Айбек - Навои
И сейчас он тоже обратился к книгам, пытаясь отвлечься от грустных мыслей. Начав с легких, веселых газелей, Султанмурад перешел к самым сложным, головоломным сочинениям, но через минуту бросил их и, схватив перо и бумагу, принялся писать письмо Дильдор.
Печальные излияния покрывали один лист за другим. Любовное послание к простой деревенской девушке он украшал десятками прекраснейших стихов всевозможных поэтов, глубокомысленными рубаи, посвященными любви и страсти. От этих излияний стало легче на душе. Юноша перечитал письмо. Из глаз его накапали горячие слезы. Что пользы писать? Эти слова; никогда не дойдут до нее. Тиран сорвал эту розу, поэтом он бросит ее в объятия какому-нибудь придворному льстецу или грубому нукеру.
Юноша положил на полку листки бумаги и в изнеможении бросился на постель.
В комнату, весело напевая, вошел Зейн-ад-дин. Он был навеселе.
— Привет вам, почтеннейший ученый.
— Входи, о цветок моего сердца! — с облегчением воскликнул Султанмурад.
Зейн-ад-дин внимательно посмотрел на своего друга и присел возле него на постели. Он уже с неделю проводил время в обществе поэтов, каллиграфов и других выдающихся хорасанцев; сейчас он мимоходом заглянул в медресе, чтобы проведать друзей.
Зейн-ад-дин редко посещал теперь лекции: он стремился усовершенствоваться в каллиграфии и усиленно занимался музыкой.
Но если в Герате было много ценителей красивого почерка, то и хороших писцов там насчитывалось не мало. Этому резвому, как плясун, и легкому, как птица, юноше было крайне трудно заработать что-либо перепиской и создать себе репутацию среди профессиональных писцов, умевших красиво, без единой ошибки переписать в один день целый диван. Зейн-ад-дин иногда переписывал стихи известных поэтов, иногда снимал копии с различных сборников по заказу книгопродавцев.
— Ты болен? — с беспокойством спросил Зейн-ад-дин.
— Нет, только одинок, — с принужденной улыбкой ответил Султанмурад.
— Друг мой, — сочувственно сказал Зейн-ад-дин, — в твоем сердце поселилась печаль. Я давно это заметил, но не решался спрашивать. Сегодня внутренний огонь пылает у тебя на лице. Таиться бесполезно.
Султанмурад прикрыл глаза и тихонько вздохнул.
Зейн-ад-дин, взывая к его дружеским чувствам, требовал откровенности. Наконец Султанмурад, приподнявшись, достал с полки только что написанное письмо и подал его товарищу.
— Вот бледное отражение моих бесконечных страданий, — сказал он потупившись.
Зейн-ад-дин внимательно прочитал все восемь страниц. Руки его слегка дрожали, по лицу разлилась печаль. Кончив читать, он сочувственно взглянул на товарища.
— Отчего ты тогда же мне не открылся? — укоризненно произнес Зейн-ад-дин.
— Мог ли ты отвести от меня железную руку судьбы? — ответил Султанмурад после недолгого молчания.
— Да, мог! — решительно сказал Зейн-ад-дин. — Я был в состоянии вырвать степную красавицу из сетей насилия. — Туганбек в те времена выполнил бы любую мою просьбу. Я крутил этим дураком, как хотел.
— Увы! — печально воскликнул Султанмурад. — Роза моей любви вспоена и взлелеяна печалью. Этой чаши страдания мне хватит на всю жизнь.
— Это письмо станет священной книгой влюбленных, — сказал Зейн-ад-дин, глядя на листки, бумаги. — Ты намерен его послать?
— Это невозможно да и бесполезно, — ответил Султанмурад.
Зейн-ад-дин кивнул головой. Наступило тяжелое молчание. Потом Султанмурад спросил, что делается в Герате. Всякое новое событие, происшедшее среди простого ли народа или аристократии, сейчас же становилось известно Зейн-ад-дину. Зейн-ад-дин знал, что Султанмурада больше всего интересуют события из жизни ученых и поэтов, но на этот раз он решил рассказывать разные мелкие забавные случаи, чтобы развеселить товарища.
— Недаром говорят, что нет во всей обитаемой части земли другого такого города, как Герат, — сказал Зейн-ад-дин, пытаясь, принять обычный шутливый.
Ведь целой жизни не хватит, чтобы рассказать о самых выдающихся событиях за неделю. Недавно Бади-аз-Заман-мирза устроил в своем дворце великолепное собрание. Выдающиеся люди говорят, что ни один царевич, ни на Востоке ни на Западе, с тех пор как создан мир, не устраивал такого приема. Из музыкантов присутствовали Устад Кулмухаммед Уди и Шейх-наи. Шейх сыграл на нае прекрасную мелодию. Устад Кулмухаммед попытался сыграть ту же мелодию на гиджаке, но получилось не гладко. Кулмухаммед сказал, что гиджак не в порядке. Шейх-наи тотчас взял гиджак из рук Устада и исполнил эту мелодию с таким искусством, что присутствующие громкими возгласами выразили свое удовольствие.
— От игры Шейха не то что люди — звезды тают и падают с неба, — сказал, слегка оживляясь, Султанмурад. — Однако Устад Кулмухаммед тоже весьма искусный мастер. В музыке он — творец. Кто, как не он, пристроил к гиджаку третью струну? Покровительство господина Навои, его вкус и знания в музыке помогают Кулмухаммеду создавать великое множество удивительных вещей.
— Об этом нечего и говорить, — согласился Зейн-ад-дин.
— Рассказывай еще. Твои рассказы, словно теплый ветер, заставляют распускаться бутоны моего сердца.
— Знаешь ли ты мирзу Пирима? — спросил Зейн-ад-дин.
— Говорят, он бесподобен, но я его не видал, — ответил Султанмурад.
— Кроме красоты, у него еще много других достоинств. Ни один музыкант не может сравниться с ним в игре на кануне.[68] Мирза Пирим такой приятный собеседник, что кто хоть раз поговорит с ним, не захочет разговаривать ни с кем другим. Видишь ли, одна из жен покойного государя Абу-Саида-мирзы, Рукейя-бегим, взяла его к себе на службу. У Рукейи-бегим не осталось во рту ни одного зуба, а на голове ни одного черного волоса… Удивительная старуха. Она устраивает веселые пиры и живет в мире вина и музыки. Она декламирует стихи без покрывала. Говорят, что даже мужчины, и те смущаются и уходят с ее собраний. Рукейя-бегим влюбилась в Мирзу и потеряла покой. Надевает на себя всякие украшения и пытается высечь огонь изо льда. Мирза Пирим, который выше всего ставит юношескую красоту и душевную гордость, отклонил все заигрывания этой уродины. Чтобы не попасть в лапы коварной старухи, он бежал из Герата. Скрываясь, жил в Балхе, в Астрабаде, в Нишапуре. Разъяренная Рукейя-бегим послала за ним людей, и на днях несчастного юношу привезли в Герат. Она говорит, что Мирза Пирим растратил триста тысяч ее денег. Теперь он в очень трудном положении. Чем кончится это — неизвестно.
— Спаси бог! — удивленно воскликнул Султанмурад.
Зейн-ад-дин прочитал рубай одного поэта о Рукейе-бегим. Рубай было до того бесстыдно и так соответствовало качествам престарелой красавицы, что Султанмурад невольно расхохотался. Зейн-ад-дин тоже смеялся до слез. Утирая платком влажные глаза, он выглянул в окно.
Небо покрылось облаками, и трудно было определить время. Зейн-ад-дин спросил Султанмурада, который час.
— Я надеялся, что ты сегодня останешься со мной, — недовольно проговорил Султанмурад, удерживая приятеля за руку. — Расскажи, что еще нового.
— Хорошо, посижу еще минутку. Но зато ты потом пойдешь со мной.
Султанмурад сделал неопределенный жест, как бы говоря: «Посмотрим».
Рассказав еще несколько — новостей и анекдотов, Зейн-ад-дин наконец поднялся.
— Скорее одевай праздничный халат, наматывай чалму.
— Куда? — спросил Султанмурад, которому не хотелось двигаться с места.
— Если хочешь развеять горести, накопившиеся в сердце за всю жизнь, — Идем со мной.
— Веселые сборища меня не привлекают. Ты меня немного утешил, этого достаточно.
— Твоя пленительная красавица теперь покоряет сердца других. Смирись перед судьбой, — сказал Зейн ад-дин. — Забудь ее. Если хочешь, я тебя познакомлю с нашими гератскими волшебницами. Понюхай десять роз и выбери одну.
— О, если бы я мог забыть ее, — с горечью сказал Султанмурад. — Дильдор — солнце на небе красоты.
— Это солнце зашло за облака.
Глаза Султанмурада снова наполнились слезами Зейн-ад-дин потянул юношу за руку.
— Ты до сих пор не имеешь понятия о гератских увеселениях, — горячо заговорил он. — Старики утверждают, что наш современный Герат напоминает Самарканд эпохи эмира Тимура и Улугбека. Идем, я не веду тебя на какое-нибудь пиршество с разгулом страстей. Ты увидишь замечательное общество, познакомишься с мастерами шахматной игры.
Султанмурад поднялся. Он облачился в дорогой шелковый халат, недавно подаренный ему Навои, снял с колышка чалму и сказал, обматывая ею голову:
— В те времена в Самарканде даже шейх-уль-ислам приглашал на свои пиры красивых музыкантов и певцов, пили вино и играли в шахматы. Когда я учился в Самарканде, — то слышал удивительные рассказы об этом.
