Милий Езерский - Триумвиры. Книга первая
— Бейте его!
— Прочь! Прочь!
— Предатель!
Катон бежал, а за ним бросились врассыпную аристон криты.
Цезарь торжествовал, но недолго. Вскоре нобили появились во главе клиентов и вольноотпущенников. Их было так много, что о сопротивлении нечего было и думать.
— Квириты, голосование сорвано, — возгласил Цезарь, — и мы, не желая кровопролития, оставляем на совести отцов государства это страшное беззаконие, оскорбляющее богов насилие! — И, лицемерно воздев руки, прибавил, устремив глаза на Капитолий: — Было ли у нас в республике такое издевательство над плебсом?..
Выступил народный трибун:
— Квириты! Удаляясь из Рима за помощью к Помпею Великому, я призываю месть злых божеств на головы наших врагов! Лучше иметь дело с дикими варварами, чем с проклятым богами римским сенатом!
Яростные крики, грубые оскорбления.
— Квириты, — завопил Катон, — мужи, способствующие беспорядкам в столице, не могут заслуживать доверия сенатами я предлагаю отрешить Цезаря от должности…
Цезарь обратился к разъяренной толпе:
— Слышите, квириты, речи вашего врага? Он ненавидит нас, популяров, и старается уничтожить. Взгляните на этого, глупца, который, подражая простоте нравов древности, ходит босиком, не носит туники, а ночью напивается! Хитрый лицемер! Чего он хочет? Верный пес оптиматов, он охраняет их и готов искусать честных граждан!
Сенаторы зашумели.
Цезарь движением руки подозвал Лабиена;
— Подними плебс, двинь против нобилей!..
Толпа еще больше заволновалась. Дезарь оглядел ряды разъяренных людей, и легкая улыбка приподняла уголки его губ.
— Не позволим трогать Цезаря! — зашумели голоса. — Долой, Катона, долой Катула, долой нобилей!
Шум нарастал. Крики переходили в визг, в грохот: топали ноги по каменным плитам, летели камни в аристократов. Толпа надвигалась, злобная, угрожающая. Цезарь видел искаженные лица, ощеренные зубы, поднятые палки.
— Не дадим в обиду Цезаря!
— Да здравствует вождь популяров!
Выступил Катон. Черные глаза его сверкали ненавистью.
— Квириты! Предложение об отрешении Цезаря беру обратно. Ратуя за плебс и желая спокойствия в республике, я, народный трибун, а не предатель, как кричит Цезарь, внесу в сенат предложение увеличить раздачи хлеба народу и пополнить списки новыми лицами, нуждающимися в хлебе!.. И отцы государства удовлетворят, без сомнения, мое предложение, ибо сенат радеет больше, квириты, о ваших нуждах, чем Юлий Цезарь, который много обещает, а дать вам что-нибудь не в силах!
XXXIV
Рим волновался, ожидая возвращения Помпея. Сенат был в ужасе, опасаясь, что новый римский царь, как величали Помпея на Востоке, не распустит легионов, а, опираясь на них, пойдет на Рим, чтобы провозгласить себя диктатором. Популяры смущенно спрашивали друг друга, что будет с республикой, если их вождь посягнёт на её целостность. Только Цезарь был спокоен.
«Если Помпей не сделает этого, — думал он, — сделаю я… Медлительность и нерешительность губят мужей, облеченных властью… А так как Помпей не обладает упорством Красса и твердостью Лукулла, то ему, изнеженному азийскому царьку, не быть римским властелином…»
Честолюбие Помпея, казалось, было удовлетворёно, — добившись могущества и власти, он думал с презрением о римской демагогии, а интриги Красса и прелюбодеяние Муции вызывали в нем отвращение. Побывав на Родосе, чтобы побеседовать с историком-философом Посейдонием, Помпёй возвратился в Эфес, где его ожидали войска и корабли.
Покидая Азию в середине года, он щедро вознаградил легионариев, выдав каждому по шести тысяч сестерциев, трибунам — почти вдвое, а военачальникам — по два с половиной миллиона.
Остановившись в Афинах, он слушал софистов и философов и обдумывал, как поступить с Муцией.
«Послать ей разводную или закрыть глаза на ее измену? Ведь она мать моих детей, и было бы нехорошо прогнать ее… Но весь Рим, говорят, насмехается над ней и ее любовниками… Нет, пошлю разводную и вновь женюсь, чтобы упрочить мир с аристократией».
Высадившись в Брундизии с легионами, Помпей тотчас же распустил их, взяв с воинов обещание, что они будут участвовать в его триумфе, и поехал в сопровождении друзей по Via Appia, направляясь в Рим. Была зима, конец декабря. В полях белели узенькие полоски снега, но солнце пригревало, и они таяли, образуя небольшие лужицы. Лошади путников были забрызганы грязью до самого брюха.
Дорогою Помпей узнал о волнении римского общества, оскорбленного святотатством женоподобного Клодия, любовника Помпей, супруги Цезаря: бесстыдный и.развращенный, соблазнитель своих сестер, он пробрался в дом, Цезаря, переодевшись в женскую одежду, когда матроны собирались праздновать мистерии в честь Bona dea,[6] был узнан рабыней и изгнан с позором.
Слушая рассказ Деметрия, Помпей посмеивался. Однако, сопоставление измены Муции с изменой Помпей вызвало в глубине сердца стыд и гнев. «Развратные самки, — думал он, стегая бичом коня, — им мало супругов и они ищут, любовников, чтобы удовлетворять свою постыдную похоть... Неужели правда, как утверждает Деметрий, что Муцию испортила Клодия в своём саду на берегу Тибра, где она наблюдает исподтишка за молодыми купальщиками? Пусть поглотит Тартар неверных жен!»
Прибыв в Рим, Помпей делал вид, что колеблется, на чью стать сторону, и на предложения популяров и аристона тов.отвечал двусмысленно. Но всем было понятно, что он благоволит к аристократии. Он виделся с Цезарем, собиравшимся в Испанию дальнюю, чтобы грабежами поправить свои дела? и хлопотавшим через Крзсса перед кредиторами, которые не желали, отпустить его из Италии.
— Нобили мстят мне, — говорил Цезарь Помпею, — они. научили кредиторов представить ко взысканию мои неоплаченные синграфы. Мне грозят Печальные календы;[7] я видел связки синграф, загромождавших столы в базилике ^видел,, как скрибы трудились над начислением процентов…
— Публиканы, не выпустят тебя, — вздохнул Помпей, не подозревая, что Красс обещал поручиться за четвертую часть долга Цезаря, т. е. за восемьсот тридцать, талантов.
— Посмотрим, — пожал плечами Цезарь. — Но меня удерживает не это. Ты, конечно, слышал' о, подозрении, возведенном на мою жену… Клодий привлечен к суду…
— Он будет осужден! — вскричал Помпей. — Пора наконец обуздать развратную молодежь!
— Боги одни ведают, чем кончится это дело. Плебс взял Клодия под свою защиту. А я развелся с Помпеей, не желая, чтобы заподозренная жена делила со мной ложе.
Помпей с удивлением взглянул на него.
— Разве вина ее не доказана? Разве Клодий не пытался привлечь на свою сторону Цицерона, соблазняй его своей сестрой, женой Целера? Цицерон колебался — Клодия ему нравилась, но сварливая Теренция, желая отомстить, требует, чтобы он выступил против Клодия. И я уверен, что развратник будет осужден.
Цезарь равнодушно пожал плечами.
— Хотя ты находился в Азии, — осторожно начал он, — ты, конечно, слышал, что аристократы умертвили в тюрьме каталинианцев. Плебс никогда не простит Цицерону этого убийства и, если ты увидишься с оратором; передай ему, чтобы он поостерёгся раздражать плебс своими выступлениями.
— Цицерон — муж древнеримской доблести добродетели.
Цезарь рассмеялся.
— Его добродетель подтверждается соглашением с Антонием, которого бьют дарданцы и который не присылает ни асса…
— Чего ты хочешь? — удивился Помпей. — Всякий муж не гнушается приношениями, да и, ты, Цезарь, не отказался бы от серебра и золота…
— Ха-ха-ха! «Отец отечества» не есть ли «человек, который все знает»? — издевайся Цезарь. — Плебс кричит, что суд над Цетегом и иными гражданами не был судом, а простым убийством. Где провокации осужденных? Комиции разгорались бы в этом деле… Знаешь, даже аристократы сомневались в верности утверждений Цицерона, Говорит, он подкупил аллоброгов, чтобы прославиться и уничтожить Катилину…
Помпей нахмурился.
— Все это ложь, распространяемая его врагами. Я не защищаю Цицерона, но я уважаю его, как великого оратора и истинного римлянина. Какое мне дело, что он породнился с негоциатором Аттиком, и дружит с безумным Лукрецием Каром?
— Лукреций Кар — великий поэт, — с убеждением возразил Цезарь, — и я люблю его, потому что он преклоняется перед Эпикуром, который учил созерцать бесконечность…
— Ты преклонялся перед Аристотелем, поучавшим примирению демократии с аристократией…
— Аристотель… Аристотель… Но поговорим лучше об Эпикуре. Лукреций Кар, его ученик, призывает свергнуть богов и завоевать усилием мысли владычество над природой.
— Безбожие и софизмы! — презрительно усмехнулся Помпей. — Я беседовал на Родосе с Посейдонием, который помнит хорошо Мария, и услышал от него много любопытных истин… если и они не софизмы, — прибавил он, пожав плечами. — Посейдоний, говорил, что Марий мечтал об охлократии, о торжестве плебса…
