Александр Солженицын - Красное колесо. Узел III. Март Семнадцатого. Том 3
Уже так много было полков, желающих выразить преданность, что не все могли пойти по круговороту Таврический дворец-Дворцовая площадь, но кто куда успел. С Дворцовой площади доносили по телефону, что там в этот день Корнилов принимает парад и митинг сразу двух пулемётных полков перед отправкою их в Ораниенбаум. (Уже который день пулемётные полки ходили в разные места Петрограда и прощались.)
Вчера привалил к Государственной Думе запасной батальон гвардейского Петроградского полка – с полуистлевшим георгиевским знаменем, простреленным в турецкую кампанию, и красной лентой: «Доверяем Временному правительству». Родзянко в это время не было в Таврическом; Чхеидзе, на этот раз не «генерал», а «солдат от народного доверия», воспользовался и звал зорко следить за шагами Временного правительства. А к Измайловскому батальону Родзянко поспел, и выборный полковник произнёс здравицу: «За мудрого честного вождя Родзянко!» – и обоих понесли на руках.
Однако высшего ликования шествия полков достигли сегодня! Феерически повторялась незабываемая картина революционных дней! Колонны войск забили всю Шпалерную, завернули на Потёмкинскую и дальше вокруг Таврического сада – и по несколько часов ожидали впуска во дворец, многие сидя на снегу, а то и лёжа, ружья везде составлены в пирамидки.
Первым пригарцевал 9-й запасной кавалерийский полк, сам себя назвавший «1-м кавалерийским полком республиканской армии», – это название они и везли на пиках первой шеренги.
Сразу же за ними пришёл лейб-гвардейский Московский, и тут же за ним – лейб-гвардии Преображенский.
Так и забили улицы – хотя и это был не конец: дальше пришли пешком из Петергофа, потом 2-й балтийский флотский экипаж и, уже к вечеру, – гвардейский экипаж. А в 8 часов вечера, уже в полной темноте, – дошагал из Красного Села 176-й полк.
И все дожидались очереди войти в Екатерининский зал и тут держать митинг. Законное желание! (Хотя и утомительное.)
И выступали, выступали, чередуясь, то думские депутаты, то члены Совета. Сам Родзянко берёг свои силы, чтобы выступить перед экипажами, тем и другим. Вот вливались в зал и чёрные шинели. (У гвардейцев на знамени с одной стороны изображён крестьянин, «земля и воля», с другой – кузнец с наковальней и «да здравствует свобода».) Второй Балтийский экипаж Родзянко убеждал терпеливо ждать воли Учредительного Собрания, которое и ответит на все вопросы, волнующие русский народ. Но тут же влез от московского совета депутатов: что моряки – революционный авангард и выдвинули лейтенанта Шмидта, и отстоят теперь свободу, которая пока завоёвана лишь наполовину.
И его – балтийцы качали. А Родзянку – не качали.
А к гвардейскому экипажу прежде Родзянки обратился их командир, капитан первого ранга: мол, 100 лет назад, когда декабристы вывели на улицу петербургские полки, – гвардейский экипаж тогда вышел первый. Теперь – не первым, но тоже вышел. А с проклятыми немцами будем бороться до победного конца! С «ура» подхватили матросы его качать. Затем и Родзянку.
Так до позднего вечера ликовал сегодня Таврический. А завтра, в воскресенье, сюда ожидалась огромная манифестация женщин, добиваться избирательных прав, – и тоже ведь не мог Михаил Владимирович не выступить.
Всё так, всё отлично, но разве деятельность его только была приветствовать полки? Да именно в эти самые дни 23 армейский корпус прислал Комитету Государственной Думы в подарок шлем – как эмблему безопасности от посягательств врагов свободы. А артиллерийский парк прислал всё месячное солдатское жалование на усиление войны. И приходили сведения, что крестьяне жертвуют для родины хлеб. И надо было принять делегацию объединившихся демократических поляков, пришедшую благодарить Думский Комитет за обещание независимости Польше. (И хотя Комитет был ни при чём – но как не принять благодарности?) И нельзя было не принять Громана, который приходил мутить и жаловаться по продовольствию на Шингарёва. (Да и пора была писать воззвание к крестьянам: не поддаваться агитаторам и не громить имения. Очнулся теперь Родзянко, что зря это он в революционных попыхах утвердил реквизицию хлеба, у кого свыше 50 десятин. Это – разбой. И он теперь протестовал Львову.) И надо было рассылать, рассылать комиссаров Думы во все концы страны и разъяснять единство Думского Комитета, Временного правительства и Совета Рабочих Депутатов. А сегодня вызывал к прямому проводу генерал Рузский – и ни с того ни с сего повёл по телеграфу дискуссию: кого именно понимать под правительством – Думский Комитет или Совет министров? Генерал понимает совет министров лишь как исполнительный орган, а Комитет Государственной Думы – как орган высшего контроля. Да, конечно, именно так! – горячо подтверждал Родзянко. Но мы решили предоставить им отчасти и законодательную власть.
А дошло ли в Петрограде до полного успокоения?
Ох, много раз говорил Родзянко, кажется, что дошло. Но нет, увы, далеко до успокоения.
Именно в эти последние дни успевал решать Михаил Владимирович и ещё более важные вопросы. Тяготящий душу позорный вопрос, что некоторые депутаты получали субсидии из секретного фонда. Наконец, пришли объяснения ото всех них. К счастью, Пуришкевич, оказывается, получал для составления солдатских библиотек – и так оказался чист. А Марков имел наглость открыто признать в газетах, что да, получал помощь от правительства и сам как монархист поддерживал правительство – и гордится этим. А другие – уверяли, что не получали. А Крупенский прислал чек назад.
В тревоге заседал трижды Комитет и наконец постановил: лишить недостойных депутатского звания и считать это мнением как бы всей Государственной Думы, которую невозможно теперь собрать.
Но, когда ездил в довмин, принял Михаил Владимирович на душу ещё горшую тревогу и отемнение: узнал он, что готовится назначение Алексеева Верховным Главнокомандующим.
Роковой шаг! Этого он и боялся! С первой минуты пронзило его, что это – опасная ошибка. И потом час за часом прорабатывалось в нём: какая же это опасная ошибка!
Лукавое котячье лицо Алексеева так и стояло перед ним, живое!
Как фактический глава государства, как человек, ответственный за Россию, – Михаил Владимирович не мог не вмешаться! И самым энергичным образом! Он должен был спасти – и русскую армию, и победу, и революцию.
Но не имея прямо власти вмешаться и запретить и не имея под рукой полной Государственной Думы для запроса – один способ имел Родзянко: написать предупредительное увещательное письмо. Кому же? Ну, очевидно, князю Львову.
Письмо прорабатывалось в нём, – и сегодня в дальней комнате дворца, сотрясаемого шагом тысяч, он написал – своим красивым решительным разбросистым почерком, мысли легко ложились под перо:
«Милостивый государь князь Георгий Евгеньевич.
… Это назначение не приведёт к благополучному окончанию войны… Я сильно сомневаюсь, чтобы генерал Алексеев сосредоточил в себе сумму достаточного таланта, силы воли… Генерал Алексеев всегда считал, что армия должна командовать над тылом, над волей народа… Вспомните обвинение генерала Алексеева против народного представительства: что оно из главных виновников надвигающейся катастрофы… Не забудьте, что он настаивал на введении военной диктатуры… Ширины умственного кругозора в этом человеке нет, охватить широким размахом донельзя усложнившиеся условия ему будет не по силам, да имя его и мало известно в России… Для меня совершенно ясно, что только Юго-Западный фронт оказался на высоте положения. Там чувствуется голова широкого полёта мысли – я имею в виду генерала Брусилова. Это единственный генерал, совмещающий… Другим лицом широкого государственного ума я считаю генерала Поливанова. Быть может, ещё не поздно изменить ваше решение…»
Вот. Вот так. Сегодня же и отправить.
А если не повлияет?
О-о-о!… О-о-о!…
Тогда: завтра же собрать заседание Временного Комитета Государственной Думы – и просто постановить!
То есть, вынести рекомендацию.
647
По-настоящему, трудно было уразуметь, о чём бы Верховному Главнокомандующему надо было совещаться с министром юстиции и даже путей сообщения после того, как накануне уже обо всём важном отсовещались с военным министром. Другое дело – по иностранным делам. И всегда охотно – по продовольствию.
Да ещё: как понимать этих пятерых министров в их совокупности и взаимоположении? если не приехал премьер – то кого из них считать старшим? Гучкова? А может быть Милюкова? (А Керенский уверенно держал себя как за старшего. Впрочем, простой искренний молодой человек, неожиданный его поцелуй тронул Алексеева.)
Травимый Советом депутатов, Алексеев ли всей душой не хотел наладить сотрудничество с правительством? Да как без этого вести дальше войну? Без Временного правительства – что теперь есть Ставка? Она не может решить ни одного стратегического вопроса, ни с пополнениями, снаряжением. Надо любой ценой установить бесконфликтные отношения, и придётся принять дух, круг понятий и условия новой власти.
