Раффи - Хент
Сопровождал караван еще один человек, по имени Мелик-Мансур; этот купец, как он сам говорил, был родом из Персии.
В течение последних двадцати-тридцати лет персидское правительство в вооружении своей армии провело много преобразований по образцу европейских. Это обстоятельство открыло новое поле деятельности для армянских купцов; они начали доставлять необходимое правительству оружие.
Мелик-Мансур был из этих купцов, и нагруженные на мулов груз принадлежал ему. В таможнях на эти ящики не обращали особенного внимания, потому что товар, идущий транзитом в Персию, пропускался свободно. Такая перевозка товаров из Трапезунда через Эрзерум и Баязет практиковалась издавна.
Мелик-Мансуру можно было дать лет тридцать шесть. Обаятельная внешность, веселый характер и остроумие придавали особую живость его бесконечным беседам с Хаджи Мисаком. Тот с любопытством слушал рассказы о приключениях Мелик-Мансура в далеких странах, как например рассказ этого армянского Агасфера о том, как в одной схватке с туземцами в Индии отрубили ему три пальца на руке, а также многие другие. Такие разговоры рассеивают скуку долгого и медленного караванного пути.
Мелик-Максур говорил на многих восточных и европейских языках и, общаясь со всякого рода людьми, хорошо изучил человеческую натуру и знал, с кем как обращаться. Однако он никогда ни с кем не откровенничал. Хаджи Мисак относился с особенным уважением к этой таинственной личности не только по обязанности быть с ним почтительным, как с грузовладельцем, а потому, что в нем было нечто, внушавшее уважение.
При каждой остановке в караван-сараях и гостиницах содержатели их всегда оставались довольны Мелик-Мансуром — он был очень щедр и везде сыпал золотом.
— Вы их портите, — замечал ему Хаджи Мисак, — в следующий раз нам трудно будет выпросить и стакан воды у этих разбойников.
— Не беда, — отвечал он смеясь, — блеск золота ослепляет людей…
Караван благополучно прошел через Эрзерум и спустя неделю дошел до провинции Баязет. Здесь груз Мелик-Мансура начал постепенно меняться: по ночам ящики, которыми были нагружены мулы, исчезали, и взамен их появлялись новые тюки с другим товаром. Такие перемены происходили в то время, когда караван останавливался в армянских деревнях.
Иногда к Мелик-Мансуру являлись какие-то неизвестные люди и, поговорив с ним на каком-то непонятном языке, снова исчезали.
Наконец караван перешел персидскую границу — но пока он до нее дошел, из ящиков с надписями «Персия, Тегеран» не осталось ни одного и сам Мелик-Мансур — мнимый купец — тоже исчез…
XXIII
Обычный порядок жизни в доме Хачо несколько изменился. Салман, которого здесь звали по-прежнему Дудукджяном, очень часто уходил вместе с Варданом из дома. Нередко он отлучался из села О… на несколько дней. Айрапет и Апо сделались необщительными. Для остальным же братьев эти двое чужеземцев — их гости — стали невыносимы, и их «сумасбродства» совсем не нравились им. Сам старик был очень занят делами сельского общества, которые с каждым днем становились все запутаннее и причиняли ему немало забот. Поэтому ода старика пустовала, и с некоторого времени не слышно было в ней прежних оживленных споров.
Перемены не замечалось только в жизни женской половины дома. Там по-прежнему текла патриархальная, однообразная жизнь, оторванная от жизни мужчин. В армянской семье женщина ведет обособленное, замкнутое существование, не принимая участия в разговорах и беседах мужчин.
Кроме хозяйства и домашних забот, никакая другая мысль не занимала этих женщин; никто из них не знал о совещаниях, происходивших в ода старика. Этот маленький клуб был недоступен для женщин.
— Необходимо притянуть к делу также и женщин, — говорил часто Салман, — тогда, несомненно, удача будет на нашей стороне.
— Рано еще, — отвечал ему Вардан, — нужно прежде подготовить их к этому.
— Нельзя изменить жизнь народа без участия женщин. Если наш народ коснеет в невежестве, то это отчасти и потому, что женщина не играет в обществе никакой роли. Эта сила, эта жизненная энергия, будучи втиснута в узкий круг семейной жизни, пропадает у нас даром. Дело образования в нашем народе надо начинать с женщин. В этот приезд я объехал всю Армению и везде наблюдал армянку; сведения, добытые мною, оказались утешительными. Насколько мужчина измельчал под влиянием турок, потерял свою национальную самобытность, настолько женщина сохранила неиспорченность и нравственное целомудрие. Нет худа без добра. Если запертая в четырех стенах женщина не сделалась общественным человеком, то в этом заключении она сумела сохранить дух нации. Это — великое дело. Таким образом, поддерживается постоянное равновесие: то, что теряет мужчина, восполняет женщина. Наблюдать это можно на самых мелочах. Ненависть женщины к магометанству доходит до фанатизма; все, что исходит из рук магометанина — противно; она не ест мяса животного, зарезанного турком, не ест сыра и хлеба, приготовленного рукой мусульманина. Мужчины не знают такой брезгливости. Мне рассказывали о многих случаях, когда похищенные магометанами армянки старались убежать, если это удавалось; если же нет — то кончали самоубийством. Есть еще одно очень важное обстоятельство: во многих местах, в особенности в городах, турецкий язык сделался обыденным для армянина, но я не видел ни одной армянки, которая говорила бы по-турецки или хорошо знала бы этот язык. Женщина сохранила наш родной язык и вложила его в уста детей. Это отразилось на курдах, служащих в армянских домах: все они говорят по-армянски. Женщина дала нам язык, национальность и сохранила основы нашей семьи. Армянка — чистый, неиспорченный материал в наших руках, из которого можно создать чудеса.
Салман часто говорил на эту тему. Но несмотря на его хорошее мнение о женщинах, женщины в доме Хачо ему не сочувствовали. Они не могли понять и оценить его умственных и душевных достоинств, хотя и внешность Салмана могла обратить на себя внимание. Но женщина каждого сословия, смотря по тому, насколько она развита, имеет свои вкусы, которыми и руководствуется при оценке достоинств мужчины. Поэтому неудивительно, если невестки Хачо отдавали предпочтение Вардану.
Как-то в послеобеденное время все они сидели в большой комнате за работой: одни занимались чисткой шерсти, другие пряли; кто ткал на станке цветной ковер, кто шил платье для работ, словом, у всякой была работа. Говорили о Салмане.
— Сара! — обратилась жена одного из младших братьев, молоденькая Паришан. — Зачем толчется в деревне этот человек, что он думает делать?
— Говорят, хочет открыть школу.
— Но ведь он не дьячок, — допрашивала Паришан, понятие которой об учителе не шло дальше.
— Нет, дьячок, константинопольский дьячок, — ответила Сара.
— Почему же он не ходит в церковь читать псалмы?
— Он дьячок особого рода, — сказала Сара, не найдя другого ответа.
В разговор вмешалась жена Апо, красивая Маро.
— Муж мой говорит, что будут учить и девушек. Слова Маро вызвали смех.
— На что девушке учиться! Ведь не будет же она потом учителем!.. — сказали все в один голос.
Одна из женщин обратилась к маленькой Назлу:
— Слышишь, Назлу, с нынешнего дня ты будешь ходить в школу учиться.
— Назлу, дочь Айрапета, довольно смело ответила:
— Ну и что же, буду учиться; потом стану ходить и в церковь петь с мальчиками.
— Провались ты сквозь землю! Этого еще не доставало! — заметила наивной девочке Паришан, начавшая этот разговор, и продолжала:
— Учит же наших детей дьячок Симон, к чему нам другой учитель? Не может быть, чтоб этот господин был умнее дьячка.
— Конечно, он менее учен, — ответила Сара. — Дьячок Симон читал много, но у него есть недостаток — он любит пить и бьет детей. Помните, как сильно он побил сына нашего соседа Каспара, и его принесли на руках домой? Мальчик и двух дней не прожил.
— Чем виноват дьячок Симон? Если не бить ученика, — чему же он научится?
Разговор этот возник не без причины. Салман предлагал открыть в селе две школы — для мальчиков и для девочек. Он уговаривал крестьян, обещал пригласить учителей и не брать платы ни за учебу, ни за учебники и письменные принадлежности.
Крестьянин смотрит на все даровое с подозрением, а потому Салману стоило большого труда уговорить сельчан, которым особенно не нравилась мысль об открытии женской школы. Народ, привыкший учить своих детей у попов и дьячков, считал не только странным и диким, но даже греховным поручать воспитание своих детей человеку, который не ходит в церковь, не читает псалмов и, как говорят, даже не соблюдает поста.
Старик Хачо, во многом не соглашавшийся с Салманом, в вопросе школы был с ним заодно. Как старшина и глава села, он сумел повлиять на крестьян, и они отвели место, где Салман нашел удобным построить здание школы. Дело уже пошло, начали копать землю, как вдруг среди крестьян поднялось какое-то волнение и они, собравшись, в одну ночь засыпали яму. Наутро никто из них не вышел на работу, хотя Салман увеличил поденную плату.
