Владимир Шигин - Чесменский бой
Приезду Чернышева адмирал обрадовался искренне. Умница-граф сразу заметил удрученность командующего. Первым делом рассеял сомнения относительно помощи англичан:
– Лондон с нами сейчас в одной упряжке тащится, а с нашей экспедицией он еще поболе выгод возьмет, чем мы! – Чернышев посмотрел на Спиридова и, уловив тень сомнения, пояснил: – Да, да. Намедни Вильям Потт молвил, что готовы они нам Минорку со всеми ее потрохами всучить, лишь бы пробудить интерес к средиземным водам. А зачем? Да затем, чтобы не только Версаль, но и Мадрид на нас зубами клацал. Торговля ж и альянс с Россией им сейчас поважнее всякого равновесия европейского будут! О политике Версаля разъяснил так:
– Французское вооружение в Тулоне и Бресте должно заставить тебя, Григорий Андреевич, то же самое сделать к тому весьма скрытым способом!
– А каковы намерения французские? – мрачно поинтересовался адмирал.
– Намерения, прямо скажу, Гриша, поганые! – Чернышев нервно барабанил по столу пальцами. – Недавно первый министр Шуазель на совете королевском настаивал на истреблении нашей эскадры. Однако совет пока последствий политических убоялся. Хотя по истощенному состоянию Версаля ему и нужен разве что покой, превозносчивые амбиции их Дюка Шуазеля могут ввергнуть его в войну разорительную!
– Нам от этого легче не будет!- вздохнул Спиридов, огорченный новыми неприятностями.
Осмотрел Чернышев в присутствии Плещеева корабли. Огорчился увиденному. Велел созывать капитанский консилиум.
Консилиум решил, не теряя времени, добираться каждому судну по способности до Гибралтара и далее к Порт-Магону. На судно определили по два английских лоцмана. Чернышев взял плату за них на себя.
Пока заседали – новая неприятность. При свежем остовом ветре и отливе сел на мель «Три Святителя». В тот же день потеряла левый становой якорь-дагликс «Европа».
Но всему плохому когда-то приходит конец, и к вечеру получил адмирал радостное известие о славной победе российской армии над турками под Хотином. В честь виктории палили из пушек, жгли фальшфейеры, пили вино и пели песни. Уезжая, Чернышев предостерег Спиридова:
– Министр версальский Шуазель, враг нам смертельный, умыслил новую пакость против нас. Высылает сейчас суда с грузом подозрительным, чтобы они промеж кораблей наших плавали, а ежели вы кого остановите или арест учините, сразу затеет он скандал и плавание задержит. Потому, как завидите флаг французский, обходите его стороной.
Спиридов, из кресла тяжело поднимаясь, ответил зло:
– Сторониться много чести будет! А рыться в дерьме ихнем нам недосуг. Пущай себе вертятся, сколь влезет!
О своем впечатлении от посещения эскадры Чернышев писал в Петербург следующее: «Не так худо нашел я все сделанные адмиралом распорядки, как слышал, но опять и не так, чтобы оные лучше быть не могли, ну да уж что же делать, быть так! Более всего неприятно мне было видеть его самого несколько в унылости, отчего и подчиненные были тоже не веселы, что я ободрением его и хвалою всего того, что уже сделал, ибо поправить было неможно, разговором с солдатами и матросами, объездом на все корабли сколько можно поправить старался. Унылость его произошла от встречи великих препон в плавании, которые то ускорить не позволили, чему главная причина великое множество больных, ибо число оных простирается до 700 человек… чему удивляться не должно, ибо половина экипажа состоит из рекрут, которые жительство близь Москвы имели… которые несколько месяцев как соху покинули, но и к пище ни мало привычки не сделали, изнурены были при вооружении великими работами,… от излишнего экипажа великая теснота на кораблях…»
Капитанов своих тем временем собрав, адмирал Спиридов наставлял так:
– Бурбонов не задирать, но и честь свою не срамить! До Порт-Магона плыть будете в одиночку, посему учтите, что не только с Версалем, а и в лице большинства держав средиземноморских имеем мы скрытых неприятелей, да и остальные нам завистны и рады будут иметь повод к явному обнажению недоброжелательства.
Фискальная служба на эскадре – тоже прямая забота командующего. Помогали ему в этом флаг-капитан Плещеев, греческий обер-боцман Марко Лукович в чине подпрапорщицком. Лукович с Плещеевым уже лет пять неразлучны, вместе ходили на «Надежде Благополучия» в Ливорно. Обер-боцман все Средиземное море как свои пять пальцев знает. От него на эскадре польза большая. Дел по этой части не переделать! Попробуй уследить за всем, когда англичане у кораблей день и ночь толкутся. Что ни день, то докладывает обер-фискал все новые случаи разбойные. То сверток подкинутый с британскими фунтами нашли на «Иануарии», то на стоящей в гавани «Европе» кто-то пытался ночью вскрыть канцелярию судовую, а услыша шаги часового, убежал с корабля на шлюпке. Зачастил в порт и главный шпион британского флота Стефенс, всегда норовивший засвидетельствовать адмиралу свое почтение… Помимо английских агентов подлавливали офицеров и матросов в порту и шпионы короля Людовика. Однако все попытки завербовать русских моряков кончались в лучшем случае синяками да шишками. Спиридов на этот счет мог быть спокоен – ни один из пяти тысяч российских офицеров и матросов изменником не стал.
Нелегко приходилось в Лондоне и Ивану Григорьевичу Чернышеву. Граф Шуазель, узнав о том, что один из главных вдохновителей русской морской экспедиции перебрался в Англию для помощи Спиридову, был вне себя.
– Вам надлежит повсюду настаивать перед русским послом на вашем первенстве! – наставлял он своего посла Шателя. – А где можно, унижать всячески!
– Русский посланник, насколько я извещен, строптив безмерно! – отвечал Шатель мрачно.
– Тогда бейте! – сжал свои сухие кулаки министр, глаза его яростно сверкали. – Бейте! Никто вас за это не осудит! Честь Франции и короля нам дороже всего!
Французский посол был исполнителен. На первом же придворном балу в Лондоне в момент выхода к собравшимся короля Георга он грубо оттолкнул Чернышева в сторону, чтобы занять первенствующее место. Так, по мнению французского министра иностранных дел, отстаивалась честь Франции и унижалась честь России.
На официальный запрос русского правительства о недостойном поведении графа Шателя Шуазель надменно ответил, что полностью одобряет поступок своего подопечного.
Ну а что же сам Чернышев? Как он, известный гордец, мог стерпеть такое? Современники утверждают, что уже на следующий день граф Иван Григорьевич дрался с обидчиком на шпагах, был ранен, но поставил французского наглеца перед собой на колени, предварительно мастерски выбив у него из руки шпагу.
Сам граф Чернышев об этом никогда и никому не рассказывал. Эка невидаль для российского дворянина, да и дела поважнее были.
Вскоре часть русских кораблей и судов оставила Гулльский рейд. В окутанном туманом Английском канале мореплавателей встретил нестерпимый визг: то подавали друг другу туманные сигналы, крутили хвосты. свиньям практичные англичане…
Поменяв в гулльском адмиралтействе грот-мачту, «Гром» спешил вдогонку эскадре. Вскоре бомбардирский корабль нагнал «Северный Орел», который едва тащился, шатаясь, как пьяный, из стороны в сторону.
Еще недавно вполне исправный линейный корабль «Орел» являл собой груду развалин: в трюме сильная течь, рангоут сгнил, камбузная печь развалилась по кирпичикам. «Орловцы» мрачно шутили, откачивая воду кетенс-помпами: – О еде не хлопочи: нету нашенской печи!
Если в Гулле корабль имел всего три-пять дюймов воды за вахту, то за мысом Лизард в интрюме было уже двенадцать дюймов!
С молчаливого согласия капитана Клокачева команда переоделась в чистое платье.
Вскоре стали отходить пазы и обрываться обшивные доски. Появление «Грома» было как нельзя кстати. Бывший на «Северном Орле» за старшего контр-адмирал Елманов велел Перепечину сопровождать их до ближайшего порта. Корабли повернули на Портсмут. На горизонте со всех румбов белели паруса: то рыскали английские и французские наблюдательные эскадры…
А у линейного корабля уже расходились «с великим движением» борта. Их кое-как связывали, чтобы доползти до гавани. Воды в трюме было за сорок дюймов…
Оставив покалеченный «Орел» в Портсмуте, «Гром» в тот же день продолжил плавание.
За Дувром поменяли лоцманов, а за мысом Зюйд-Фордленд попали в шквал. Пришлось пережидать. Подойдя к берегу, «Гром» отдал якорь. Под килем восемь саженей воды, в самый раз для безопасной стоянки.
Через двое суток вокруг бомбардирского корабля отстаивалось, пережидая непогоду, уже более полутора десятка судов.
– Гляньте, ваше благородие, никак наш тащится? – окликнул вышедшего на верхнюю палубу Ильина матрос.
Опираясь на твердую руку Константинова, Ильин обернулся. Точно, на рейд заворачивало маленькое облезлое суденышко с российским бело-голубым флагом.
![Валерия Юрьева - Прошлое близко[СИ]](/uploads/posts/books/31646/31646.jpg)
