Джейк Хайт - Осада
Лонго переговорил с парой добрых приятелей, затем занял свое место рядом с будущим тестем, Гримальди-старшим.
— Как твои виноградники? — спросил Паоло, стараясь выглядеть серьезным и озабоченным, но Лонго без труда расслышал в вопросе насмешку.
Вчера кто-то поджег сухие зимние лозы на винограднике Лонго, заставив того пропустить срочное заседание совета, посвященное обсуждению просьбы греков о помощи. Поджог, вполне вероятно, устроили именно затем, чтобы Лонго не появился на совете.
— Огонь повредил часть молодых лоз неббьоло, и это большой ущерб для меня, — ответил Лонго и посмотрел Паоло в глаза. — Но не тревожься за меня. Я скоро найду поджигателей, и они ответят. Недаром говорится: играющий с огнем обожжется сам.
Повисло неловкое молчание. К счастью, в этот момент заревели трубы, и двустворчатые двери палаццо растворились. Сидевшие за столом мужчины встали приветствовать послов. Первым вошел бодрый старик с длинной седой бородой.
— Андроник Вриенний Леонтарсис! — возгласил герольд.
Вслед за Леонтарсисом вошла — к изумлению Лонго — очаровательная молодая женщина. Ее Лонго уже встречал в императорском дворце в Константинополе. Одета она была элегантно — в приталенный кафтан из желтого, как масло, шелка, а в черные волосы был вплетен тонкий золотой венец. Что же она здесь делает?
— Царевна София Драгаш! — возвестил герольд.
Леонтарсис и София сели на отведенные места, вслед за ними уселись и генуэзцы. В зал немедленно вошли слуги, неся на огромном подносе цельного зажаренного борова. Гости заговорили, зал наполнился гомоном множества приглушенных голосов. Лонго краем уха прислушивался, о чем толковали по соседству, но внимание его было приковано к Софии.
Наконец принесли последнюю перемену блюд, и шум постепенно стих. Теперь настало время того, ради чего собрались. С бокалом в руке встал дож Генуи, Лудовико Фрегозо, и объявил:
— Выпьем же за наших благородных гостей и за процветание их прекрасного города!
Он выпил до дна, и гости последовали его примеру.
Дож сел, встал Леонтарсис.
— Мы пьем за наших генуэзских союзников, за их дружбу и поддержку!
Кое-кто за столом заворчал при слове «союзников», и выпили за дружбу и поддержку не все.
— Нам льстит ваша похвала, — отозвался Фрегозо голосом достаточно громким, чтобы могли слышать все собравшиеся. — Мы всегда ценили дружбу с императорами Рима, и я уверен, что в час нужды многие генуэзцы поспешат вам на помощь.
— Многие генуэзцы? — спросил Леонтарсис. — А сама Генуя? Встанет ли республика на защиту Константинополя?
— Если турки нападут, республика Генуя снарядит корабль и команду для связи с христианским миром и на погибель врагу.
Всего один корабль… Лонго не удивился, но все же испытал разочарование.
— Благодарю вас за обещание помощи, — ответил Леонтарсис. — Верю: когда турки нападут, многие доблестные генуэзцы явятся вслед за этим кораблем.
Тем обе стороны, казалось, и удовольствовались. Гости вернулись к еде и разговорам о своем, но тут София громко произнесла:
— А я думала, генуэзцы поспешат на помощь Константинополю. Ведь этим вы защитите не только Римскую империю, но и свою колонию Перу. Вам же не хочется потерять свои ворота на Восток?
— Женское ли это дело? — фыркнул Паоло, хорошенько хлебнув из бокала. — Женщинам лучше в спальне разговаривать.
София покраснела, а по залу покатился тихий смешок.
— Перестань, Паоло, — сурово изрек Гримальди-старший. — Царевна, я приношу извинения за невоспитанность моего сына. Но к сожалению, он прав. Война против турок не принесет нам никакой выгоды. Мне жаль это говорить, но вполне вероятно, что Пера будет в большей безопасности после взятия турками Константинополя. По крайней мере, у них хватит сил, чтобы защитить наши интересы.
— Вы в самом деле верите, что ваши колонии окажутся в безопасности под их властью? — удивилась София. — Венецианцы думали так же, рассчитывая удержать Салоники. Но турки взяли Салоники. Нет, синьор, воистину, вам не стоит доверяться им так поспешно и опрометчиво.
— Слушайте, слушайте меня! — крикнул Умберто Спинола, сидевший посередине стола и, очевидно, перепивший. — Турки — язычники и безбожники! Нам нельзя договариваться с дьяволом.
— Они, возможно, и язычники, но и люди Константинополя не истинные христиане, — возразил могущественный синьор Адорно. — Уже многие годы они отвергают унию с истинной церковью. К чему нам сражаться и умирать за людей, плюющих на нашу веру?
Его слова вызвали одобрительный гул. Тут встал Лонго.
— Полно! Я уже дрался с турками лицом к лицу, и я знаю разницу между турком и греком. Я уже поклялся императору Константину защищать город. Если враги нападут, я встану на его стены. — Он вытянул меч и положил на стол. — Кто будет рядом со мной?
Он обвел взглядом собравшихся, посмотрел на Софию — та кивнула. В наступившей тишине люди переглядывались, неловко ерзали на сиденьях. Наконец поднялся молодой Маурицио Каттанео. За ним встали двое братьев Ланьяско, трое Боккиардо, и еще, и еще. Все — молодежь без особых надежд на наследство, терять им нечего, и они охотно могут отправиться в чужие земли на поиски богатств и славы. Много бойцов они не соберут, но Лонго обрадовала их поддержка. Один за другим вынимали они мечи и клали на стол.
— От имени императора я благодарю вас за благородный порыв, — объявил Леонтарсис. — Но пожалуйста, оставьте пока мечи при себе, они еще могут вам понадобиться.
Вызвавшиеся защищать Константинополь вложили мечи в ножны и сели.
— Я хотел бы особо поблагодарить синьора Гримальди, чьим гостеприимством мы наслаждались сегодня, и всех тех, кто столь сердечно приветствовал нас в прекрасном городе Генуе. Император обрадуется новостям, а люди Константинополя горячо поблагодарят и не забудут генуэзскую дружбу. За Геную! — Леонтарсис окончил речь и поднял бокал.
— За Геную! — отозвались собравшиеся, вставая и опорожняя бокалы.
Тост показался лучшим завершением пира, и после него Гримальди вывел гостей в сад, где музыканты играли при свете факелов под усыпанным звездами небом. В саду правильными рядами стояли многочисленные жаровни с раскаленными углями, сводившие на нет ночную прохладу. Гости шли в тенях меж ними, потягивая охлажденное сладкое вино и беседуя о политике.
Лонго едва успел ступить в сад, как сразу попался Леонтарсису.
— Синьор Джустиниани, позвольте мне еще раз выразить благодарность за предложение помощи!
— Не стоит благодарить, — ответил Лонго. — Мои сограждане генуэзцы не видят, что война Константинополя с турками — это и их война. Сразимся мы с ними сейчас или потом, ее все равно не избежать.
— Я согласен целиком и полностью, — кивнул Леонтарсис. — Император был бы крайне признателен, когда бы вам удалось заручиться поддержкой нескольких ваших могущественных соотечественников. Достойная награда не заставит себя ждать.
— Если я сумею убедить их — значит, сумею, с наградой или без. К тому же мне не нужны ваши деньги. Да и большинству согласившихся со мной — тоже.
— Я предлагаю не деньги. — Леонтарсис указал на Софию, стоявшую неподалеку и оживленно беседовавшую с несколькими мужчинами. — Не сомневаюсь, что вы обратили внимание на царевну Софию. Она прекрасна, не правда ли?
— О чем это вы?
— Император считает, что царевна — подходящая пара для того, кто по-настоящему поможет нашему городу в час нужды.
— Да, я понимаю, — ответил Лонго.
Он знал, что именно так и устраиваются браки людей, облеченных властью, но все же его кольнула ревность: Лонго представил, как Софию отдают в награду за услуги кому-нибудь из могущественных генуэзцев.
— И что сама царевна думает о таком предложении?
— Что она думает, никого не интересует, — отрезал Леонтарсис.
— В самом деле? — раздался вдруг голос Софии — ни Лонго, ни Леонтарсис не заметили, как она подошла. — Поэтому вы и решили, что мне не следует знать о моем положении товара, предлагаемого посулившему наивысшую цену?
— Царевна, я всего лишь следую приказам императора, — испугался Леонтарсис.
Затем он сделал усилие над собой и добавил уже увереннее:
— Как вы думаете, почему он позволил женщине участвовать в подобном посольстве? Неужели вы считали, что он столь высоко оценил ваши познания в политике?
— Мои мысли, как вы сами только что сказали, никого не интересуют, — ответила София негромко, но твердо. — Но я скажу вам про то, во что я верю и чего твердо придерживаюсь: я — царевна императорского дома, а не рабыня на продажу. Не вам предлагать меня. Если вы дерзнете сделать такое еще раз — пожалеете.
Она отвернулась и ушла в темноту.
