Михаил Волконский - Жанна де Ламотт
Он пригласил ее на мазурку, в сущности думая, что это безнадежно, потому что она уже, наверное, приглашена на этот танец, и, к своей радости, узнал, что княгиня ни с кем еще не танцует и будет танцевать с ним.
Это преисполнило его и гордостью, и радостью. Он почувствовал себя точно стал ступенью выше в общественном положении, и ему казалось, что и другие были того же мнения.
По крайней мере, Лека Дабич, спросил его мимоходом, с кем он танцует мазурку, и, получив ответ, что с княгиней Сан-Мартино, сделал такое лицо и так сказал «ого!», что Саша Николаич понял, как это хорошо, что он танцует с княгиней.
Лидочка-графиня отказала троим мазурку, уверенная, что Николаев непременно пригласит ее, и в последнюю минуту, увидев, что Саша Николаич уже становится в пару с княгиней, вынуждена была принять приглашение какого-то неловкого кавалера, до сих пор не нашедшего себе дамы. Она решила, что Николаев сердится на нее за что-нибудь и тщетно ломала себе голову, что бы это могло быть.
А Наденька Заозерская и вовсе осталась без кавалера. Никто не пришел ее искать на террасу, да и некому это было сделать, кроме Саши Николаича. А он был увлечен возобновленным знакомством с княгиней.
Это было тем более обидно для Наденьки, что именно сегодня весь день, во время веселого праздника, чувствовала, что Саша Николаич относится к ней так, как она этого желала в своих мечтах.
Сам же Саша Николаич искренне забыл в этот вечер и о Лидочке-графине, и о Наденьке Заозерской и был счастлив тем, что танцует с красавицей-княгиней.
Они все время разговаривали – о чем? – ни он, ни она не смогли бы, вероятно, отдать себе отчет, но это было чрезвычайно весело им.
Словом, после мазурки, которую Саша Николаич протанцевал с княгиней, он оказался влюбленным в нее, как шестнадцатилетний кадет.
26. Уголок Италии в Петербурге
На другой день после праздника у графа Прозоровского княгиня Мария со своим мужем, дуком Иосифом дель Асидо, сидела у себя в саду, в укромном уголке, где тень листвы защищала их от солнца, которое палило в этот день как будто желая доказать, что оно и в Северной Пальмире может быть таким же жарким, как и в Италии…
Да и весь этот уголок и по планировке сада, и по растительности был нарочно устроен так, чтобы он был похож на итальянскую природу.
Белые северные березы, заменяющие тут пальмы, хвоя были убраны отсюда; фон зелени составляли дубы, а на них вырисовывались темные кипарисы, посаженные в грунт, апельсиновые деревья, расставленные в кадках, и целые группы латаний.
У мраморного стола, на котором мозаикой был изображен круг со знаками зодиака, была мраморная, наподобие римской, скамейка, покрытая красной шелковой подушкой, на этой скамейке полулежа сидел дук Иосиф, а против него в раскидном кресле, с шитой золотом подушкой в ногах, сидела княгиня Мария, его жена. Они медленно и лениво разговаривали.
Дук спрашивал, как она себя чувствовала после вчерашней усталости на празднике и успела ли отдохнуть? Самому ему не удалось сделать это, потому что у него были дела и он сегодня должен был встать в седьмом часу утра, раньше обыкновенного, хотя и обыкновенно-то он поднимался всегда, зимой и летом, – в семь.
– Я потому с удовольствием и устроился здесь, – сказал он, – что чувствую утомление и рад побыть в покое хоть немного!.. Нам так мало удается быть наедине здесь в последнее время!.. – он улыбнулся жене. – Ну, что вчера Николаев?..
Они говорили по-французски.
– Я сделала все так, как ты сказал мне! – ответила она ровным и покорным голосом, причем каждое ее слово раздавалось размеренно и отчетливо. – Ты сказал мне, что желаешь, чтобы этот молодой человек был в моей власти, и я могу тебе сказать, что это уже исполнено.
– Тебе это не трудно! – опять улыбнулся дук своей жене, любуясь ею. – Он, вероятно, приедет к нам?
– Я не сомневаюсь в этом, и, вероятно, он будет здесь не далее как сегодня!
– Тем лучше! Тогда сегодня же ему скажи насчет расписки, что он верно заплатит по ней, не доводя дело до суда, чтобы не позорить памяти своего отца. Конечно, это – только смысл, а как именно сказать, ты, надеюсь, сумеешь сама…
– Я тоже думаю, что сумею, – усмехнулась Мария, так что не было сомнения, что она действительно сумеет.
– Значит, с ним «кончено»? – сказал дук, произнося это «кончено» по-русски, как одно из слов, которое известно ему на этом языке и которое он все-таки произнес не без труда и с явным иностранным акцентом.
– Что вам вспомнился «Кончино-Кончини»? – послышался в это время голос появившейся из-за деревьев госпожи де Ламотт, словно подкравшейся к ним.
Княгиня Мария, не подозревавшая, кто была эта женщина на самом деле, считала Ламотт своею невесткою и до некоторой степени преклонялась перед ней, то есть главным образом, перед ее светским авторитетом и знанием обычаев королевского двора Франции.
Неожиданное появление и вопрос старшей княгини, как уже звали госпожу Ламотт в доме, заставили Марию вздрогнуть, а дук Иосиф обернулся и, нахмурив брови, строго посмотрел на так внезапно появившуюся гостью.
Та, как бы не обращая внимания на него, села в свободное кресло возле стола, откинула одну руку, а другою стала обмахиваться веером.
– Странная, тяжелая, грустная история этих Кончини! – заговорила она, как будто глядя прищурясь куда-то вдаль…
Княгиня Мария уже знала, что ее невестка любит вспоминать странные и по преимуществу тяжелые и грустные истории, случившиеся с другими в давние времена, и умеет недурно о них рассказывать.
– Нет, мы не о Кончини говорили! – пояснила она, – а дук выговорил русское слово, которое в созвучии с этим именем.
– А русский язык очень трудный! – сказала Ламотт несколько недовольным тоном из-за того, что ей не удалось рассказать свою историю.
– А кто были или был, или была эти, этот или эта Кончини? – спросила княгиня Мария, не только чтобы сделать приятное невестке, но и в действительности заинтересовавшись ее рассказом.
– Как?.. Вы ничего не слышали о Кончини? – воскликнула та.
– Нет.
– Об Элеоноре Галигай?..
– Нет.
– Вы ничего не слышали о процессе жены маршала д’Анкра?!
– Нет.
– Но ведь это же одна из самых трагических страниц Франции.
– Я мало знакома с историей.
– Но тогда вам надо рассказать это! Вы слышали, конечно, о Марии Медичи?
– Ее, кажется, звали Екатериной?..
– Нет, та была другая, а Мария Медичи была женой Генриха IV, короля Франции. Процесс, о котором я говорю, произошел при Людовике XIII и составляет одну из самых позорных страниц в истории судов того времени. Великий князь Тосканский, Франсуа Медичи, обратил внимание на здоровую, красивую и веселую женщину, жену плотника по имени Галигай, лавочка которого помещалась как раз напротив дворца во Флоренции, и, когда у герцога Франсуа родилась дочь, Мария Медичи, он вспомнил об этой женщине и призвал ее во дворец, поручив ей кормление своей дочери. Это послужило началом благосостояния и блестящей карьеры будущей фамилии д’Анкр, а впоследствии и их падения.
«У жены плотника была очаровательная маленькая девочка Элеонора, которая росла вместе с Марией Медичи, и они так подружились, что Мария не захотела расставаться со своей молочной сестрой, когда много лет спустя, вышла она замуж за Генриха IV и стала французской королевой; она увезла свою молочную сестру с собой в качестве своей камеристки. Их сопровождал Кончини.
Вскоре новая камеристка совсем забрала в свои руки королеву Франции, отличавшуюся очень нерешительным характером. Во время путешествия из Флоренции в Париж Элеонора Галигай влюбилась в Кончини; она вымолила у королевы разрешение вызвать его из Италии в Париж и там, несмотря на неудовольствие Генриха IV, женила его на себе.
Элеонору нельзя было назвать красивой, но под своей хрупкой внешностью она скрывала необыкновенную энергию, ум и ловкость. Ко всему этому она еще была до крайности честолюбива.
Вскоре перед Кончини открылась блестящая карьера, которою он всецело был обязан своей хитрой и умной жене. Он очень быстро сделался первым метр-д’отелем, а потом и первым конюшим королевы. Он был необыкновенно приятным собеседником, грациозным танцором, храбрым и ловким наездником и соединил в себе все качества, для того чтобы нравиться и быть приятным при дворе, который был столько же занят делами, сколько и всевозможными увеселениями.
Кто бы мог подумать, что этот человек, тело которого впоследствии было вырыто из могилы, изуродовано, повешено, разрезано на куски и сожжено чернью, опьяневшей от бешенства и вина, что этот Кончини, проклятый всем народом, сначала был кумиром этого же самого народа, которому он в первое время своего возвышения устраивал празднества, спектакли, карусели и турниры, дававшие ему случай проявлять свои прирожденные качества: ловкость, вкус и щедрость?
Элеонора Галигай, новая маркиза д’Анкр, обладала всеми слабостями своих одноплеменниц и верила в предрассудки..
