Мулк Ананд - Два листка и почка
Глаза Гангу наполнились слезами.
— Салаам, хузур, я так вам благодарен, — произнес он и повернулся, чтобы уйти, но де ля Хавр остановил его.
— Подожди, — сказал он, засовывая руку во внутренний карман пиджака, вытащил бумажник, вынул из него все деньги и протянул их Гангу.
— Не надо, не надо, хузур, — пробовал отказаться тот, но де ля Хавр сказал тоном, не допускающим возражений: — Бери, здесь пять… постой… десять рупий и восемь анна, все, что досталось на твое счастье! Возьми и снеси банье часть долга, а я постараюсь как-нибудь устроить насчет земли. Салаам, иди и береги свое здоровье.
— Салаам, хузур, — запинаясь, благодарил пораженный такой щедростью кули и стал уходить, пятясь задом, пока чуть не наткнулся на столб веранды.
— Осторожнее, — предупредил его де ля Хавр. — Салаам, — и вернувшись в комнату, обратился к Барбаре: — Вот что здесь происходит каждый день. Твой отец на днях ударил этого несчастного старика.
— Да что ты! — в ужасе воскликнула Барбара.
— Так тут все и делается, — пожал плечами де ля Хавр и взволнованно заходил по комнате.
— Какой ужас! Какое безобразие! — возмущалась Барбара; ей было стыдно, что она не может страдать за этого обиженного кули так же сильно, как страдал де ля Хавр; она никогда не будет в состоянии отозваться иначе, чем обыкновенными фразами соболезнования.
— Не к чему ненавидеть отдельных людей, — сказал де ля Хавр. — Дело не в них, а во всем строе. Мы должны возненавидеть существующий порядок. Нас с тобой воспитали и сделали тем, что мы есть, на деньги, полученные от того, что эти кули работали в поте лица.
В голосе де ля Хавра ей почудился упрек, направленный по ее адресу, какое-то скрытое презрение, какая-то ненависть к ней за то, что ее отец жестоко обращается с кули… И она почувствовала такое отвращение к себе, что даже вздрогнула. Весь ужас как раз в том, что она хочет отдать ему всю себя целиком, быть его душой и телом, а его это как будто не трогает… Разве не было мгновений, когда они всецело принадлежали друг другу, когда души их сливались воедино, не оставляя в них ни одного закрытого уголка, все чувства становились обнаженными и прозрачными? Тогда во всем мире не существовало ничего помимо них, точно на свете были только они вдвоем, деревья, горы и травы… Но иногда возникала натянутость, она взаимно отдаляла их, и это происходило каждый раз, когда они переставали прикасаться друг к другу. Быть может, это в порядке вещей, и настоящая близость между людьми — удел редких мгновений? Быть может, одному суждено отдавать себя всего, а другому отвергать этот дар? Быть может, человеку никогда не удается вполне выразить свои мысли?.. Но всего лишь несколько минут назад, пока не пришел этот кули, они были так близки…
А теперь Джон ходит взад и вперед по комнате, украдкой оглядывается по сторонам и сделался чужим и далеким…
— При чем же здесь существующий порядок? — с раздражением спросила она; что-то подсказывало ей, что он намеренно разыгрывает перед ней драму.
Де ля Хавр криво усмехнулся, потом вдруг сурово насупился, надменно вскинул голову и, остановившись в позе праведного обличителя, полушутя, полусерьезно выругался в лицо Барбары:
— Провались все к чертовой матери!
— О Джон! — позвала она его, напрягая всю силу своей любви, чтобы заставить его подойти поближе.
Но ее восклицание еще больше разделило их. Возникшая из этого отчуждения неловкость еще увеличивалась от испытываемого им чувства стыда, разочарования и угрызений совести за то, что он сблизился с дочерью человека, которого сам же называл эксплуататором, точно искал в ней объект, на котором можно выместить всю свою неудовлетворенную страсть и ущемленное самолюбие…
— Ведь эту вашу добрую королеву Елизавету, Бэсс, — королеву-девственницу, можно называть как угодно, только не девственницей. От нее-то и пошли все династии золотоискателей Бродвея. Она слыхала про драгоценности, алмазы, сапфиры, шелка, кисею и пряности Индостана и готова была продаться в любую минуту, как последняя девка, кому угодно — старому Акбару, Великому Моголу или его сыну Джехангиру — так же легко, как Филиппу Испанскому, лишь бы…
— Да что с тобой, милый? — спросила она. — Ты с ума сошел? — Ей до боли хотелось опять стать близкой его душе, понять его.
— Конечно, — продолжал он свою мысль, — эти индийцы с их гостеприимством и радушием сущие дураки. Они дают себя грабить. Джехангир в пьяном виде подарил все свое царство Нур Магал за ее любовь, за чашу вина, за ее песни. Заболела дочь шаха Джехана, врач-англичанин ее вылечил и что же? В награду за это император дарит нам важные порты… Один английский поэт сказал, что «из всех стран мира золото ценится меньше всего в Индии и больше всего в Англии», и добавил: «это потому, что индийцы — варвары, а мы — цивилизованная нация». Ну так вот, эта цивилизация крупными буквами написана на скрижалях истории, истории цивилизованной британской нации! Наши британцы, которые никогда, никогда не станут рабами, пришли и обратили в рабов многомиллионное население Азии…
— Но ведь ты сам тоже британец! — возразила Барбара, вся как-то сжавшись и ощущая неловкость от злобы, сквозившей в словах де ля Хавра. В самом деле, что за муха его укусила? Она недоумевала, но видела, что он уже сел на своего конька и теперь последует одна из его обычных вспышек, которая уведет его далеко, далеко от нее…
Он, по-видимому, не обратил внимания на ее возражение, а продолжал с неослабевающим воодушевлением:
— Они составили себе огромные состояния неприкрытым грабежом, вымогательством и взятками, чудовищными прибылями, которые они выкачивали из компании по своим акциям. А когда все это награбленное добро было распихано у них дома, в доброй старой Англии, британцы, которые никогда, никогда не станут рабами, пустили его в оборот, вложив все, что было добыто войной и разбоем, в промышленные предприятия Брэдфорда и Манчестера. Угля и железа кругом было достаточно, и можно было выгодно использовать труд рабочего класса. Уатт как раз изобрел тогда паровую машину. Сажа, которую изрыгали доменные печи, смешивалась с сыростью, поднимавшейся из старых болот и трясин Англии; так появился лондонский туман. Но все-таки это был какой-то прогресс!
Барбару, помимо ее воли, уже увлекла его горячность, хотя и пугало его озлобление, она одновременно и ненавидела и любила его, его худощавое, напряженное тело, его высокий, почти женский голос, даже его театральность.
— Ничто не сравнится с ужасами этого первого периода индустриализации в Ланкашире, — продолжал де ля Хавр, сразу почуяв, что он привлек ее внимание, — за исключением того, что происходит в Бомбее, Калькутте, Мадрасе в наши дни. Шестьдесят пять часов работы в неделю за один шиллинг; дети младше девяти лет работали по две смены в день! Пролетариат голодал, а буржуазия прочно внедрялась в ряды английских джентри.
А потом крупным тузам захотелось захватить источники сырья и дешевых рабочих рук в Индии; ремесленники, которые прежде выделывали ткани в этой стране, лишились работы, не будучи в силах бороться с бешеной конкуренцией Британии, и пытались снова осесть на землю, где крестьяне и без того нуждались и были задавлены налогами.
И вот британцы, которые никогда, никогда не станут рабами, отправились в Азию и обратили в рабство ее многомиллионное население, выстроили величественные особняки в готическом стиле в Бомбее, Калькутте и Мадрасе, и поселились в них сами. А в бараки, или просто сараи в два-три этажа, которые были, очевидно, достаточно хороши для цветных, поселили кули, ведь они не умирали, когда их помещали в эти сараи. Право, вид этих кули вовсе не заставлял предполагать, что им нужна кубатура в семьсот кубических футов или площадь в тридцать шесть квадратных футов, которые нормально требуются для человека. «Да помилуйте! Черт побери! — произносят джентльмены с истинно британским добродушием. — Рабочие даже у нас в Англии не имеют той кубатуры, о которой твердят учебники!» Что же говорить об этих язычниках, этом отребье рода человеческого, — у них вообще нет никакого представления о том, что такое гигиена и санитария. Они, по-видимому, достаточно счастливы и довольны тем, что вкусили от благ законности и порядка, которые приносят с собой британцы, им даже переплачивают, если принять во внимание, что они вполне могут существовать на такую ничтожную сумму, как фартинг в день. Разве они не отдали добровольно свою долю риса солдатам во время мятежа и не довольствовались одним отваром? Конечно, их необходимо направить на путь христианства и убедить, чтобы они отказались от своих языческих богов и божков. Миссионеры и стараются изо всех сил. И, конечно, туземцев надо, не торопясь, исподволь, учить грамоте. Правда, образование только делает народ строптивым. А пока что — «климат Пуны замечательно помогает мне от подагры» или «Мэри, не купить ли нам в Малабаре домик в горах с видом на море и пальмами?», а то еще: «может быть, нам удастся съездить «домой» этим летом и провести сезон в Бате; мы как раз поспеем ко дню рождения Ее Величества, и можно будет нанять яхту, чтобы посмотреть на регату в Кауэсе!»
