Дмитрий Агалаков - Аквитанская львица
— Они решили, что я прикончу их, если мы в указанное время на увидим Икония! — сжимая кулаки, хрипло — повторял Конрад, не находя себе места. — Но, клянусь Богом, я бы так и поступил!
— Никто не знал здешних мест. Армия не могла вернуться назад — провиант закончился, и еще двенадцать суток без еды вряд ли бы кто протянул. Оставаться на месте было просто бессмысленно. Пришлось идти вперед, надеясь на удачу. Наконец, они выловят здешних горцев и заставят их привести армию в Иконий.
— Император Священной Римской империи был похож на затравленного зверя. Никогда еще судьба не ставила его в такое глупое и опасное положение. Да что там — катастрофическое! Громада его войска, непобедимая на равнине, в этих ущельях, без провианта и воды, смотрелась жалко.
— Но насколько жалко, император пока еще не знал сам…
— Пронзительное улюлюканье громко и яростно взорвало тишину и эхом заносилось по скалам. А затем тысячи голосов слились в один воинственный вопль. Опешив, рыцари смотрели вверх, но видели только скалы и небо. В последующие минуты Конрад сразу не поверил в то, что произошло, а потом понял разом: перед ними разверзся ад. Армия остановилась, дрогнула и попятилась, но отступать было некуда. Они оказались в каменном мешке — открытые и беззащитные, как новорожденные дети, едва увидевшие свет. Освещенные солнцем скалы потемнели от подступающих со всех сторон турок. И тысячи стрел смертоносным дождем полетели вниз — они разили плечи воинов, головы, ступни ног. Нельзя было поднять вверх лицо, чтобы не получить в него стрелу. Все, что могли сделать германские воины, — это прятаться за своими длинными щитами и молиться или давиться проклятиями.
— Конрад, под которым бесился конь, что-то кричал воинам, призывал их подняться, но какой толк был в геройстве? Они не знали этих мест — их завели в ловушку. А хозяевам этой земли был ведом каждый уступ, каждая гористая и опасная тропинка. Сила рыцарского войска проявлялась на равнине, где можно было столкнуться с врагом лицом к лицу, но что мог сделать меч или копье против врага, который засел высоко над твоей головой и спокойно, вытягивая из колчана одну стрелу за другой, выбирает себе мишень? Арбалетчики еще пытались выбить отдельных турецких стрелков, но их скоро сразили мусульманские стрелы. «Вот оно — воронье! Вот оно! — стучало в голове германского императора, пока он носился по ущелью среди своих рыцарей и солдат. — Вот оно, его ночное проклятие!» А потом он задохнулся от боли — стрела пробила его кольчугу и вошла в плечо.
— Фридрих! Фридрих! — хрипло закричал он, оглядываясь по сторонам. — Выведи наших людей! Фридрих!..
Следующая турецкая стрела поразила грудь германского короля. Имя племянника оборвалось на выдохе. Двадцатидвухлетний Фридрих Швабский[9], исполинского роста, с огненно-рыжими волосами и бородой, метался тут же — среди погибающих соотечественников. Несмотря на шум, подобный разверзшемуся аду, он услышал своего дядю, одной рукой еще державшего уздечку, а другой вцепившегося в стрелу, торчавшую из его груди.
— Король ранен! — закричал Фридрих. — Король ранен!
А следом королевского скакуна, старого боевого товарища Конрада Гогенштауфена, ужалили сразу несколько стрел. Конь встал в последний раз на дыбы и замертво рухнул наземь, придавив истекающего кровью, потерявшего сознание седока.
Германской кровью в те часы обильно обагрились скалы, мертвые тела животных и людей все плотнее укрывали дно ущелья. И наконец, храбрые германцы дрогнули — не имея возможности отбиваться, получая стрелы в спину, они бросились кто куда по длинному, почти бесконечному ущелью в горах Дорилеи…
5Пир закатили вскоре по прибытии гостей. Во главе стола восседал Мануил Комнин в пурпурном кафтане и его супруга Берта Зульцбах, грубоватая лицом немка, в золотом платье. Женившись на кузине императора Конрада Третьего Гогенштауфена, Мануил Комнин скрепил союз Германии и Византии. По одеждам хозяев и гостей было заметно, что консерваторы-греки, как и столетия назад, тяготели к золоту и пурпуру, тогда как европейцы предпочитали багрянец, лазурь и входящие в моду изумрудные тона. Но и те и другие обильно расшивали свои одежды драгоценными камнями и золотыми пряжками. Людовика и Алиенору посадили напротив друг друга: короля Франции — рядом с императрицей, королеву — рядом с императором. Стемнело по-осеннему рано, но тысячи масляных светильников превратили ночь во дворце в день. Пол гигантской трапезной залы, где собралось около двух сотен гостей, покрывали лепестки роз. За высокими расписными ширмами играли музыканты. Яства одно за другим прибывали на стол. Тут был не Париж и даже не Бордо, где все вкусности — сладкие, соленые и перченые — подавались одновременно. В Константинополе для каждого кушанья выделялось строго определенное время. Впервые французы отведали икры — черной и красной. Они даже не предполагали, что она может быть так вкусна! Что для «галлов», как их упрямо именовали греки, стало истинным открытием, — так это прибор, которого не существовало на пиршественных столах Парижа и Лиона, Пуатье и Бордо. За столом французы обходились ложкой и ножом. А это был удивительно удобный серебряный предмет, именуемый «вилкой» — два зубца так легко подхватывали любое кушанье, будь то артишок, паштет или кусочек жареного мяса. Руки гостей тотчас привыкли к византийским вилкам и уже не хотели с ними расставаться!
— Вы мне подарите пару таких приборов? — кокетливо спросила у императора Алиенора.
Ее широкие рукава открывали удивительно изящные запястья, стянутые тончайшим шелком. Это было весьма чувственное зрелище для мужских глаз! На пальцах королевы сверкали перстни, синие и алые ленты и широкие золотые нити переплетались с косами. Чувственная и яркая, она вся переливалась и сама походила на бриллиант.
— Я вам подарю все, что вы захотите, очаровательная королева, — не сводя с нее глаз, ответил Мануил.
О, она заметила, с каким восхищением он смотрел на нее! Император, как о нем упрямо говорила молва, умел ценить истинную женскую красоту! Людовик чувствовал себя скованно за императорским столом: ему все время казалось, что он сейчас сделает что-нибудь не так, и лукавые греки, щедро расточавшие улыбки и комплименты, втайне будут смеяться над ним и его товарищами. А еще ему не нравилось, какими взглядами одаривает его жену император, и тем паче, как смотрит Алиенора на красавца Мануила Комнина.
— А вот попробуйте это кушанье, — Мануил взглядом указал на одно из блюд, и тотчас на тарелке королевы оказались жареные ломтики мяса в белом соусе.
Алиенора даже закрыла глаза от удовольствия, так вкусно это было. Королева смаковала яство долго и с упоением.
— Тает во рту! Что же это, если не секрет? Позвольте, я угадаю. Это запеченные соловьи из ваших очаровательных садиков с фонтанами?
— Это лягушки из императорских прудов — нежнейшее мясо! — как ни в чем не бывало ответил Мануил, сам угощаясь тем же.
Алиенора сделала большие глаза, перестала жевать, но все же нашла в себе силы проглотить изысканное яство.
— Я обязательно привезу этот рецепт во Францию, ваше императорское величество, — не сразу проговорила она. — Все французы будут вспоминать вас добрым словом!
Ужин длился долго. И как приторно лилась льстивая речь греков — они то и дело высокопарно воспевали красоту французской королевы, что немало злило Людовика. Вся эта помпезность, насквозь пронизанная незнакомым ему этикетом, начинала действовать на нервы молодому королю франков. Особенно заливались толстопузые и луноликие вельможи с холодными глазами.
— Почему некоторые из ваших подданных так отличаются от других? — осторожно спросила королева у императора.
— Кто именно? — удивленно спросил Мануил Комнин.
— Вон те, пухлые…
— А, вот о чем вы! — улыбнулся владыка Византии. — Это мои несравненные евнухи. Да-да. Многие из них — мудрые политики и хорошие слуги. Взять хотя бы моего Нарцисса. А потом, их неопасно запускать на женскую половину! Ну, разве это не плюс? — рассмеялся император.
Алиенора даже покраснела. В Европе оскопленный мужчина спрятался бы за монастырскими стенами, а эти еще отвешивали ей комплименты! Нет, француженке непонятен был странный греческий уклад…
Но вот уже пир шел на убыль, быстро угасал. Лень и усталость одолевали гостей императора — особенно уставших с дороги франков. Но неспокойно было на душе у королевы. Одной мысли испугалась Алиенора за трапезным столом. Ее бросило в жар, и она долго сидела в оцепенении. Еще в разгар пира Алиенора неожиданно представила себя рядом с Мануилом Комниным. Она отдалась этому видению всем сердцем, и ей стало страшно. Королева Франции всегда ощущала, а в последние годы особенно, что ей тесновато рядом с Людовиком, что он слишком бесцветен для нее. Точь-в-точь как немка Берта Зульцбах для императора. А вот рядом с красавцем Мануилом она бы воистину смотрелась владычицей мира! И в объятиях друг друга они были бы тоже равны…
