Наталья Нестерова - Стать огнем
Ирину Владимировну оформили учительницей, бывший сарай под школу оборудовали. Два класса: с восьми до десяти годков детвора и с одиннадцати до четырнадцати — всего семнадцать голов. Учебников не было, бумаги и карандашей не достать, как Степан ни старался. Дети писали между строчек в старых книгах, которые раздобыли, когда скит старообрядцев под снос пошел, и на листах, выдранных из толстых амбарных книг — архива Погореловского Обчества, который Степан перевез в Масловку.
Ирина Владимировна говорила, что книгам староверов цены нет.
Степан отвечал:
— Хорошим людям цены нет. Новые люди новые книжки напишут. Если их, конечно, грамоте обучить. Есть у нас практическая возможность достать бумагу для школы?
— Нет, — признавала учительница.
Фроловы ни с кем не дружили, не сходились близко, держались отчужденно. Дети учительницу побаивались, хотя она никогда не повышала голоса. Ирина Владимировна была необычная, не похожая на деревенских баб, и умела презирать безмолвно, взглядом. Презирала лентяев и лодырей. Наказывала учеников тем, что не разрешала тренироваться в писании по драгоценным книгам.
Огорода Фроловы не заводили, скотины не держали (у каждого члена коммуны были личные корова и птица), продукты покупали.
Приходила баба, по простоте душевной приносила учительнице петушка, уже опаленного и ощипанного, в дар от чистого сердца. Ирина Владимировна доставала кошелек и рассчитывалась.
— Дык ведь вы с моим оболтусом три дни дополнительно заниматеся! — говорила баба.
— В этом заключается мой учительский долг, а за петушка потрудитесь получить плату.
Другое дело, что цену им за муку, овощи, убой, рыбу, дичь, пельмени никогда не задирали, по минимуму брали. Сначала коммунары настороженно отнеслись к этой парочке «белой кости», а потом уважением прониклись к щепетильности учительницы и математическим талантам Андрея Константиновича.
Будь Степан верующим, свечки ставил бы за его здравие — столько Фролов коммуне пользы принес. Ночами сидел, окно до рассвета светилось, все высчитывал, как «Светлому пути» выгоднее на правильную дорогу выбраться. Наутро расскажет Степану о своих расчетах и бровью не дернет, ожидая благодарностей. Говорит будто с неохотой, как о само собой разумеющемся.
Парася-то за Фроловых свечки ставила. Только редко в церкви бывала. До ближайшей церкви пешком не доберешься, а розвальни или сани бабам давали только по большим праздникам и после того, как они вой поднимали и грозили забастовку устроить.
Медведевы и Фроловы жили в двухэтажном доме, принадлежавшем когда-то семье тысячника Маслова. На первом этаже горница, куть за печью, комната, служившая конторой, по сути кабинетом Андрея Константиновича, и еще комната, в которой поселились Степан и Парася с сыном. На втором этаже две комнаты, фроловские: гостиная, она же столовая, и спальня.
Парасе нетрудно было на всех еду готовить, она много раз предлагала Ирине Владимировне — та отказывалась.
— Если наше питание не нравится, вы скажите, я быстро учусь, вашинского наготовлю, — не унималась Парася. — Чтоб вам у плиты не стоять.
— Благодарю, Прасковья Порфирьевна! В этом нет необходимости.
Ирина Владимировна ставила на поднос супницу, в которую переливала щи, и шла на второй этаж. Единственное, чего добилась Парася, — мыть за учительницей сковородки, чугунки и кастрюли.
Поначалу Ирина Владимировна и тут воспротивилась:
— Попрошу вас впредь этого не делать!
У Параси слезы на глаза навернулись:
— Да что ж вы нас так изводите за нашу искреннюю благодарность?!
— Поймите вы, мил-человек! — чуть потеплела Ирина Владимировна. — Мы с мужем давно приняли решение рассчитывать только на себя в любых обстоятельствах.
— А если я вам полы помою, то обстоятельства ухудшатся?
Ирина Владимировна улыбнулась. Она редко улыбалась.
— Вы, Прасковья Порфирьевна, удивительная женщина. Степану Еремеевичу повезло.
— Дык и Андрей Константинович на вас не жалуется.
— Надеюсь. Чугунки и кастрюли — ладно, мойте, а полы в наших апартаментах — запрещаю. Мне, нам с мужем, — уточнила Ирина Владимировна, — нельзя полагаться на чужую волю, сколь бы бескорыстной она ни была. Если бы мы поступали иначе, мы бы не выжили.
Парася потом думала: «Точь-в-точь как свекровь, для которой одалживаться — нож острый. Они совершенно разные — Ирина Владимировна и Анфиса Ивановна, ничего общего ни во внешности, ни в повадке, не говоря уж об образовании. И в то же время похожи какой-то внутренней стерженностью. У меня ее и в помине нет».
За шаловливым Васяткой иногда было не уследить. Мать в кути хлопочет, а он шмыг по лестнице, да и в комнату Фроловых. Прасковья опомнится — где сынок? Давно не слышно. А он уж наверху развлекается. Фроловы мальчика никогда не прогоняли, но и не тетешкались с ним особо. Прасковья прибежит с извинениями, ей говорят, мол, забирайте своего постреленка. Лица у них и всегда-то каменные, а в этот момент точно по камню рябь прошла. Как если дают человеку что-то очень вкусное и желанное, а он отказывается на силе воли.
* * *Какие бы условия для «Светлого пути» ни обеспечивал Степан, сколь искусна ни была бы бухгалтерия Андрея Константиновича, коммуна не поднялась бы без истового труда ее членов.
Пахали в три коня — засветло пахарь начинает, в полдень дает первому коню отдохнуть, впрягает второго, завечереет — третьего, до темноты с поля не уходит. То же самое и с боронованием — в три быка. Не хватало быков — впрягали коров. Скотину берегли, а себя — нет. На уборку хлебов и сбор скошенной травы выходили все — захворавшие, беременные, подростки, дети. В октябре первого года существования коммуны Степан с несколькими мужиками ушел в тайгу, отвел душу на охоте, показал места, где зверь бывает, зимовья. Добыли медведя, росомах, выдр, бе́лок без счету. Степан не мог себе позволить надолго отлучаться, и месяц — роскошество. Но потом, в дальнейшие годы повелось: назначенные и обученные Степаном охотники до апреля, до того времени, когда надо лес валить и свозить, промышляли в тайге, а сам он радовался, если удавалось вырваться хоть на две недели. Та же история с рыбалкой. Добывали столько рыбы, что ее, мороженую, в сарай, что твои дрова, под стрехи забивали.
Сибирский мужик крепко привязан к земле, но и у него бывают именины сердца — рыбалка и охота. То и другое в коммуне «Светлый путь», когда земля спит, отдыхает, схваченная первым морозом или под толстым снежным покрывалом, считалось поощрением.
Женщины свои зимние хлопоты (на которые по десять часов в сутки уходит) тоже как отдых рассматривали. Стричь овец, мыть шерсть, вымачивать шкуры, ткать, прясть, вязать, шить мешки, варить мыло, изготавливать свечи, выделывать серянки (спички) и еще многое другое. При том, что готовить еду, рожать, в чистоте жилище держать никто за них не будет. Поощрение у баб заключалось в чередовании: две недели одна группа женщин на самой черной работе — кормить свиней, коров, быков, телят, овец, кур, гусей, уток, за всеми убирать, чистить хлева, птичники и свинарники, — потом другая.
Сложилось так, что Прасковья, которая ни на одной должности в коммуне не числилась, оказалась ответственной за женское население. Степан мужиками руководит, стало быть, его жена — бабами. Так рассуждали коммунары, к такому течению жизни прибило Прасковью, которая по природе была стеснительна до обморока и пугалась каждого нового человека.
Она себе про себя честно мысленно говорила: «Я научилась людям в глаза смотреть только благодаря счастью чувств с мужем и науке, которую мне свекровь преподнесла».
А тут бабы «обчий» труд не поделили, с претензиями явились и вопят! Степан в тайгу охотиться ушел, и радость в его глазах плескалась, и давно уж ему следовало телом и душой отдохновение получить. Мужики, что остались в коммуне, в тень ушли. Понять их можно: бабий бунт и черту не усмирить. А что она, Парася, может? Хватало бы сил, сама бы за всех трудилась… Таких сил не бывает.
Парася так и не поняла, откуда (с перепугу, наверно) взялись слова из ее горла:
— По нарядам-заданиям трудиться будете, впересменку! По две недели — в хлевах, а затем подомно. Кому не нравится, пусть манатки собирает и убирается без расчета! Грахик… как-то… называется…
— График вы получите завтра, дамы! — раздался за спиной Параси голос Андрея Константиновича. — Все свободны! Разойтись и обдумывать перспективы!
— Всем идти домой. — Учительский голос Ирины Владимировны был тих, но почему-то казалось, что слышно его за дальним лесом.
Парася не ведала, что у нее есть тылы, что, когда бабы с претензиями приперлись, на крыльцо вышли Фроловы. Они же, взяв под ручки, внесли полуобморочную Парасю в горницу и посадили на лавку.
