Александр Лукин - Беспокойное наследство
ж) при добросовестном соблюдении означенных условий Титан и Степан будут вознаграждены в соответствии с мерой своих услуг — то бишь заслуг.
Вот почему коридорный разговор Степана и Павлика в тот же день стал достоянием Евгена Макаровича Пивторака. И — пригодился ему.
Ранним утром Евген Макарович, как обычно, прибыл в свой магазин, принял нескольких клиентов, придирчиво осмотрел привезенные с мясокомбината бараньи тушки и, оказав заместителю, что уходит по делам, отправился в порт.
Вахтер у проходной почтительно козырнул, не спросив у Пивторака пропуска. Евген Макарович привычно шел по территории, мимо огромных ящиков, автомашин, вагонов, мешков, портальных кранов, от причала к причалу. И всюду с ним уважительно здоровались, осведомлялись о здоровье, о жене и детках. Одному он рассказывал новый анекдотец, другого ласково журил, что не дает о себе знать, изумлялся, как «замечательно глядит» третий, четвертому шептал: «Наведайся ко мне, такой коньячок получил — пятки мне целовать станешь!», немолодую кладовщицу он игриво обнимал, а паренька-моториста с буксира «Океанец» дотошно расспрашивал, как идет учеба в вечерней мореходке… Так, точа лясы и рассыпая направо и налево самоцветы внимания и доброжелательности, Евген Макарович словно невзначай забрел на дальний причал, на котором красовались высочайшие холмы выгруженного песка. Еще издали он заприметил того самого человечка, который был ему сегодня нужен — шкипера Евпатия Мефодьевича Черемшу. Черемша, маленький, пузатый, рыжеусый, стоял на краю причала, надвинув на мясистый нос козырек своей видавшей виды замызганной «капитанки», и, посасывая толстенную самокрутку, презрительно наблюдал, как ленточный транспортер, глухо гудя, перебрасывает на берег комья мокрого песка с его самоходной баржи.
Евпатий Мефодьевич являл собой фигуру примечательную… Не было в порту человека, который бы его не знал, как, впрочем, не существовало и такого, которого бы не знал Черемша. Трудно было отыскать среди одесских моряков личность более популярную. Лет тридцать назад был он бравым капитаном, истым морским волком, ходил на первоклассных судах в океанские рейсы, побывал чуть ли не во всех портах мира. Но однажды с ним что-то стряслось. Что — и посейчас никто не знает, но только начал Черемша пить. Сильней и сильней. Чего только с ним не делали — увещевали, грозили, уговаривали, наказывали, награждали. Перевели с заграничных линий на внутренние — не помогло. Покуда не случалось крупных упущений по службе — его скрепя сердце терпели на судах. Жалели. Но — дальше больше. Как-то по его вине чуть было не произошла серьезная авария. Списали Евпатия на берег. Пристроили на какую-то должность в склад. Но тут Черемша взмолился: куда хотите, только в море! Хоть на какое угодно корыто. Без корабельной службы мне не житье…
Пошли старику навстречу. Поставили шкипером на баржу № 765, возившую с побережья песок. Работал он неплохо, хотя пить не бросил — только стал это делать вроде тишком, не напоказ, да и дозы, что ли, уменьшил. Во всяком случае приятельствовал он со всем портом, немало нынешних капитанов ходили в прежние времена в его учениках и не забывали этого, всюду он был желанным гостем. Угощали его и в ближайших забегаловках. Выпив и расчувствовавшись, старик начинал плести свои прославленные на всю Одессу красочные байки, где правда мешалась с небывальщиной так, что отделить одну от другой не было никакой возможности.
Вот к этой-то портовой знаменитости и подплыл Евген Макарович.
— Кого вижу! — воскликнул он. — Евпатий, ты ли?!
Черемша обернулся, вынул изо рта цигарку, и губы его под висячими запорожскими усами поползли в улыбке.
— Собственной персоной, Евген. Что это у нас с тобой курс последнее время не пересекается?
— Вот и я про то же! Спасибо, как говорится, недоперевыполнению. Не было бы, словом, счастья, да несчастье помогло.
— При чем тут недоперевыполнение-то?
— Э-э, Евпатий, стареешь, дружище, стареешь! Пустяк в толк не возьмешь! Почему я тебя здесь встретил? Потому, что песок возишь. А почему ты его возишь, позволь тебя спросить? Да потому, что год на исходе, а у начальника порта головка болит: план по валу недотягивает…
Черемша закатился хохотом. Он смеялся долго, приседая, хлопая левой рукой по колену и взмахивая правой с зажатой в ней самокруткой. Наконец, отсмеявшись, он отдышался и, харкнув, сплюнул:
— Все ты, Евген, какой и был. За словом в карман не лазишь. Вот за то я тебя и люблю!
— Ну, какие новости в порту? — спросил Пивторак.
— Да вроде никаких. — Черемша снова сунул в рот цигарку и задымил, как старая угольная калоша.
— Как это никаких?! — удивился Пивторак. — Я, сухопутная крыса, и то одну знаю: старпом «Осипова» Белецкий новое судно под команду принял, из-за границы привел. «Жанна Лябурб» называется. Кр-расотка!
Черемша оживился:
— Это-то я тоже знаю. Колька Белецкий — моряк что надо. У меня начинал плавать. В сорок шестом.
Глаза старика заблестели, взгляд ушел куда-то вглубь, в себя…
— Да… — Он вздохнул. — Были когда-то и мы рысаками…
Пивторак деликатно помолчал. Похлопал Черемшу по плечу:
— Что ж ты хочешь, старина? Обоим нам с тобой на покой пора. Как говорится, молодым везде у нас, как сказать, дорога, старикам опять же везде у нас почет. Время — паршивая штука. Сказано по-научному — фактор. Ни остановить его, ни повернуть. — Он философски вздохнул и приосанился: — А в общем — не унывать! Что дашь, ежели я тебе одно важное сообщение сделаю? — Он выдержал эффектную паузу. — Сегодня Николай Николаевич Белецкий свое капитанство спрыскивает.
— Ей-богу?!
— Вот тебе и ей-богу! Наверняка он тебя по всей Одессе ищет, да разве тебя найдешь. Так что, старина, разгладь свои клеши да отправляйся. С корабля, как говорится, — Евген Макарович ткнул в баржу № 765, - да на бал. Каким гостем будешь!
Черемша сразу загорелся:
— Спасибо тебе, Евген. А ты?
— С чего это мне-то? Мы с Белецким знакомы, как говорится, шапочно-фуражечно. Как сказать, здрасте — до свиданья.
— Да ты что, Евген! — с воодушевлением воскликнул Евпатий. — Да он так тебе рад будет, Колька! Это ж рубаха-парень, наша, морская косточка! К тому ж ты — подпольщик, он партизан. Вам и покалякать-то будет занятно. Ходим вместе, — приказал Черемша и с достоинством добавил: — Я тебя представлю. Точка и ша.
— Ну, что ж, пожалуй, — вроде все еще сомневаясь, согласился Пивторак. — Только тогда уж условие: заглянем ко мне в лавку, возьмем пару бутылочек. Выберем такие, каких ты, наверное, и не нюхал. Из особого фонда… — Он подмигнул Черемше и прищелкнул пальцами.
Когда Евген Макарович, следуя на буксире у Черемши, прибыл к месту назначения — в квартиру Белецких, общество, собравшееся там, подчиняясь древним законам застольного развития, добралось уже до стадии относительной децентрализации. Возникли группы и группочки, хотя и связанные единством цели, но вполне автономные в тематике бесед и тостов.
Дорогой Пивторак несколько раз поддавался приступам неуверенности. «Может, все-таки неудобно? — приостановившись, с пристрастием допрашивал он шкипера. — Знаешь, незваный-то гость — он…» И всякий раз Евпатий Мефодьевич, отведавший кой-чего из заветного пивтораковского сейфа, страстно отвергал сомнения своего спутника, пуская в ход самый сильный свой (впрочем — и единственный) аргумент: «Да ты что? Да ты знаешь, кто такой Колька? Это ж морская душа! Чья школа — ты понимаешь? Черемши Евпатия Мефодьева сына школа! Кого Колька Белецкий обожает? Он Черемшу обожает. Кто Черемше друг — тот Кольке дороже родного отца!!»
Эти летучие дискуссионные митинги задержали приятелей. Потому они сильно припоздали.
Николай Николаевич и вправду обрадовался своему старому наставнику. Обнявшись, они троекратно расцеловались.
— Вот как оно, Коля, — тихо сказал Черемша. Хмель с него враз соскочил. Скрывая непрошенно застлавшую взор влагу, он скрутил цигарку и принялся ощупывать свои карманы в поисках спичек. Евген Макарович протянул ему зажигалку. Евпатий механически принял ее и спохватился:
— Коля, милый, привел я с собой старого дружка. Коренной наш, одессит. Так что не обессудь.
— Ну что вы, Евпатий Мефодьевич! — уважительно сказал Белецкий и повернулся к Пивтораку: — Милости просим.
Черемша значительно взглянул через плечо на Пивторака: ну, как, мол? Что я говорил?
Пивторак попытался протиснуться мимо Черемши вперед, чтобы пожать протянутую Николаем Николаевичем руку. Но это ему не удалось — архитектор спроектировал прихожую слишком узкой, для того чтобы в ней могли рядом поместиться такие крупногабаритные персоны, как директор и шкипер. Тогда Пивторак потянулся через низкорослого Евпатия Мефодьевича и с жаром потряс крупную кисть хозяина.
