А. Сахаров (редактор) - Екатерина Великая (Том 1)
«Понеже главнокомандующий требует ассистенции[46] милостивых патронов,[47] – писал генерал-аншеф Фермор на своём полурусском языке, – того ради беру смелость вашего сиятельства просить – меня и вручённую мне армию в милостивой протекции содержать и недостатки мои мудрыми вашими наставлениями награждать…»
Многоголовая гидра измены, предательства, королевского прусского шпионажа и интриг плелась, росла, пухла, окружила Елизавету со всех сторон, и не Елизавете Петровне было совладать с нею, тем более что комедия раскаяния великого князя обезоружила её совершенно.
Всё это время Фике ходит «с кинжалом в сердце». Великий князь, после тринадцатилетнего супружества, не смеет приходить к ней в комнату, если там она одна. Он не смеет говорить с ней без свидетелей. Она появляется иногда при дворе, но опасается говорить с нужными ей людьми, так как может навлечь на них гонения. Она тщательно следит за своими бумагами, и всё, что опасно, – и письма и счета, – всё давно сожжено. Она ждёт ареста и следствия.
Однако время идёт, острота положения постепенно сглаживается. Только тогда, не раньше, Екатерина Алексеевна начинает предпринимать свои ответные ходы… Она и раньше была умненькой девочкой, а полтора десятка лет при русском дворе научили её многому. И Фике наконец пишет письмо государыне. Пишет по-русски…
«Я имела несчастье навлечь на себя ненависть великого князя», – пишет она, и поэтому просит у императрицы разрешения уехать домой, в Штеттин. К родным.
«Я проведу остаток моих дней у родных, моля Бога за ваше величество, за великого князя, за всех, кто желал мне добра или зла – безразлично. Я убита горем… Я только хочу спасти свою жизнь…»
Но даже такое трогательное письмо не произвело нужного действия: ответа не было, и нужно было нажать сильнее. Великий князь удачно нажал на родственные чувства, а Фике затрагивает теперь другую слабую струнку императрицы – её религиозность. Отец Фёдор, общий духовник и императрицы и Фике, – «силён, как лев и мудр, аки змий». Этот служитель алтаря после ночи, проведённой в беседе с Фике, на следующее утро явился к императрице. Нет никакого сомнения, что он получил за это значительную мзду.
Отец Фёдор убедил государыню, что она должна принять свою невестку.
На страстной неделе императрица всегда говела. В Великий понедельник она послала сказать своей невестке, что примет её вечером.
С вечера Фике оделась в тёмное платье, долго ждала, прилегла, заснула. Только в половине второго ночи к ней в спальню явился Александр Иванович Шувалов, начальник Тайной канцелярии. От своих сложных дел этот человек страдал тиком – всё лицо у него передёргивалось, и при малейшем волнении он страшно таращил глаза.
– Ваше высочество! – тронул он Фике за плечо. – Проснитесь! Её величество императрица желает вас видеть!
С бьющимся сердцем великая княгиня шла за жестоким разведчиком по слабо освещённым галереям дворца – нигде ни души. Вдруг навстречу загремели ботфорты – к императрице тоже шёл великий князь Пётр Фёдорович, супруг Фике.
Императрица ждала Фике в своём кабинете, в длинной комнате в три окна. В двух простенках – золотые туалеты императрицы. На туалетах – свечи. Фикхен сразу же заметила, что на одном из туалетов лежат письма. Её письма!
В кабинете кроме неё были великий князь-наследник, граф Шувалов. Императрица сидит в обычном своём большом кресле. Перед ней ширмы, за ширмами – кушетка, на кушетке – Пётр Шувалов. Ещё один свидетель того, что будет говорить Фике.
Великий князь шагает по комнате, Александр Шувалов стоит неподвижно.
Фикхен смотрит на императрицу и видит, что та не гневна. Нет, она только печальна. И Фикхен бросается к ногам государыни, целует ей руки…
– Встань! – приказывает Елизавета Петровна.
Фикхен не подымается.
– Ваше величество! Отпустите меня. Уехать… Домой! К родным! – рыдает она.
Императрица достаёт платочек. Тоже плачет.
– Ну, как же я отпущу тебя? – говорит она. – У тебя же дети!
– Мои дети в ваших руках, и никогда ничего лучшего они не смогут иметь…
– А что я скажу обществу о твоём отъезде?
– Ваше величество, можете объявить те причины, по которым меня ненавидит мой муж… Если… Если это только будет прилично…
– Но, Фике, чем же ты там будешь жить?
– Буду жить, как жила до приезда сюда…
– Твоя мать в бегах. Она в Париже! Она оставила Пруссию.
– Да, я знаю… – всхлипывая, говорила Фике. – Мама! Мама так предана России… Король Прусский и преследует её за это.
– Встань же… Приказываю тебе.
Фике поднялась с колен и стояла под тихой речью Елизаветы Петровны, скорбно опустив голову:
– Один Бог свидетель, сколько я плакала, когда ты была больна вскоре же после твоего приезда… Помнишь? Я так любила тебя. Да разве я бы оставила тебя здесь, если бы не любила!
«О, императрица оправдывается в том, что я не в милости у ней! – отмечает про себя Фике. – Значит, смелей…» И говорит:
– Величайшее моё горе – это немилость вашего величества.
– Но послушай, – продолжала государыня. – Ты – гордячка. Помнишь, я раз даже спросила тебя, не болит ли у тебя шея – ты не поклонилась мне…
– Боже мой! – всплеснула руками Фике. – Да я никогда до сей поры и не подумала, что в этом была тогда причина вашего вопроса, ваше величество.
– Ты воображаешь, что ты умнее всех!
– Ваше величество! Если бы это было так, я поняла бы ещё тогда, столько лет назад, почему вы задали мне такой вопрос. Но я не поняла! Я так ещё тогда мало понимала!
Великий князь прервал своё расхаживание по кабинету, остановился около Шувалова. Донеслись слова:
– Она ужасно упряма.
Фике подхватила эту реплику. Как опытный фехтовальщик, она обернулась к мужу, напала на него:
– Ваше высочество, если вы говорите обо мне, то здесь, в присутствии её величества, я должна сказать, что я лишь зла на тех, кто подбивает вас на несправедливые поступки. Да, я стала упряма, потому что та моя угодливость, которую я соблюдала по отношению к вам всё время, вызывала в вас лишь одну неприязнь…
Наступило молчание. Императрица сидела, прикрыв глаза рукой от ярких свеч. Великий князь и Шувалов говорили теперь про связь Бестужева со Штембке… Так как это не касалось Фике, то она стояла молча, перебирая на груди чёрные кружева. Наконец императрица подняла на неё глаза:
– Как же ты смела отдавать приказания Апраксину? Останавливать армию в наступлении?
– Я? Приказания? Никогда в жизни… Мне и в голову никогда не приходило делать это…
– Вон на туалете твои письма. А тебе было запрещено писать ему…
– Вот это правда. За это простите меня, ваше величество. Но в письмах моих приказов нет. Я писала только, что в Петербурге говорят о нём.
– Зачем ты это делала?
– Я любила старика. Принимала в нём участие. Это было одно письмо. А в двух других я поздравляла его с рождением дочери да с Новым годом. Вот и всё!
– Бестужев говорит, что были ещё письма…
– Он бессовестно лжёт. Он обманывает вас, ваше величество!
– Тогда я прикажу пытать его…
– Ваша воля, ваше величество. Но было только три моих письма…
Разговор продолжался больше полутора часов. Стал говорить великий князь. Он нападал на жену, но говорил глупо, ненаходчиво. И каждое его слово Фике парировала спокойно, с выдержкой, с достоинством.
Утомлённая царица в конце концов зевнула. Увидя, что великий князь и Шувалов разговаривают между собой, она, взглянув с доброй улыбкой на Фике, сказала:
– Нам надо поговорить с тобой… Не так!
И сделала движение головой в сторону свидетелей.
– Наедине! – прошептала она.
Приём кончился.
Они будут разговаривать наедине!.. Радость, гордость удачи заливали душу Фике, когда она возвращалась к себе опять по тёмным анфиладам дворца. С наслаждением разделась, сбросила с себя жёсткое платье, легла. Раскрылась дверь, явился опять Александр Шувалов и, став у постели, вытаращил на неё глаза:
– Императрица шлёт свой привет вашему высочеству. Она будет разговаривать с вами наедине…
Фике рассыпалась в благодарностях, в комплиментах государыне. А через несколько дней ей передали и выводы, которые царица сделала после их беседы:
– Великая княгиня очень умна, а великий князь – дурак!
И у Фике, впервые за много времени, появилась на губах улыбка, твёрдо сжались губы:
«Это – победа!»
Пусть после этого свидания были ещё арестованы у Фике две её камер-фрау; пусть граф Брокдорф продолжал дуть великому князю в уши, что «змею нужно раздавить», пусть сам великий князь только того и ждал, что вот-вот Екатерину вышлют домой, в Германию, а он женится на Лизке Воронцовой, – положение Фике, несомненно, укреплялось: сам канцлер Воронцов уговаривает её не уезжать из России.
Фаворит императрицы Шувалов шепчет ей: