Петр Бородкин - Тайны Змеиной горы
Рядом с Комисской шахтой на восточном отлогом склоне горы возникла деревянная крепость, с казармами на углах для солдат, центральной башней и воротами под ней на крепких запорах. Снаружи, вдоль крепостных стен, ощетинились деревянные рогатки. Внутри крепости разместились помещения основных служб, в том числе и светлица для письменных дел.
По берегам речки Змеевки сгрудились избы семейных, казармы одиноких бергайеров. Стояли они, окруженные домами гренадеров и солдат, что несли караульную службу при руднике.
На левом берегу речки построили другую легкую крепостцу — мазанковую. Ее стены и строения отлиты из глины в смеси со щебнем. В летние месяцы здесь квартировали военные служители и бессемейные бергайеры. Много работных людей, одиноких и семейных, переселили по приказанию Беэра к Змеевой горе с других рудников и из Колывани.
Новое начальство стало заводить строгие порядки на руднике. Дважды в сутки — когда только брезжил рассвет и когда угасал день — у крепостных ворот басовито гудел колокол, возвещая о начале и конце работ. Перед утренним зовом колокола горные офицеры выстраивали работных в шеренги для проверки и нарядов на работы — раскомандировки. Начиналась тщательная проверка. Того, кто опаздывал в строй, немедля наказывали. На первый раз вполовину урезали время обеденного отдыха. Не помогало это — отпускали по десять-двадцать плетей сразу же, перед началом работ.
В праздничные, свободные от работы — «гульные» — дни работные не знали отдыха. И получалось это оттого, что однажды Беэра на Змеевой горе едва не ужалила черная гадюка. Не к чести мундира, лицо бригадира от испуга стало мраморным. Опамятовавшись, он приказал:
— Сих гадюк работному, свободному от работ, и его домочадцам убивать за день каждому не менее пятидесяти…
С тех пор вместо отдыха работные со своими семьями шарились по склонам горы, вооруженные хлесткими прутьями. Убитых змей приносили к воротам крепости. Доглядчик принимал добычу строго по счету и делал надлежащие отметки в списках. С окончанием побоища вспыхивал жаркий костер. На нем словно оживали мертвые змеи, корежились, скручивались, сгорали. Священник служил благодарственный молебен и отпускал истребителям по сорок грехов за каждую убитую змею. Случалось, что от змеиных укусов кончались люди, чаще всего неосмотрительные дети. Тогда начальство справляло похороны за счет рудника.
На руднике имелся вместительный рубленый дом — обычный, как и многие остальные. Но внутри его было натянуто полотно, исписанное образами святых. Дом назывался походной церковью Преображения господня. Здесь-то и совершалась торжественная, проникновенная служба за упокой душ, погибших в борьбе с «лютым змием». Трепетало, чутко вздрагивало полотно от сдавленных вздохов опечаленных прихожан.
* * *Федор быстро прижился на новом месте. Недалеко от Караульной сопки вместе с Соленым поставил перевезенный из Колывани дом.
С приездом Федора с Барнаульского завода домашние воспрянули духом. Тридцать рублей — немалая подмога. Про остальные, что не получены, пока умолчал. Следовало ли говорить о том, что не в кармане?
А тут особенно горячая пора подоспела, и Федор отвлекся от мысли о награде. На речке Змеевке ставили плотину. Речку перехватили щитами, сплетенными из упругого и прочного хвороста. Крестьяне, приписанные к руднику для горных работ, на сотнях подвод подвозили глину со щебнем, ссыпали между щитами, плотно утрамбовывали. От запруды все дальше в стороны растекалась Змеевка. В воде тонули низкие корявые кустарники, приречные камни. Из пруда через узкие плотинные прорези вода взахлеб била в старое речное русло по дощатым желобам. Ниже плотины воздвигались похверки — здания, в которых должны разместиться промывальная и толчейная фабрики. Прежде чем пустить руды в плавку, их дробили и промывали.
Вновь построенные на руднике сараи уже не вмещали добытых руд: Под открытым небом росли, поблескивали на солнце рудные кучи.
Начальство спешило со строительством похверков. Сюда согнали жен и взрослых дочерей работных, ребят до шестнадцатилетнего возраста.
Целыми днями у плотины стоял неумолчный стук копровых баб по прочным лиственничным столбам, стянутым в вершинах толстыми железными венцами. Федор работал на подъемнике у копровой бабы. Пять человек ходили вокруг, держась за отводины привода. На барабан привода наматывалась толстая веревка. По деревянным стойкам-салазкам двадцатипудовая баба медленно ползла до верхней точки, затем срывалась с крючка, била по столбу, который трещал, как на сильном морозе, мягко оседая.
Работа не из легких. Но у Феклуши потяжелее. В больших ящиках-творилах десятки женщин месили глину голыми ногами для выделки крепкого красного кирпича — пяточного. Из такого кирпича не то что стены строений, а и печи получались долговечные. Босые ноги по самые колени вязли в цепком месиве. Час-другой повыдергивай из него ноги, и пот по лбу и спине побежит ручейками. Глина же холодная-прехолодная. По костям ломота пробегает. Поэтому работницы давились затяжным кашлем.
Феклуша осунулась. Под глазами, будто отражения бровей, пролегли темные полукружья. Сдержаннее стала походка. На вопросы мужа и родных горячо отвечала:
— Пошто придумываете мне хворь! Ить хворому да увечному работа не по рукам. А я от других нисколь не отстаю.
Ночами Феклуша часто просыпалась, жадно пила холодную воду. В постели обжигала Федора сухим, колючим жаром.
Однажды Федор пытливо взглянул жене в глаза и твердо заявил:
— Робить больше не пойдешь: чую, занедужила.
— Что ты, Федя! Пошто такое говоришь? Не лучше и не хуже прочих баб-то я, чтобы не робить. Не пойду — другие следом за мной откажутся. Вон Пелагее Белобородовой подавно от работы отстать пора: как жердочка стала. За нее всей артелью срабатываем. А мне работа нипочем.
— У остальных мужья тоже есть… пусть о женах пекутся, а я о своей… — Но Федор прикусил язык. Он ничего еще не сделал, чтобы Феклуша не работала, и уловил в своих словах хвастовство.
Феклуша же продолжила начатый разговор:
— Кто же за жен робить станет?
— Кто, кто… мужья.
— Но мужикам свои уроки дай бог сробить.
На другой день Федор поймал самого управляющего рудником маркшейдера Кузнецова, объявил просьбу о Феклуше. Маркшейдер сердито ответил:
— Глаз нету, что ли, у тебя? Разве не видишь, работы непочатый край, не одна твоя жена робит. И не проси…
Тогда Федор сказал:
— Что стоит урок жены, заплачу из своего жалованья.
Маркшейдер вспомнил про милость Беэра к Федору, смягчился.
— Ладно, быть по-твоему.
Вскоре на похверке зашумела жизнь. В толчейной фабрике гулко застучали рудодробильные песты. При дроблении руды в воде из нее частично удалялись мелкие камни и земля. Измельченная руда поступала в промывальную фабрику. В заключение из руды вымывали в корытцах — зикертротах — зернышки самородного металла. Те, что залегали в слабых породах. Только после того руды-шлихи увозили на Барнаульский завод. Там выплавляли серебро.
Когда в наземных работах наступил спад, жен работных и малолетов начальство распустило по домам. Маркшейдер Кузнецов вызвал Федора.
— Собирайся на рудный поиск.
Федор зашел в рудничную контору за жалованьем, поставил в ведомости крестик, пересчитал разменное серебро, отнял половину и отдал конторщику.
— Лишнее мне выдано.
Конторщик взглянул в ведомость, на миг затих, потом заулыбался во все лицо, затрещал сорокой:
— Премногие спасибочки тебе, честный человек… вернул полтора рубля. Ведь на моей шее четыре рта, а жалованье чуть поболе твоего.
Федор знал, что конторщик получал в два раза больше, чем он, да не гнушался на взятку, но ничего не сказал.
Дома Феклуша встретила Федора робкой, чуть виноватой улыбкой. И голос Феклуши звучал необычно настороженно и выжидательно.
— Вот тебе, Федя, вязаная рубаха из козьего пуха. Ночью и утром прохладно. А в горах и подавно.
— За то спасибо, Феклуша.
Знал Федор, что лишних денег в семье нет. Подумал: «Поди, по копейке отрывала. И опять же для меня». Спросил:
— За какие деньги купила-то?
— Уговор такой: не будешь ругать, скажу! — За что же ругать-то?
— Ну и ладно тогда. — В голосе Феклуши послышалось успокоение. — Прости, Федя, ослушалась тебя. До последнего дня со всеми бабами робила. Ничего мне не сталось. Тебе в облегчение делала. Вот и купила рубаху…
Феклуша ходила на работу позже, а приходила раньше Федора, поэтому ее дневное отсутствие оставалось ему неизвестным. Он почувствовал, как к горлу подступил комок. К языку прилипло, никак не могло сорваться задушевное слово. Федор крепко обнял Феклушу, сдавленным голосом попросил:
