Михаил Попов - Цитадель тамплиеров
— Прекрасно, пока отложите документ. Вы говорили еще о деньгах. Могу поклясться мощами святого Никодима, что вы не удосужились пересчитать их. Таковы все влюбленные.
Шевалье де Труа с изумлением взглянул на «отца Марка».
— Вы правы, святой отец. Вы думаете, это необходимо?
— Надо знать точно, чем вы располагаете.
— А-а, — в глазах юноши блеснуло понимание. Он снял голову с большой прикроватной статуи и заглянул внутрь. — Они здесь. Это — четыре кошеля, в каждом две тысячи флоринов. На каждом печать марсельского банковского дома.
— Слава богу. Тогда не будем отвлекаться. Садитесь к столу.
Юноша рад был повиноваться. Только бы ни о чем не думать и ничего не решать.
Усевшись на табурет, он снова расправил лист, придавил один край тяжелой чернильницей и приготовил перо.
«Отец Марк» отогнул полу кафтана и достал купленный кинжал. Де Труа резко обернулся к нему и увидел блеснувшее лезвие. «Отец Марк» сказал:
— Дайте мне ваше перо, сын мой, его надо как следует очинить.
Через несколько мгновений он вернул перо рыцарю.
— Что писать?
— Там знают вашу руку?
— Вероятно. Я отправлял свои послания.
— Понятно, — «отец Марк» острием кинжала почесал переносицу.
— Первый пункт моего плана: отложите отъезд в Иерусалим.
— Каким образом это сделать?
— Пишите, что тяжелая лихорадка покрыла нарывами ваше тело и вы не можете двинуться без смертельного риска для жизни. Чувствуя свою вину за нарушение планов высокого капитула, вы считаете своим долгом увеличить вступительный взнос. Сколько они требуют?
— Две с половиной тысячи флоринов.
— Увеличить взнос с двух с половиной тысяч до четырех. И просите дать вам возможность привести себя в состояние, в коем, по уставу достославного ордена, должен пребывать рыцарь, ищущий приема в число полноправных членов… Готово?
— Сколько просить мне времени для отсрочки, святой отец?
— Нисколько.
— Не понимаю.
— Не указывайте срока, сын мой, чтобы не связывать себя обещаниями. Если Господь приведет вас в чертоги ордена, вы явитесь туда как преодолевший жестокую болезнь. А не явитесь, так четыре тысячи флоринов вас достойно заменят. Понятно?
Шевалье де Труа засиял.
— Я спасен, — прошептал он. — Но я не думал, что все так просто.
— На самом деле проще, чем кажется, сын мой, — сказал «отец Марк».
— Вы опять говорите загадками.
— Вы поставили подпись?
— Я спасен, я спасен, — шептал шевалье.
— Подпишитесь.
— Пожалуйста.
— А теперь я ставлю печать. — «Отец Марк» вонзил кинжал в основание черепа шевалье де Труа по самую рукоятку. Тот умер мгновенно, не дернувшись, только с пера на краешек письма упала капля чернил.
«Отец Марк» протянул было руку к письму, но заметил, что пламя свечей на столе колебнулось. Кто-то бесшумно вошел в комнату.
«Отец Марк» обернулся, придерживая бедром тело де Труа, готовое рухнуть с табурета.
— Что ты здесь делаешь? — спросил он у своего недавнего спасителя Анжета, глаза которого неотрывно смотрели не шевалье.
— Что ты здесь делаешь? — повторил «отец Марк».
— Господин! — тихо позвал оруженосец, шагнув вперед и чуть влево, чтобы увидеть, что происходит с его рыцарем.
— Господин! — почти пропел юноша, делая еще шаг.
— Господин! — ужаснулся он.
«Отец Марк» изготовился. Мгновение, и мальчишка поднимет шум на весь дом. Он уже потянул из ножен свой меч. Он завопит. Отставной ассасин неуловимым движением вырвал кинжал из затылка шевалье и воткнул его в горло слуги.
Он успел отскочить, чтобы кровь, хлынувшая из головы де Труа, его не испачкала.
Оба тела рухнули на пол одновременно.
Глава XIX. Три должника
Ветер посвежел, но принцесса отказалась сойти в каюту. В корме галеры для защиты от жгучего солнца было натянуто плотное полотнище. В его тени укрывались Изабелла и ее свита — дамы и рыцари. Внизу, за бордюром, по шестеро в ряду сидели рабы-галерники. Трое на каждое весло. В носу судна стоял на треножнике барабан, в который стучал двумя колотушками рослый седой негр. Согласно ритму ударов рабы ворочали весла, продвигая корабль. «Король иерусалимский» скользил по зеленоватой воде.
Нынешним утром Изабелла внезапно решила назначить прогулку в море. Она заскучала. Будь мужчиной, потешилась бы охотой. Но ей надоело терпеть свое окружение — краснолицых тупых рыцарей, вечерами пьющих вино, обжирающихся в застолье и гогочущих, слушая грубые шутки.
Перемену настроений принцессы вызвало появление в Яффе скандалиста Рено Шатильонского. Увидев его, она сейчас же сообразила, что его подослали с задачей вскружить ей голову и подчинить чьей-то воле. Но он повел себя странно. Не приставал. Изабелла готова была сурово противостоять его остроумию, будущим канцонам и сирвентам, показной набожности и другим приемам ухаживания, принятым при дворе. Она, можно сказать, изныла от нетерпения схлестнуться с таким противником. Но он не вышел на поле боя, а вел себя возмутительно: не обращал на нее внимания. Могло ли быть, что он не подослан к ней, а отправлен в Яффу с другими поручениями?.. Не может же такая акула, как граф Рено, томиться в пресноводной заводи Яффы возле принцессы без определенной, достаточно крупной цели. Он выжидает, решила она. Но чего?
Кто «хозяин» Рено — не загадка. Конечно же — капитул тамплиеров. Его «специальность» — герой-любовник.
И тамплиерам, естественно, очень не по нутру — прямо, как в горле кость, — амуры принцессы с сидящим на Кипре Гюи де Лузиньяном. Все это следовало обдумать.
Рено вызывал во дворце общий, слегка пугливый интерес. О его бешеных выходках наслышаны были все. О кровавом остроумии — тоже. Дамы нетерпеливо ждали, когда он проявит себя в соответствии со своей славой.
Мужчины внутренне напрягались в его присутствии; им не улыбалось в случае чего отстаивать честь своей, не всегда любимой, дамы в поединках с высокородным бандитом. А Рено во дворце держался вдали от хозяйки, помалкивал, пил и ел неохотно. Выдержав время, он исчезал.
И однажды Изабелла сделала ужаснувшее ее открытие. Он не притворяется, ему скучно. Ей стало весьма неприятно… Она, Изабелла, которой все удавалось с первого раза, такая красивая, умница, ничуть не волнует этого сильного и красивого рыцаря с репутацией разбойника и бабника. Он не видит ее в упор! И стало неважно, подослан он кем-нибудь или нет. Даже если его тайные хозяева ему запретили к ней приближаться, он будет валяться у ее ног! Он будет домогаться ее. Ползать в пыли…
Короче, она решила проветриться в море. И пригласила кого попало: молодого барона де Комменжа — оболтуса и болтуна, злобного и несимпатичного толстяка-карлика Био и двух сплетниц, дурно игравших или пытавшихся играть роли придворных дам — Матильду и Беренгарию Демор. Разумеется, ей сопутствовал единственный, кто никогда ее не раздражал, — мажордом Данже.
Ежедневный его доклад совершался на судне, на воздухе, под идиотские комментарии свиты. Дамы и господа рассудили, что морская прогулка с будущей королевой предполагает их участие во всех делах Изабеллы. И они даже могут капризничать.
— Прибыла госпожа Жильсон, — переложив пергаменты, продолжил свой доклад Данже, — и просит позволения быть представленной Вашему высочеству.
— Та самая Жильсон?! — громким шепотом спросила Матильда у Беренгарии.
— Именно. И притащилась она не зря. В прошлом году несносный Рено Шатильон приехал к ней на верблюде.
Принцесса услышала.
— На каком верблюде?
— У них был роман, и мадам просила Рено не афишировать их связь и проникать в ее дом потихоньку. Она-де хочет сберечь свое благородное имя. Было бы что, право слово, беречь.
— Ну, и что?..
— Рено купил тогда здоровенного верблюда, такого, знаете ли, специально гаремного…
— Что значит «гаремного»?
Беренгария тотчас же вклинилась:
— У сарацин есть верблюды для перевозки женщин.
— И Рено, — поспешила сказать Матильда, — приехал на нем под окна госпожи Жильсон, таким образом, ославив даму на весь город.
Все покатились со смеху, а карлик Био загоготал, опрокинувшись на подушки и суча короткими ножками.
— Говорите, ославил?.. — произнесла принцесса.
— Это как посмотреть, Ваше высочество, — возразил де Комменж, — на мой-то взгляд, он прославил се.
— Просла-а-авил! — басом взревел тут карлик, икнув и сплюнув на палубу.
Принцесса внимательно посмотрела и попросила Данже:
— Выкиньте за борт.
Тот, моргнув глазом, дал знак двум дюжим матросам. Те подступили к толстяку, взяли его за ручки и ножки, качнули, и он, с угасающим воем, плюхнулся в пучину. Берег был, впрочем, близко.
