляд его остался ясным, не выдав боли.
— Ну, а что сталось? Надеялся я их спасти, да вот спас только мать со старшим сыночком. Если ты участвовал в последней осаде, то помнишь, как мы взрывали пороховые погреба.
— О-о! Еще бы не помнить! Половина ляхов и наемников, что ворвались наконец в ваш славный город, украсили его разрушенные стены и дома своими потрохами… А уж грохотало так, что я едва не оглох.
— Ну так вот, — Михайло аккуратно сдул с чертежа подсохший песок и еще раз придирчиво осмотрел свое произведение, — так вот, когда взорвался один из погребов, что в самом центре, возле оружейных мастерских был, рухнула одна из стен Успенского собора. Люди там были, молились, иных насмерть зашибло. Там тогда и матушка моя молилась. И когда стена упала, она увидала, как в одном из углов ниша открылась, а внизу ее — лаз с лестницей. Алёна Елисеевна нраву не робкого — она туда, в лаз этот, заглянула, спустилась даже немного и сразу уразумела, что он куда-то далеко ведет. Прибежала в Коломенскую башню, где мы с остатками рати укрепились (поляки туда еще не подступили), и все мне рассказала. А со мною жена была, Ефросиния, беременная, на сносях, сын двухгодовалый, да еще у двоих ратников там же, с ними, жены и дети были. Ну, я матушку и попросил: «Ради Христа, возьми Фросю, Алешку и этих двух женщин с детьми, да и бегите из города поскорее! Сам я знаю, что не спасусь, но жену и чад моих спаси!».
— Откуда же ты знал, куда ведет тот подземный ход? — удивленно спросил Хельмут, слушавший товарища с напряженным вниманием. — Может, он бы никуда и не вывел?
Михаил усмехнулся:
— Все могло быть, да ведь иного ничего не оставалось. Я не верил, что поляки помилуют мою семью — не в их это шакальих душах, они мстить любят! А про тот ход в городе много слухов ходило: сказывали — он давно был прорыт и за городские стены вел, да потом его замуровали. Так, кстати, и оказалось — Алёна Елисеевна с женщинами вышла из-под земли далеко от города. Стали они пробираться к ближайшему селу. А тут у Ефросинии роды начались — думаю, на месяц раньше разрешилась! Сын, которого родила, тут же и помер, а она к утру кровью истекла, ничего поделать не смогли… Алешку матушка спрятала в деревне, в семье одной, которую, живя в Смоленске, хорошо узнала — люди они добрые, по-настоящему православные. А сама добыла телегу с лошадью, да и пустилась за ляхами, меня выручать. Подкупила ротмистра, он и подменил меня в клетке на мертвого ляха — с ними ведь еще обоз с ранеными ехал, один из них той ночью помер. А ляхи до золота народ жадный! Ротмистр, небось, решил, что мне все одно не жить — живого места не было, вот и разжился вдовьим добром. Так мы с Алёной Елисеевной и сбежали. Но кабы не ты, пропадать бы нам с нею обоим. Вот и все.
Лицо Хельмута выражало в эту минуту ярость, смешанную с презрением.
— Schweine! — прошептал он, — Schmutzigen Schuften![36]
И тут же задал новый вопрос:
— А где же сейчас твой сын? Алеша?
— В Троице он, куда и материн брат поехал, — задумчиво проговорил Михйало. — Там безопасно. По крайней мере, безопаснее, чем в других местах. Там матушка и меня до поры до времени укрывала. Потом сына оставили и хотели у родни пристанища искать. Но Николы Шейна на ту пору в живых уже не было, а прочая родня моего отца нам помогать отказалась — они и признавать меня не захотели.
— Это как?!
— А так вот. Матери сказали: «Быть того не может, чтоб Михаил жив остался. До нас слух дошел, что король Сигизмунд его казни предал!»
— Был такой слух, — кивнул немец. — Возможно, даже чванливый монарх и впрямь приказал мертвеца прилюдно обезглавить, точно тот был еще жив! Вот, мол, как я непокорных наказываю! Так что, может, и не ложь это.
— Скорее всего, — согласился Михайло. — Правда, по другим слухам я и до сих пор в польском полоне. Ну, а у моего отца ведь и от первой жены сыновья остались, так для чего им было делить со мной и с матушкой оставшееся добро, да и отцово имя? Они матери и мне прямо на двери и указали: «Мало ли, кто на нашего родственника лицом похож, нынче от самозванцев житья нету!» Решили, видно, что Алёне Елисеевне денег от них надобно! А так — меня нет, значит, ей ничего и не полагается… Ну, и как? Намного ли они краше ляхов?
Он засмеялся, а Хельмут в ответ выразительно скривил рот, как обычно делал, показывая безразличие либо досаду:
— Со мной произошло нечто очень похожее, так что тут можно не сравнивать русских с ляхами или с германцами. Люди — они и есть люди! Но про себя я тебе как-нибудь потом расскажу. Вижу, что твой рисунок готов. Пузыри тоже готовы. Теперь ты мне, наконец, расскажешь, что задумал?
— Расскажу. Только сперва прочти-ка. Ты ведь по-русски и читать умеешь, так?
— Умею.
Развернув поданный Шейным небольшой свиток, Хельмут довольно бегло прочитал вслух:
«Братья и сестры! Люди русские, православные!
Чада мои!
В сие тяжкое время трудно крест свой несть всем нам. Заполонили землю нашу святую враги Руси Православной, топчут ее и тщатся соделать своей вотчиной.
Нет ныне у Руси Государя, оплота и надежи для всякого русского, а развелась повсюду смута, и в горести иные ослабели сердцем и целуют крест иноверцу, а кто еще, в прелесть впав, сыну «вора тушинского» служить готов.
Но не может быть на Руси иного Государя, кроме как Государя православного, Богом данного. И пока Господь не послал нам его, надобно ждать и молиться о прощении наших грехов и прекращении смуты. А в сердце быть твердыми и не прельщаться посулами лукавых врагов наших, потому как без Веры Православной не быть и Земле Русской.
В тяжкие эти дни молюсь лишь об избавлении Святого нашего Отечества и спасении русских людей и душ их!
Обо мне же не печальтесь, братья и сестры, и не плачьте, коли узнаете о моей кончине, ибо если она мне в скором времени суждена, то прииму я ее спокойно, с верою в сердце и с молитвою за Русь Святую.
С нами Бог!»
Под грамотой стояла подпись, прочитав которую, немец изумленно вскинул глаза на Михаила:
— Патриарх Гермоген?! Но откуда эта грамота? Ведь он давно уже в заточении, в Чудовом монастыре, и к нему никого из русских не допускают!
— Это правда, — кивнул Шейн. — Однако нашелся отважный монах, один из духовных сыновей владыки Гермогена, который умолил допустить его к узнику Это было несколько дней назад. Он рисковал жизнью, вынеся грамоту за стены Кремля. Ее уже много раз переписали и сейчас распространяют среди москвичей. Монах же сказал, что Владыка совсем ослабел, видно, ему перестали давать пищу, надеясь, что дух его ослабнет. Однако духом он лишь крепнет и все так же зовет русских противиться польскому завоеванию.
— Поразительный человек! — поговорил Шнелль задумчиво. — Ведь он уже так стар… И такая сила!
— Если мы, русские, допустим, чтобы духовного отца Всея Руси уморили голодом в темнице, мы будем недостойны Божией милости! — голос Михаила против воли задрожал. — Мы не должны допустить этого!
Теперь Хельмут понял, отчего его новый товарищ, полностью доверившись ему, приведя его даже в дом к своей матери, так долго не доверял главного — цели своего появления в захваченной врагами Москве.
— Так ты?… — он вскочил со скамьи и в волнении даже прошелся взад-вперед по светелке. — Ты здесь для того, чтобы?..
— Не я первый! — воскликнул воевода. — Князь Пожарский посылал уже нескольких человек, чтобы попытаться вызволить владыку из темницы и увезти из Москвы. Они приходили один раз вдвоем, другой раз втроем. И все погибли, потому что поляки стерегут Патриарха, как самого страшного своего врага. Он и есть самый опасный для них человек во всей нашей земле! Для них и для изменников-бояр, что готовы Русь ляхам продать, лишь бы при них свой кусок сохранить. Я вызвался прийти сюда потому, что кроме меня никто больше не знает на память всех ходов и выходов внутри Кремля. Я как-то составлял его план по поручению Государя, потому что этому тоже обучался. А память у меня отменная, вот я все и запомнил. И еще: никто, кроме меня, не найдет тайного хода, по которому можно проникнуть внутрь и оказаться почти возле самой темницы, где заточен Владыка… Поэтому князь Пожарский позволил мне отправиться сюда, хотя вначале и боялся: могут найтись поляки, которые вдруг да вспомнят мое лицо!
— Боже правый! — ахнул Хельмут. — Но тогда… Прости, но как же ты, в таком случае, влез в ссору с ляхами на том постоялом дворе? Ты же мог погибнуть и провалить такое важное дело!
Алая краска залила не только щеки Михаила, но все его лицо и даже шею. Он резко поднялся, шагнул было к своему товарищу, однако тотчас весь сник и опустил голову.
