Наташа Боровская - Дворянская дочь
— Князь был недоволен. Он указал мне весьма прямо, что ваш долг перед страной несовместим с медицинской карьерой. Он также обвинил меня в том, что я обучаю вас обману, но это обвинение я отверг. Наоборот, я пытаюсь учить вас интеллектуальной честности, умению находить в стремлении к интеллектуальному совершенству одну из величайших радостей в жизни. Это я попросил бы вас помнить всегда, Татьяна Петровна, даже когда вы уже забудете меня.
— Я никогда не забуду вас, профессор, и того, чему вы меня учили. Adieu.[19]
Я подала ему руку, которую на этот раз он поцеловал быстро, сухо и не без изящества. Он быстро посмотрел на меня взглядом, полным не только необыкновенного ума, но и душевного волнения. Затем он сбежал вниз по лестнице и ушел, как мне казалось, навсегда из моей жизни.
В бабушкиной гостиной состоялась вторая очная ставка, на этот раз — в присутствии отца. Потакая мне во всем, он был готов объяснить мое плохое поведение дурным влиянием, в данном случае, профессора Хольвега.
Однако, услышав, что Александра Федоровна дала свое милостивое одобрение моим занятиям медициной, отец взорвался:
— Ну нет, это уж слишком! Быть одураченным этим профессоришкой, которого я приблизил к себе — скверно. Но Александре подрывать мой авторитет, делать меня посмешищем, ей и этому наглецу и развратнику, который позорит наш трон… Боже мой, какое унижение! И все из-за тебя, моей собственной дочери, которой я так гордился! — И он смотрел на меня так долго и горько, что я упала на колени.
— Папа, — молила я, — я не знала… я не понимала…
— Ты не понимала! Можно ли быть такой наивной? Ты ли не знала, что ничто не может порадовать Ее Величество больше, чем возможность помешать твоему предполагаемому обручению с членом императорской семьи, расстроить любую попытку примирения царя с дворянством? И ты, прося ее вмешаться в твою жизнь, дала ей эту возможность!
— Папа, я не подумала! — Я действительно не подумала, что, когда Александра так охотно поддержала мое увлечение, у нее могли, на самом деле, быть какие-то скрытые мотивы.
— У тебя и в мыслях не было подумать о своем отце или своей стране — только о себе! Не хочу тебя больше знать, — сказал он и вышел.
Бабушка велела мне подняться с колен, и я ушла в свою комнату, оглушенная ужасными словами отца.
— Что с тобой, голубка моя, почему ты так плачешь? — спросила няня ночью, найдя меня в постели горько рыдающей.
— Я была плохой, я лгала, я обманывала, я предала папу, и теперь он больше не хочет меня знать!
— Такого еще на свете не бывало, чтобы родной отец не желал больше знать собственную дочь, да еще такой любящий отец, — стала успокаивать меня няня. — А теперь постарайся уснуть, и завтра все образуется.
Заснуть без папиного благословения и поцелуя было просто невозможно. В час ночи пришла няня, увидев, что я лежу с широко открытыми глазами, вышла, а затем вернулась с отцом. Бедный папа! Я могу представить, как он был сбит с толку, неожиданно увидев во мне совершенно незнакомого человека. Для человека столь утонченной натуры мой выбор медицинской карьеры был неприятен и непонятен, не говоря уже о том, что недостоин меня с точки зрения положения в обществе. Как он не был способен понять мое ограниченное и эгоистичное желание стать врачом, так и я — его безграничную и самоотверженную заботу о стране.
С другой стороны, он не мог дольше сердиться на меня, чем я на него. Он вытер мне глаза своим надушенным батистовым платком и нежно сказал:
— Прости меня за то, что я был сегодня так резок, моя дорогая дочурка. Во всем виноват я. Я ошибочно полагал, что отец может и не знать нужд своей дочери. Я предоставил твое воспитание бабушке, тете Софи, Вере Кирилловне, мисс Рэдфорд. Это воспитание было лучшим, лучше чем у любой из наших великих княжен, но теперь я вижу, что оно не подготовило тебя к твоему настоящему предназначению в жизни. Профессор Хольвег сказал мне, что я пытаюсь принудить тебя следовать нормам умирающего общества. Возможно, он прав. Но, видишь ли, поскольку наше общество в опасности, мы, его лидеры, должны понимать свой долг серьезнее, чем когда бы то ни было.
Я была готова на все, что угодно, лишь бы не терять отцовской любви.
— Я выйду за князя Игоря, папа. Я сделаю все, что ты скажешь!
— Мы не будем говорить об этом сейчас. У тебя будет достаточно времени, чтобы все решить. В будущем месяце из Англии приезжают тетя Софи и Стиви на твой выпускной бал. Возможно, они будут сопровождать нас в Италию этим летом на «Хелене». У тебя будет еще очень много всего до первого выхода в свет, моя девочка, чтобы отвлечь твое внимание от скелетов и дохлых мышей.
Он поцеловал и перекрестил меня, а затем вернулся к своим гостям.
Институт я закончила с золотой медалью и была удостоена чести выступить с речью на выпускном вечере. Все полагающиеся в таких случаях слова — о патриотизме и о почтении к старшим — были произнесены мной без всякого намека на оригинальность и остроумие.
Проявление того и другого в устах дворянской дочери считалось дурным тоном. Семьи девушек-выпускниц присутствовали в полном составе, а наши классные дамы были взволнованы, как матери в день свадьбы своих дочерей. Мои одноклассницы писали стихи в альбомы на память, я же лишь снизошла до того, чтобы оставить там свою роспись. Молчаливо и отстраненно ходила я мимо щебечущих девушек, этакая безмолвная лебедушка в птичнике, как сказал отец, будто впереди меня ждал монастырь, а не брак с членом царской семьи.
Предстоящий бал по случаю окончания института также не воодушевлял меня. Я так понуро стояла во время примерок бального платья, что бабушка приказала положить мне на голову тяжелую книгу, и если она падала, я должна была выстаивать лишние пятнадцать минут. Я стояла значительно лучше после того, как книга упала один или два раза. Но заботливое покаяние отца не могло поколебать мою апатию весь тот жаркий июнь 1914 года.
Вскоре у отца появился больший повод для волнения, чем мое плохое настроение 28 июня он вернулся с офицерских скачек в Красном Селе, где он сопровождал императора, с известием об убийстве в Сараево австрийского эрц-герцога Франца Фердинанда. После того, как 5 июля кайзер Вильгельм II созвал военный совет в Постдаме, этот трагический инцидент приобрел характер casus belli[20].
В это время отец стал снова пользоваться доверием царя. По своей натуре отец был выше соперничества, которое раздирало правительство, и погони за личной выгодой, так позорившей его. И хотя он отказался от официальной должности, фактически он стал министром без портфеля. Отец постоянно поддерживал тесный контакт с самим императором, находившимся в Петергофе, с дядей царя, великим князем Николаем Николаевичем, командующим императорской гвардией, чья летняя штаб-квартира располагалась в Красном Селе, с генеральным штабом, с военным министерством, с министром иностранных дел Сазоновым и с французским и британским послами, Палеологом и Бьюкененом.
Я не понимала всей серьезности автро-сербского кризиса. В этом я не отличалась от большинства людей в Петербурге, Париже или Лондоне. Светских барышень больше занимали красавцы морские британские офицеры, с которыми они танцевали на балу, устроенном адмиралом Битти на борту его флагмана, разговоры об отказе Ольги Николаевны принцу Каролю во время визита императорской семьи в Румынию, о неудобстве узких прямых юбок и глупости тюрбанов и жакетов à la turque[21], моду на которые вдохновили Балканские войны, и о моем bal blanc[22], на котором должны были, наконец, появиться великие княжны Ольга и Татьяна.
Накануне бала, с видом мученицы, по словам няни, примеряя наряд в своем кабинете, я услышала звонкий и мелодичный голос тети Софи и жеманный и более низкий Веры Кирилловны.
— Тетя! Тетя Софи! Тетушка! — Я побежала ей навстречу и бросилась на шею, в то время как моя портниха умоляла:
— Ваша светлость, Татьяна Петровна, душечка, не мните платье!
Но ничто не могло меня остановить. Тетя, придерживая рукой свою шляпку с белыми страусовыми перьями, прикоснулась ко мне щекой.
— Какой же ты еще теленок, Танюша, хотя и выросла!
Сейчас я была выше тети. Обняв ее за шею, я с каким-то благоговением смотрела на нее. В свои сорок лет тетя Софи была все такой же элегантной и грациозной, а ее красивое лицо стало даже еще более добрым и мудрым. На ней был парижский костюм из ирландского сукна, а ее белокурые волосы были уложены в высокую прическу времен принца Эдуарда, которая так шла ей.
— Ах тетушка, я так счастлива видеть тебя, ты даже не представляешь, как я по тебе скучала! Как там княгиня Екатерина, дядя Стен, Стиви? Я хочу знать все! — вскричала я.
— Матушка все так же ухаживает за своими розами и каждый день ходит на могилу отца. Стен обедает с твоим отцом в яхт-клубе, ты его скоро увидишь. Стиви стал просто огромным, под два метра, как и твой отец, и почти такой же широкоплечий. Сейчас он на заводе Сикорского осматривает аэропланы. Боюсь, теперь лошади и автомобили для него недостаточно быстры и опасны, подавай ему аэроплан.
