Георгий Гулиа - Сулла
– Иду выполнять приказ.
– Иди.
Солдат выбежал.
Сулла позвал Эпикеда. Он показался из-за колонны. И словно чем-то встревожен.
– Что с тобой, Эпикед?
– Ничего, господин.
– Врешь. Посмотри мне в глаза.
Эпикед вскинул черные-черные и грустные-грустные глаза.
– Болен?
– Нет.
– Плохие известия?
– Нет.
– Влюблен?
– Да.
Сулла оживился:
– Ого, влюблен! В кого же, ежели не секрет?
Эпикед таинственно улыбнулся.
Сулла сказал:
– Не надо. Не говори. Любовь любит тайны. Нет истинной любви без тайны.
– Знаю, – проговорил влюбленный слуга.
Сулла заинтересовался. Значит, Эпикед влюблен. Забавно! Такой серьезный, такой уравновешенный и вдруг – влюблен, И он задал – в который уже раз – вопрос:
– Скажи мне, Эпикед, ты не боишься женщин?
– Не знаю.
– Нет, ты мне отвечай прямо!
– Не знаю, господин.
Сулла смеялся: вот тебе и раз, боится женщин – это наверняка, – а сам влюблен! Как же это так?
– Слушай, Эпикед, а ты знаешь, что с ними делать?
– С кем, господин?
– С женщинами.
Эпикед растерянно моргал глазами.
– Ну, ну, подумай.
Слуга пожал плечами.
– Ладно, – сказал Сулла, – этому тебя научит Децим. Ты признайся мне в одном: она молода?
– Да, – прошептал слуга, краснея.
– Ну, сколько ей лет? Двадцать?
– Да.
– О боги! Как это занятно! – Сулла потирал от удовольствия руки. – Вдова? Разведенная? Девица?
Эпикед молчал. Сулла сказал:
– Ладно, не говори. Любовь любит тайны… Но запомни: если буду нужен – я с тобой. Мои деньги – твои. Мой дом – твой. Надейся на меня во всем!
Эпикед молча поцеловал руку своего господина. А господин продолжал рассыпать свои щедроты:
– Все, что пожелаешь, будет твоим. Слышишь?
– Слышу.
– Присмотри любой дом на Палатине.
– Спасибо.
– Если кто обидит – скажи мне.
– Спасибо.
Сулла прищурился:
– И при случае покажи мне ее. Если откажет, – не будет ей пощады. Слышишь?
– Слышу, господин мой.
– А теперь… – Сулла ударил себя кулаком в грудь, – а теперь зови сюда моих друзей. Где они?
– Актеры, господин мой?
– Разумеется.
Эпикед вышел и привел с собою трех актеров. С ними были девицы: одна толстушка, а две другие – помоложе – высокие и худые. Каждой из них не было и тридцати. Этакие столичные красотки, причесанные, надушенные и накрашенные по самой последней моде.
– Э! – радостно воскликнул Сулла, раскрывая объятия. – Кого я вижу? Все мои старые друзья! Дорогой Ферекид, нестареющий, неунывающий, по-прежнему забывающий свои роли! А вот и Гортензий – милый, пухленький мальчик! Милый Тукеа, который никак не может подрасти.
Говоря это, Сулла обнял каждого из актеров. Облобызал их. Потрепал за плечи. И застыл перед женщинами, ибо видел их впервые в жизни. Впрочем, Сулла пытался припомнить: не встречал ли девиц где-нибудь и когда-нибудь? И чистосердечно признался:
– Не знаком. Не видел. Не целовал. Не спал.
Толстушка успела шепнуть своим подружкам, что этот старичок довольно мил и что напрасно болтают о нем всякую всячину.
– Могу ли я познакомиться с красотками?. – спросил Сулла актеров.
– О да! – сказал Ферекид.
Сулла чмокнул в губы каждую из девиц – и знакомство таким образом состоялось. Он успел при этом пощупать груди.
– А теперь я их представлю, – сказал Ферекид, лысоватый мужчина лет пятидесяти. – Вот эта, похожая на римский подрумяненный хлеб, – милейшая Атицилла. Она требует, чтобы за нею ухаживали долго, долго. – Ферекид посерьезнел до крайней степени. И внушительно произнес: – Она никогда не отдается раньше второй стражи…
Атицилла хихикнула, сбросила с себя легкий шелковый плащ и осталась в одной розовой тунике без рукавов.
– А эта, – продолжал актер, делая вид, что сообщает сугубый секрет, – Перегрина. Моя любимая, очаровательная Перегрина. Она слишком скромна. Она слишком недоступна… – И вдруг актер застыл. Онемел.
Перегрина одним резким движением рук сорвала с себя тунику, и Сулла увидел прекрасное тело на исходе двадцать пятой осени. И увидел те самые груди, которые на ощупь показались двумя неспелыми кампанскими грушами.
– Похвальная скромность, – сказал Сулла, едва касаясь губами холодных сосков Перегрины. Она смотрела на него из-под длиннющих ресниц столь вызывающе, что Сулла на мгновение оробел. Оробев, он мысленно похвалил себя за то, что все еще способен робеть перед девицей.
– А третья красотка пусть представится сама, – сказал актер. – Я устал.
– Галла, – сказала девица. – Я просто Галла. Меня зовут подруги Галла-девственница.
– Ха-ха-ха, – захохотали актеры. – Это правда. Так ее зовут. За одно ее очаровательное качество!
Сулла подошел к ней, почтительно взял ее руку, погладил ладонью. Он не спускал с нее глаз. Эта римская куртизанка могла поспорить красотою с самою Юноной или греческой Афродитой. Все, как говорится, было при ней: и головка, и шея, и груди, и широкие бедра, и высокие ноги.
– Девственница? – сказал Сулла. – Деточка, это не самое худшее прозвище. Не стесняйся его.
– И не думаю! – смело сказала Галла. – Но ты у меня будешь первый… Клянусь богами!
И рассмеялась. И зубы у нее светились, точно стекло на лунном свету.
– Да, – подтвердила Перегрина, – ты будешь первый… Сегодня, разумеется.
Сулла поклонился, давая понять, что и за то премного благодарен.
Ферекид сказал:
– Делай с ними, что хочешь, а на нас не рассчитывай. Мы слишком устали. По три представления на день – римляне совсем с ума посходили: глазеют на тебя и хлеба не просят. Они сыты театром! И нам не до женщин.
Его друзья-актеры подтвердили то же самое: они нынче ни на что не способны. Только могут выпить. Только поесть. Галла прикинулась несчастной:
– Каково нам, Сулла? От такой жизни – когда от тебя отказываются мужчины – с ума сойдешь.
Эпикед уже расставлял чаши и тарелки. Девицы располагались за столом по своему усмотрению. Комната наполнилась запахом благовоний, словно сюда свезли целую кипрскую лавку.
– Девушки! – обратился Сулла. – Вы слышали, надеюсь, что говорили мои друзья? Вас ждет скучная ночь в обществе одного пожилого мужчины.
– Кто он? – вопросили весело девицы.
– Это он! – сказал Сулла и ткнул себя пальцем в грудь.
– А мы согласны! – ответила Перегрина.
– Это в моем вкусе, – подтвердила «девственница».
Толстушка надула губы.
– А она молчит, – заметил Сулла, указывая на нее.
Атицилла подперла руками подбородок и смешно водила глазами, причмокивая губами.
– Я ревнива, – проговорила она. – Я ревнива.
Сулла подошел к ней сзади и поцеловал ее. Она впилась в него. Долго не отпускала.
5
Децим вызвал Коринну для беседы в сад. Он желал поговорить с нею вдали от родительских ушей. Они уселись на громадную прохладную скамью. Время было теплое: только что прошли сентябрьские календы. Зеленое небо нависало огромным шатром. Тяжелая сочная зелень ложилась прямо на плечи. Сумерки витали в саду – тихие, прозрачные сумерки.
– Я тебя люблю, – заявил Децим.
Коринна улыбалась, глядя куда-то вдаль, хотя не было здесь этой дали. Солдат говорил слишком откровенно, и, возможно, именно это и веселило ее.
Децим достал большой, хорошо наточенный меч и положил его рядом с собой. Как видно, он был далек от шуток.
– Вот, — и он указал пальцем на меч.
– Вижу, – игриво бросила Коринна. – Это называется меч? И им убивают?
– Между прочим, да!
Децим вытер ладонью мокрые губы, словно хотел их оторвать от себя.
– Значит, меч. А здесь – любовь.
И он приложил руку к своему сердцу. Она вскинула тонкие, подведенные черной краской брови. Коротко спросила:
– Где любовь, Децим?
Солдат с готовностью указал на левую сторону груди. И это ее еще больше развеселило. И чем больше она смеялась, тем больше он мрачнел. Как небо в осеннюю непогоду, потемнел лицом. Позеленел от злости. И солдат снова указал на сердце:
– Вот здесь! – И для пущей ясности сообщил нижеследующее: – Коринна, ты знаешь моего хозяина, моего вождя. Это великий Сулла. Он благоволит ко мне. А я предан ему. Горе тебе, если не полюбишь меня!
Она крайне удивилась, то есть сделала вид, что удивилась. Коринна все читала на его лице и каждое его движение и каждое слово уже знала наперед. Так что ей незачем было удивляться. Разве что для показа.
– Вот этот меч… – Децим указал на оружие. – Я им убью тебя.
– За что же, Децим?
– Если не полюбишь.
– Это твое объяснение в любви?
Солдат кивнул.
– И многих ты соблазнил таким способом?
Децим не нашелся что ответить. Она явно издевалась над ним – он это чувствовал. Даже при всей своей толстокожести.
Кровь прилила ему в голову. Он и в самом деле любил, а иначе бы ей несдобровать. Люди, которые сумели взять Рим, – необычные люди: море им по колено, все им – трын-трава! Разве победитель не имеет никаких прав? Неужели ему вымаливать любовь? В нем была солдатская гордость. Как-никак он – центурион римской армии!
